Белые ночи

«Белые ночи» создавались, очевидно, во 2-й половине 1848 г. История создания не прояснена.

Достоевский снабдил повесть полным заголовочным комплексом — название, два подзаголовка, эпиграф, посвящение А. Н. Плещееву (было снято при переиздании 1865 г.). Название повести построено по характерной для раннего Достоевского модели словосочетания «прилагательное + существительное», где дается один признак опорной номинации (аналогично: «Бедные люди», «Слабое сердце», «Честный вор», «Чужая жена» и др.). Устойчивое словосочетание «белые ночи» является одновременно маркером петербургского пространства текста и оксюмороном, указывающим на нереальность, призрачность происходящего. Подзаголовок «Сантиментальный роман» — традицонное обозначение жанра произведения. Но в данном случае очевидно, что Достоевский прибегает к игре слов. Выражение «сантиментальный роман» использовано не в литературно-эстетическом смысле (крупное произведение, восходящее к эстетике Карамзина), а в эмоционально-бытовом: речь пойдет о любовных отношениях героев, чувствительности и т.п. Второй подзаголовок указывает на нарративную организацию текста: «Из воспоминаний мечтателя». Такие «серийные» подзаголовки характерны для раннего Достоевского (например, ряд произведений снабжен указанием «Из записок неизвестного»). Здесь очевидна тенденция к синтетическому охвату действительности, ранние подступы к некой универсальной структуре. В то же время здесь можно усмотреть и поиск собственного повествовательного ракурса. Избрав форму повествования от первого лица, Достоевский придал произведению исповедально-автобиографический характер (см.: Проскурина Ю. М. Повествователь-рассказчик в романе Ф. М. Достоевского «Белые ночи» // Филол. науки. 1966. № 2. С. 123–135). Эпиграф к «Белым ночам» представляет собой неточную цитату из стихотворения И. С. Тургенева «Цветок» (опубл. в «Отечественных записках» в 1843 г.) и относится к главному герою, роль которого в «сантиментальном романе» посредническая («...побыть хотя мгновенье / В соседстве сердца твоего» как предназначение героя). Финальные строчки стихотворения Тургенева соотносятся с финалом всей повести Достоевского: «Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..».

Посвятив повесть А. Н. Плещееву, Достоевский одновременно указывал на прототип главного героя и на разработку общего типа Мечтателя (Плещеев в это время пишет повесть «Дружеские советы», главный герой которой также мечтательный человек). Таким образом, заголовочный комплекс представляет собой «избыточный» набор указателей главной темы. Создается впечатление, что Достоевский воспользовался всеми возможными средствами для того, чтобы обозначить тему своего произведения — сантиментальную историю мечтателя-романтика.

Главный герой произведения представляет собой тип, тщательно разрабатываемый Достоевским в это время, в частности в «Петербургской летописи». Главная особенность его — рефлексия, постоянный анализ собственного состояния, взгляд на себя «со стороны». Так, первая же «педантски-серьезная» тема беседы Мечтателя и Настеньки — рассказ героя не столько о собственной жизни, сколько о существовании «типа», «существа среднего рода» — человека, заменившего реальную жизнь фантазиями. Мечтатель одновременно принадлежит миру жестокого самобичевания и миру завышенной самооценки. Важно, что критика его обращена на себя, а не на окружающую действительность, — это не байронический герой, презирающий мир. Он испытывает симпатию и к петербургским домам, и к незнакомым людям и удивляется, почему «мы все так недовольны нашею судьбою, так томимся нашей жизнью!». Это тип мечтателя-альтруиста, открытого миру, готового по первому зову служить другому человеку. От него нити идут к Идиоту-Мышкину. Фантазируя желаемые обстоятельства и собственную модель поведения, он оказывается в мире готовых романтических формул, подсказанных литературными образцами, живописными полотнами, музыкой. Тем самым психологический рисунок поведения Мечтателя определяется наложением романтических ожиданий на реальные реакции окружающих людей. Финальный эпизод «романа» — глава «Утро» — показывает преображение мира в глазах разочарованного героя: «Не знаю отчего, мне вдруг представилось, что комната моя постарела так же, как и старуха. Стены и полы облиняли, все потускнело; паутины развелось еще больше. Не знаю отчего, когда я взглянул в окно, мне показалось, что дом, стоявший напротив, тоже одряхлел и потускнел в свою очередь, что штукатурка на колоннах облупилась и осыпалась, что карнизы почернели и растрескались и стены из темно-желтого яркого цвета стали пегие...». Тем не менее сама мечтательность никуда не исчезла, герой продолжает стойко придерживаться своего романтического взгляда на жизнь, поэтому итог, который он подводит всей этой истории 15 лет спустя, оказывается одновременно и провозглашением гимна бескорыстной любви.

Героиня повести — Настенька — увидена глазами героя. Характерны средства модальности при описании Настеньки: «бедненькая», «ручка», «ротик», «бедняжка», «личико» и др. В результате создается образ жалкой в своем отчаянии и нуждающейся в опоре девушки, «горячего сердца», но одновременно и легкомысленной девушки-ребенка. Настенька способна на рефлексию и оценку своих поступков, но она и расчетлива, практична. Достоевский неоднократно разрабатывал такой тип (напр., близка Настеньке героиня «Слабого сердца»).

Композиция повести представляет собой пять глав — четыре «ночи» и одно «утро». Последняя глава выполняет функции эпилога и противопоставлена основному содержанию повести. Неисчезающая паутина (Матрена уверяет, что убрала ее, однако герою кажется, что паутины стало еще больше) символизирует неуничтожимость реальности, как бы глубоко ни ушел Мечтатель в мир своих фантазий. Контраст «ночей» и «утра» повторяет гоголевскую коллизию «вечного разлада мечты и существенности» («Невский проспект»).

Важнейшая тема повести — образ Петербурга. Во многом герой здесь повторяет Мечтателя «Петербургской летописи». Все начало «Белых ночей» выдержано в том же стиле, что и «Петербургская летопись» — эссеистичный рассказ-наблюдение, где оценка собственных переживаний переплетается с элементами физиологического очерка. Петербург в этой повести — пространство не враждебное герою, хотя традиционная тема «неволи душных городов» очевидна: «...так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина, чуть не задохнувшегося в городских стенах». Мечтатель делает город своим другом, он здесь неявный хозяин, подобно герою пушкинского наброска «Н избирает себе в наперсники Невский проспект...» (начало 1830-х гг.). Он понимает язык домов так, как «естественный человек» понимает язык деревьев, животных и птиц. Это делает Мечтателя «естественным человеком» новой среды и новых условий: «Мне тоже и дома знакомы. Когда я иду, каждый как будто забегает вперед меня на улицу, глядит на меня во все окна и чуть не говорит: "Здравствуйте; как ваше здоровье? и я, слава Богу, здоров, а ко мне в мае месяце прибавят этаж". Или: "Как ваше здоровье? а меня завтра в починку". Или: "Я чуть не сгорел и притом испугался" и т.д. Из них у меня есть любимцы, есть короткие приятели; один из них намерен лечиться это лето у архитектора». В манере физиологического очерка выдержан эпизод переезда Петербурга на дачи: мы видим вместе с рассказчиком возы, в которые запряжены ломовые лошади, лодки, груженные всяческим скарбом.

Пейзаж, завершающий экспозицию, построен как фигура умолчания: рассказчик почти избегает конкретных описаний, сосредоточивается только на собственных ощущениях от весеннего загородного пространства. Помимо указанного Н. М. Перлиной сходства с пушкинской метафорой «осень — чахоточная дева», пейзаж выполняет прогностические функции: рассказчик говорит не столько о неожиданной весенней мощи природы, сколько о неизбежности почти мгновенного угасания и увядания: «И жаль вам, что так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так обманчиво и напрасно блеснула она перед вами, — жаль оттого, что даже полюбить ее вам не было времени...». Каждый раз, когда впоследствии рассказчик обращается к пейзажным описаниям, именно прогностическая функция оказывается ведущей: «Сегодня был день печальный, дождливый, без просвета, точно будущая старость моя». В другом пейзажном фрагменте герой восклицает: «Посмотрите на небо, Настенька, посмотрите! Завтра будет чудесный день; какое голубое небо, какая луна! Посмотрите: вот это желтое облако теперь застилает ее, смотрите, смотрите!.. Нет, оно прошло мимо. Смотрите же, смотрите!..». Но его предсказание не сбывается: «Мои ночи кончились утром. День был нехороший. Шел дождь и уныло стучал в мои стекла; в комнатке было темно, на дворе пасмурно».

Городское пространство «стянуто» к набережной канала, где происходят свидания героев, при этом герои прогуливаются, не отходя далеко от «той самой скамейки», где когда-то сидел «он» — возлюбленный Настеньки. Такая фокусировка делает хронотоп произедения близким театральному. Театральность повести поддерживается превалированием в ней диалогов героев, повышенной «сценарностью» текста. Тогда главы можно воспринимать как пять классических актов драмы с обязательной завязкой, развитием действия, кульминацией и развязкой-эпилогом.

Лейтмотив повествования — «фантастичность» реальности. Достоевский тринадцать раз использует в повести определение «фантастический» и понятие «фантазия», например: «Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем (увы, Настенька!) тускло-прозаичного и обыкновенного, чтоб не сказать: до невероятности пошлого»; «Теперь "богиня фантазия" (если вы читали Жуковского, милая Настенька) уже заткала прихотливою рукою свою золотую основу и пошла развивать перед ним узоры небывалой, причудливой жизни — и, кто знает, может, перенесла его прихотливой рукою на седьмое хрустальное небо с превосходного гранитного тротуара, по которому он идет восвояси» и т.п. Фантазия уносит героя прочь от действительности, но действительность не менее фантастична, чем самые отчаянные его мечты. Не случайно свет зари назван «сомнительным» и одновременно «фантастическим». А золотой узор, в который заткала «богиня фантазия» весь мир, вдруг оказывается похожим на паутину.

Контрастность композиции проявляется и в противопоставлении рассказа Мечтателя и истории Настеньки. В первом случае мы слышим отвлеченно-философское повествование, утверждающее ценность и бесконечность духовных устремлений человека, во втором — простую историю влюбленности Настеньки в «кого-нибудь», кого «ждала душа». Вторая история полна реальных жестов, четко мотивированных в пространстве повести: решение Настеньки бежать, ее отчаянный приход к жильцу «с узелком» и возвращение в комнаты бабушки, год томительного ожидания, ужас покинутости и т. п. Две этих исповеди накладываются одна на другую по сходству и контрасту: оба героя пытаются «отшпилить булавку», которая приковывает их к определенному «месту», ими самими решительно отвергаемому, но делают это по-разному. Настенька мечтала о «китайском принце», пока не познакомилась с жильцом, которого полюбила. Мечтатель воображал прекрасную женщину, узницу неравного брака, тайные свидания в старом парке и т. п. Реальная любовь к Настеньке не избавляет его от мечтательности, он прочно остается в своем мире, поскольку ему открыта безнадежность этой реальной любви.

Повесть Достоевского была доброжелательно встречена критикой. В.С. Нечаева отмечает исключительную удачность иллюстраций к повести, выполненных в 1923 г. М. В. Добужинским (см.: Нечаева В. С. Иллюстраторы Достоевского // Творчество Достоевского. 1959. С. 502—504).

Загидуллина М. В. Белые ночи // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 16–19.

Как ни печальна судьба мечтателя, сам факт его появления в социально несправедливом обществе — залог преобразования этого общества.

Мечтатель — новый человек в понимании Достоевского в 1840-е гг. — это своеобразный протест против действительности. «Есть, Настенька, если вы того не знаете, есть в Петербурге довольно странные уголки, — говорит герой «Белых ночей». — В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным светом... В этих углах проживают странные люди — мечтатели».

Образ мечтателя является одним из центральных в творчестве молодого Достоевского. И позднее, в 1870-е гг., Достоевский собирался писать большой роман под названием «Мечтатель». Тема эта всю жизнь волновала Достоевского. Образ мечтателя в «Белых ночах» автобиографичен: за ним стоит сам Достоевский. В молодости писатель и сам увлекался романтической литературой, дружил с поэтом-мечтателем И. Н. Шидловским. Вспоминая об этом, Достоевский писал в 1861 г.: «...Бегу к себе на чердак, надеваю свой дырявый халат, развертываю Шиллера и мечтаю, и упиваюсь, и страдаю <...> и люблю <...> А настоящую Амалию я <...> проглядел: она жила со мной под боком, тут же за ширмами».

Неудовлетворенность действительностью сближает молодого Достоевского и его героя — Мечтателя. И если, с одной стороны, Достоевский утверждает, что такая призрачная жизнь Мечтателя есть грех, так как она уводит от настоящей действительности, то с другой — подчеркивает творческую ценность этой искренней и чистой жизни, ее влияние на вдохновение художника: «Он сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу».

В рассказе Мечтателя о ночных грезах слышится голос самого писателя. Вот почему «Белые ночи» написаны от первого лица, в форме исповеди, и тема мечтательства представлена в этой повести в таком волшебном блеске, в таком очаровании молодости.

Это вдохновение художника покупается дорогой ценой, отрывом от действительности, духовным одиночеством. Мечтатель свободно парит в мире своей фантазии и не умеет ступать по земле. В письме к брату в январе — феврале 1847 г. Достоевский точно формулирует «идею» мечтателя: «Видишь ли, чем больше в нас самих духа и внутреннего содержания, тем краше наш угол и жизнь. Конечно, страшен диссонанс, страшно неравновесие, которое представляет нам общество. Вне должно быть уравновешено с внутренним. Иначе, с отсутствием внешних явлений, внутреннее возьмет слишком опасный верх. Нервы и фантазия займут очень много места в существе. Всякое внешнее явление с непривычки кажется колоссальным и пугает как-то. Начинаешь бояться жизни...».

Достоевский рассматривает Мечтателя как разновидность типа «лишнего человека», а его трагедию — как трагедию вынужденного бездействия. «Многие ли, наконец, нашли свою деятельность? — пишет Достоевский в очерках «Петербургской летописи» в 1847 г. — <...> В характерах, жадных деятельности, жадных непосредственной жизни, жадных действительности, но слабых, женственных, нежных, мало-помалу зарождается то, что называют мечтательностию, и человек делается наконец не человеком, а каким-то странным существом среднего рода — мечтателем...».

Мечтательство — болезнь николаевской эпохи, подавлявшей в людях лучшие стремления, не дававшей им претвориться в жизнь, гасившей благородные порывы души. Отчаяние, разочарование, оцепенение, вызванное поражением декабристов, еще не прошли полностью, а силы, определившие подъем освободительного движения в шестидесятых годах, еще не созрели. Склонность к мечтам о высоком, ярком, необычном была присуща в молодости многим современникам Достоевского, впоследствии ставшим петрашевцами. В царство волшебных снов их привлекало героическое, великое, то, чего не было в тусклой и прозаической действительности. Но Достоевский и петрашевцы сумели отказаться от неясных и расплывчатых мечтаний в пользу демократических идеалов. Герой же «Белых ночей» не порвал с туманными грезами, хотя и осознал пагубность увлечения ими.

«Белые ночи» — повесть об одиночестве человека, не нашедшего себя в несправедливом мире, повесть о несостоявшемся счастье. В «Белых ночах» есть тема отнятой любви и бесплодной мечты, но это не главное. Для Достоевского важен характер мечты, оказывающий влияние на человеческую душу. Герою «Белых ночей» неведомы эгоистические побуждения. Он готов всем пожертвовать для другого и стремится устроить счастье Настеньки, ни на минуту не задумываясь над тем, что любовь к нему Настеньки — единственное, что он может получить от жизни. Любовь Мечтателя к Настеньке озарена нежным светом петербургских белых ночей. Эта любовь бескорыстна, доверчива и так же чиста, как белые ночи. Мечтатель благоговеет перед святыней любви, душа его переполнена ею. Любовь к Настеньке спасает его от «греха» мечтательства и утоляет жажду настоящей жизни.

Но участь Мечтателя печальна. Он снова одинок. Однако безысходного трагизма здесь нет.

Мечтатель благословляет своего доброго гения: «Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которые ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!»

«Белые ночи» — своеобразная идиллия. Все, казалось бы, неразрешимые вопросы разрешаются легко, по договору. Это утопия о людях, о том, какими они могли бы быть, если бы обнажили все свои лучшие чувства. Это скорее мечта о другой, красивой жизни, чем отражение действительности.

Достоевский изъял героев из повседневности и поместил в утопическую среду прозрачных и призрачных белых ночей, где есть свои горести и несчастия, но где все чисто и благородно, где нет и тени зла. «О Боже! если б я могла любить вас обоих разом! — пишет Настенька в прощальном письме. — О, если б вы были он!.. Вы будете вечно другом, братом моим».

Счастье — это не жизненная удача, а простое, искреннее проявление жизни, пусть даже печальное или трагическое, — вот мысль Достоевского. Но писатель, увлекавшийся утопическим социализмом в период создания «Белых ночей», пронизывает тему человеческого счастья идеей всеобщего братства, мечтой о новых людях и новой жизни. «Послушайте, — говорит Настенька, — зачем мы все не так, как бы братья с братьями?»

«Влюбленная дружба» Мечтателя и Настеньки, мелодия Д. Россини, промелькнувшая минута блаженства, белые ночи — такова прозрачная и волшебная ткань этой повести, такая же прозрачная и волшебная, как петербургские белые ночи.

Белов С. В. Ф. М. Достоевский. Энциклопедия. М., 2010. С. 89–92.

Прижизненные публикации (издания)

1848 — Отечественные записки. Учено-литературный журнал, издаваемый А. Краевским. СПб.: Тип. И. Глазунова и Комп., 1848. № 12. С. 357–400.

1860 — Сочинения Ф. М. Достоевского. Изд. Н. А. Основского. М.: Тип. Лазаревского ин-та восточных языков, 1860. Т. I. С. 351–414.

1865 — Полное собрание очинений Ф. М. Достоевского. Вновь просмотренное и дополненное самим автором издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. Т. I. С. 246–267.

1865 — Белые ночи. Сантиментальный роман Ф. М. Достоевского. Вновь просмотренное самим автором издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. 72 с.