Байронизм

Термин возник от имени великого английского поэта. Джордж Ноэл Гордон Байрон (1788–1824) постоянно привлекал внимание Достоевского. Художественные произведения, подготовительные материалы и варианты, а также литературно-критические статьи и письма Достоевского содержат многочисленные упоминания имени поэта, его героев и произведений. Записи о конкретных лицах и событиях, связанных с жизнью Байрона, — о жене поэта (26; 87), о пессимизме и физическом недуге его (24; 25, 102, 133), о его полемике на страницах «Дон-Жуана» с Вордсвортом (24; 32) — свидетельствуют о большом интересе к Байрону. Имя «лорда Байрона (хромой ноги)» записано Достоевским в одном ряду с Пушкиным, Гюго, Жорж Санд, Лермонтовым, Тургеневым, Диккенсом и Вальтер Скоттом под объединяющей оценкой: «Прекрасное в веке» (24; 133). В основании глубокого и неизменного интереса Достоевского к Байрону лежало понимание всемирного значения «духа байронизма» — «великого, святого и необходимого явления в жизни человека, да чуть ли не в жизни всего человечества» (26; 113). В «Дневнике писателя» за 1877 г. Достоевский дал историческое обоснование байронического романтизма, явившегося, по его словам, «могучим криком», «новой и неслыханной еще тогда музой мести и печали, проклятия и отчаяния» (26; 114) и выразившего собой состояние духовной потрясенности европейского общества в наступившей эпохе кризиса и разочарования в идеалах Просвещения: «И вот в эту-то минуту и явился великий и могучий гений, страстный поэт. В его звуках зазвучала тогдашняя тоска человечества и мрачные разочарования его в своем назначении и в обманувших его идеалах» (26; 114). В подготовительных материалах к «Дневнику писателя» за 1877 г. Достоевский оценивает Байрона как «великое служение человечеству» (26; 199). Достоевский подчеркивал своеобразие восприятия Байрона русской литературой и прежде всего Пушкиным, который, по словам Достоевского, преодолел романтический индивидуализм, свойственный Байрону и его героям, и нашел «великий и вожделенный исход <...>. Этот исход был народность, преклонение перед правдой народа русского» (26; 114). Байрон осмысляется Достоевским как сложный комплекс нравственно-философских и эстетических идей, масштаб которых отражает важнейшие закономерности современной эпохи и человеческой природы в целом. В творческом восприятии Достоевского отчетливо вырисовывается байронический образ как тип титанической, величественной и одновременно отмеченной колоссальным скептицизмом, устремленной к совершенству и свободе и наделенной предельным своеволием, эгоизмом личности. «Проблемы и характеры, воплощенные в произведениях Байрона в начале XIX столетия и связанные с развитием буржуазных отношений в Европе, оказались чрезвычайно актуальными в России во второй половине XIX столетия. Это обстоятельство прежде всего объясняет истоки родственности некоторых идей и образов английского поэта и русского романиста» (Осмоловский О. Н. Достоевский и Байрон: к постановке проблемы // Вопросы литературы. Вып. 1 (29). Львов, 1977. С. 101). Байрон и байронизм включаются Достоевским в широкий историко-литературный контекст изображения русской жизни как важнейшая реалия социального, философского, этического и эстетического содержания. Введение этой реалии позволило Достоевскому рассматривать современные процессы в их нерасторжимой связи с русской и европейской историей. По мысли Достоевского, тип «исторического русского страдальца» — «тип героя русского романа из дворян» (17; 143), гениально запечатленный Пушкиным и получивший развитие во всей русской литературе, генетически связан с Байроном. Достоевский ставит в один типологический ряд «байроновых героев, Печориных, даже Онегиных» (23; 175) и указывает истоки «несчастного скитальца в родной земле» (26; 137): «Родоначальником <...> был у нас в литературе Сильвио, в повести “Выстрел”, взятый простодушным и прекрасным Пушкиным у Байрона» (22; 39–40). Глубине осмысления духовного мира этого типа героев как со стороны их возможностей («русскому скитальцу необходимо иметь всемирное счастье, чтоб успокоиться» — 26; 137), так и ограниченности («общество, оторванное от народа» — 26; 138), служит принцип соотношения его с героями Байрона. Ведущей здесь оказывается проблема народности и связанный с ней вопрос о судьбе России и Европы. Вскрывая слабость русского героя, его душевную слепоту, отсутствие такта, народности и ориентацию на моду, Достоевский в очерке «Пушкин» между Татьяной и Онегиным, оказавшимся неспособным оценить «робкую, скромную прелесть» Татьяны, с иронией помещает Чайльд-Гарольда, кумира русских байронистов: «О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайльд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную прелесть, указал бы ему на нее, — о, Онегин тотчас же был бы поражен и удивлен, ибо в этих мировых страдальцах так много подчас лакейства духовного» (26; 140). Байронизм явился для Достоевского одним из важнейших нравственно-этических критериев в осмыслении духовного состояния современного общества. Достоевский разделял романтическую концепцию Байрона о непостижимо сложной и противоречивой натуре человека. В подготовительных материалах к «Идиоту» запечатлен один из важных моментов работы над романом, когда художественная мысль писателя, сконцентрированная на выявлении всеобщего драматизма (варианты будущего князя Мышкина: «незаконный: страшно гордое и трагическое лицо» или «законный, но отверженный» — 9; 198), в качестве ориентира обращается к художественному опыту Байрона: «Байроновское отчаяние» (9; 190), «Сын — байроновский характер. Мрачен» (9; 204). Байрон был близок Достоевскому постановкой проблемы свободы и выбора человека, пафосом духовного раскрепощения личности. Начиная с «Бедных людей», с наивного и незатейливого упоминания М. А. Девушкиным о мечтах, подобных «невинному счастью небесных птиц», о которых он прочитал в «одной книжке» (1; 14), — с реминисценции из «Шильонского узника» — развивается мотив свободы как цель духовных устремлений героев Достоевского и одновременно полемика писателя с индивидуалистическим пониманием свободы. Рефлексия Байрона и его героев для Достоевского — устойчивый эталон духовного максимализма и свидетельство внутренней неуспокоенности. Раздраженное суждение С. Т. Верховенского, человека 1840-х гг., о нигилисте Базарове («Это какая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном» — 10; 171) косвенно отражает глубочайшее сочувствие и понимание Достоевским значимости нравственных исканий байронических героев, сказавшееся в его оценке «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца) несмотря на весь его нигилизм» (5; 59). При характеристике сильной, но развращенной натуры Свидригайлова Достоевский в подготовительных материалах отрицательным сравнением с Байроном подчеркивал полную несовместимость мучительного и страдательного байронизма с цинизмом своего героя: «Страстные и бурные порывы. Никакой холодности и разочарованности, ничего, пущенного в ход Байроном» (7; 158). Принципиальной для Достоевского оказалась центральная проблема творчества Байрона — исследование индивидуалистического своеволия сильной личности, утверждающей свои права не только ценой отказа от сковывающих человека рационалистических догм и предрассудков, но и бунтом против законов нравственности, освященных христианской верой в Бога. Богоборчество героев Достоевского, связанное с их страстным неприятием жестокого мироустройства, оборачивается философией индивидуализма, теорией вседозволенности и погружает в безысходный духовный нигилизм. «Наиболее очевидна идейно-тематическая близость романов Достоевского “Преступление и наказание” и “Братья Карамазовы” с философскими драмами Байрона “Манфред” и “Каин”» (Осмоловский О. Н. Достоевский и Байрон: к постановке проблемы // Вопросы литературы. Вып. 1 (29). Львов, 1977. С. 103).

Проблема выбора героев, поставленная Достоевским с открытой ориентацией на традицию Байрона, обусловливает художественное своеобразие романа — напряженность диалогической структуры, символику, мистерийность снов, видений, глубочайший психологизм. В круг демонического, испепеляющего душу страдания вступают все мыслящие герои Достоевского. Эволюция Достоевского в характере обращения к творчеству Байрона определяется растущим драматизмом русской жизни. В «Братьях Карамазовых» Достоевский прикладывает масштаб вселенских философских антиномий к действительности, фантастичность которой проявилась в самой возможности разрастания драм повседневности до байронических размеров. При всей справедливости иронической интонации прокурора в адрес речи адвоката на суде сама парадоксальность сравнения Смердякова с героями поэта («Слабоумный идиот Смердяков, преображенный в какого-то байроновского героя, мстящего обществу за свою незаконнорожденность, — разве это не поэма в байроновском вкусе?» — 15; 174) позволила Достоевскому раскрыть глубину потрясенности русской жизни и возвести роман на уровень философской трагедии.

Жилякова Э. М.