Вечный муж

По авторскому жанровому определению — «рассказ». Впервые опубликован в журнале «Заря» (1870. № 1, 2).

Одно из самых совершенных произведений, в которых обнаруживаются свойственный Достоевскому психологизм и элементы «фантастического реализма». Писатель изображает распространенную ситуацию — встречу обманутого мужа с бывшим любовником жены, уже скончавшейся ко времени, описанному в рассказе. Образ обманутого мужа — традиционен в мировой и отечественной литературе, в особенности в драматургии. В примечаниях к Полному собранию сочинений Ф. М. Достоевского в 30 т. указаны сюжетно близкие произведения, известные в мировой литературе: пьесы Ж. Б. Мольера «Школа жен» (1665) и «Школа мужей» (1666); романы А. Дюма-сына «Дело Клемансо» (1866), Э. Фейдо «Графиня де Шалис» (1867), Г. Флобера «Госпожа Бовари» (1857); пьеса И. С. Тургенева «Провинциалка» (упоминаемая в «Вечном муже»), рассказ М. Е. Салтыкова-Щедрина «Для детского возраста» и др. До «Вечного мужа» в творчестве Достоевского образ обманутого мужа комически представлен в рассказе 1848 г. «Чужая жена и муж под кроватью». В рассказе «Вечный муж» Достоевский представляет этот тип как один из «вечных типов»: Трусоцкий способен быть только мужем, глубоко преданным жене, идеализирующим ее, поэтому не подозревающим о ее измене. В этом рассказе тип «вечного мужа» сопоставлен с другим типом — «вечного любовника», Дон Жуана середины XIX в. — обольстителя жен. Н. Н. Страхов в статье о романе Л. Толстого «Война и мир» («Статья вторая и последняя» // Заря. 1869. № 2), которую обсуждают герои «Вечного мужа», использовал типологию «хищного» и «смирного» типов (разработанную еще Ап. А. Григорьевым), в соотношении с которой антитеза сознаний — психологий и характеров — в рассказе Достоевского прослеживается в двух планах. Контраст осмысляется в плане социальном — между светским фатом, самоуверенным петербургским снобом Вельчаниновым и робким мелким провинциальным чиновником Трусоцким — и национальном — как противостояние типов «хищного» и «смирного». И.3. Серман указал на полемический характер завершения конфликта «хищного» и «смирного» в «Вечном муже» по отношению к мысли, высказанной в статье Н.Н. Страхова. Критик усмотрел «печать» героического лишь в «хищных» типах русской литературы, подчеркивая, в то же время, что это чуждые национальной «почве» типы. Русская натура, с его точки зрения, проявляется, прежде всего, в типах простых и смирных, вроде Ивана Петровича Белкина («Повести Белкина» Пушкина) или Максима Максимыча («Герой нашего времени» Лермонтова).

Достоевский в «Вечном муже» показал, что разделение людей на «хищных» и «смирных» условно: и смирный человек в иную минуту может проявить себя как «хищный» и даже действовать более смело, чем решительный человек. В рассказе Достоевского неоднократное столкновение между мужем и любовником драматически «перевернуто» в отношении к литературной традиции: не любовник играет мужем, а, наоборот, Вельчанинов — Дон Жуан — оказывается во власти «мелкого шута» — мужа. Трусоцкий интригует в беседах с Вельчаниновым, постоянно подчеркивая, что в прошлом, при жизни жены, у них были прекрасные, дружеские отношения. Но множеством намеков, шуточек, психологических гримас, полных скрытой недоброжелательности, проявляющейся в его противоречивом поведении, Трусоцкий доводит Вельчанинова до крайней степени раздражительности. Бывший любовник понимает, что недооценил умственные способности и силу характера мужа.

В «Вечном муже» прежде всего раскрывается самосознание героев, обнаруживающее остро драматичное «подводное течение» их настроений, мыслей, состояний сознания и психики — все это в совокупности проявляет разные представления о сущности феномена «вечного мужа» и «вечного любовника». Повествование ведется от третьего лица, но голоса обоих героев звучат равноправно: сильно и убедительно.

Автор сразу представляет сознающего героя-аналитика в «высшем» состоянии — пробуждения совести. Поначалу «раздвоимость» (слово Достоевского) сознания одолевала героя только ночью — во время бессонницы, но чуть позднее она становится ежечасной. Вельчанинов погружается в психологически мучительное состояние — «ипохондрию». Оно проявляется в том, что герой частично потерял память: «забывал лица знакомых людей», «книга, прочитанная им полгода назад, забывалась в этот срок иногда совершенно». В то же время основным у героя становится процесс «припоминания» давно прошедшего «с такою изумительною точностию впечатлений и подробностей, что как будто бы он вновь их переживал». Этот процесс, обозначаемый в философии М. Хайдеггера как «забегание в прошлое», является «прологом» драмы, которая разыграется в его жизни чуть позже. «Припоминание» знаменует поворот в оценке героем себя и других: «...все это припоминавшееся возвращалось теперь как бы с заготовленной кем-то, совершенно новой, неожиданной и прежде совсем немыслимой точкой зрения на факт». Достоевский показывает эволюцию чувствуемого / сознаваемого Вельчаниновым: сначала припоминаются факты из «язвительного»: светские неудачи, унижения, публично нанесенные обиды, преостроумная эпиграмма, написанная на него, неуплаченные долги чести, два промотанных состояния. Вторым этапом в этом процессе становится припоминание «из высшего» — о нравственных преступлениях, совершенных когда-то Вельчаниновым: добренький старик-чиновник, оскорбленный им «публично и безнаказанно и единственно из одного фанфаронства». Автор подчеркивает кардинальную смену точки зрения героя на «низшее» и «высшее», на позволительное и непозволительное «сознающему» человеку, живущему в мире людей: «...ему все это казалось тогда очень смешным; теперь же — напротив...» Припомнились оклеветанная «единственно для шутки» жена «одного школьного учителя» и девушка, с которой, «сам не зная для чего, прижил ребенка, да так и бросил ее...» Драма сознания своей подлости у Вельчанинова нашла завершение в мыслях, противоположных его начальному пафосу и устремленности. Философствующий герой приходит к убеждению в том, что от своих мыслей и чувств, т.е. от себя, не нужно уходить. Если в первой главе «мучителями» являлись мысли Вельчанинова, то в дальнейшем повествовании метафора реализуется, мучитель персонифицируется — появляется «господин с крепом на шляпе». Эта глава начинается с указания на дату — 3 июля, на время — «часу в шестом вечера» — и на место, в котором определяется результат его мучительного, длительного «припоминания-думанья». «Озарение» к Вельчанинову приходит в то время, когда он сидит в ресторане «на Невском проспекте, у Полицейского моста», «в своем обычном углу»: «...он <...> вдруг вполне осмыслил причину своей тоски, своей особенной отдельной тоски...»: «Это все эта шляпа! — пробормотал он как бы вдохновенный, — единственно одна только эта проклятая круглая шляпа, с этим мерзким траурным крепом, всему причиною!». Метонимический образ — шляпы вместо человека — художественно обозначает прорыв героя из пребывания в сфере внутренней (припоминания) в сферу внешнюю (господин с крепом на шляпе) — две сферы, объединяясь, составляют целостность. Вельчанинов пытается заниматься своим делом, но мысли возвращаются к не узнанному пока господину, раздражая героя и вызывая состояние «беспредметной, особенной злобы». После пятой, последней, как бы случайной встречи с «крепом на шляпе», Вельчанинов, возвратясь домой, неожиданно скоро засыпает и видит ряд снов, «какие снятся в лихорадке». В этом эпизоде писатель снова ведет читателя в сферу подсознательного, рисуя подробную картину сна героя, в котором главным событием является дело «об каком-то преступлении, которое будто бы совершил и утаил и в котором обвиняли его...» Центральным персонажем в картине сна является человек, когда-то ему очень близкий, любимый, «который уже умер, а теперь почему-то вдруг тоже вошел к нему...». Основным во сне является мотив ожидания от этого человека «самого главного слова»: или обвинения, или оправдания Вельчанинова. Он во сне (как Миколка лошадку в «Преступлении и наказании») избивает молчащего человека, испытывая одновременно страдание и наслаждение. Особое значение во сне имеет символика числа три. Во сне трижды слышится звон колокольчика, означающий, во-первых, прекращение жестоких, несправедливых действий героя; во-вторых, что встреча с Трусоцким произойдет в три часа. В реальности — герой спал три часа; после пробуждения часы пробили половину третьего. После пробуждения от приснившегося троекратного звона колокольчика Вельчанинов «был совершенно убежден, что удар в колокольчик — не сон <...>. Но, к удивлению его, и звон колокольчика оказался тоже сном...». Начинает проявляться эффект фантастического реализма — в отсутствии грани между реальностью (явью) и подсознанием (сном, фантазией). Характерно то, что Достоевский реально существующее мучительное состояние вины героя («преступления») облекает в форму «фантастического» — приснившегося. Вельчанинов и встречи с человеком «с крепом на шляпе» тоже пытается считать сном, т.е. нереальностью, вымыслом. Герой задается важнейшим вопросом: «Жить, что ли, я не могу без этого... висельника?» Во второй мысли проявляется болезненное сознание Вельчаниновым превосходства господина с крепом на шляпе, который «знает <...> его прежний большой секрет и видит его в таком унизительном положении» и над ним смеется. А затем мучительные мысли и состояния «персонифицируются» — фантастическое становится реальностью: в доме Вельчанинова появляется Трусоцкий, олицетворяющий кару за совершенные в прошлом нравственные преступления. Вельчанинов осознает его появление как реализацию деятельности подсознания: «Как будто давешний сон слился с действительностью». В ситуации ночного явления мужа-вдовца к бывшему любовнику подчеркивается комическое несоответствие времени встречи — три часа ночи — и «нежнейшего» голоса Трусоцкого. Все фантастическое, опасное, надуманное Вельчаниновым исчезает — тайное становится явным, материализуется и возникает в виде персоны Трусоцкого: «...явилась только глупая фигура какого-то Павла Павловича». Но появление «мужа» не уничтожает страха, напротив, он остается и импульсирует раздражительность Вельчанинова. Решительность Трусоцкого подчеркнута мнимостью «нечаянного» появления в три часа ночи, и вместе с тем этот герой молчаливо растерян от смелого появления в неурочный час в доме Вельчанинова. Все это «муж» пытается объяснить чрезвычайными обстоятельствами — смертью жены и тягостно-грустным настроением. В диалоге Достоевский подчеркивает, что Трусоцкий радостно вспоминает любовников умершей жены — Вельчанинова и Багаутова — как «самых искренних друзей», что ему необходимо было встретиться со свидетелями ушедшей в прошлое счастливой жизни. Вместе с тем в поведении «вечного мужа» почти всегда нечто остается «таинственным», недосказанным: речь Трусоцкого нескончаема, он «пел, как по нотам», но при этом все время «глядел в землю». Неординарность ситуации Достоевский усиливает сложностью психологического состояния героев. Диалог бывшего мужа и бывшего любовника Достоевский выстраивает на контрасте вербального, проговариваемого и несказанного, внутренней речи. Любовник считает мужа наглецом, но не говорит ему об этом, а «вечный муж», мучающий любовника своим присутствием, твердит о том, что они — «два бывшие искреннейшие и стариннейшие приятеля» и вспоминают «обоюдно ту драгоценную связь, в которой покойница составляла такое драгоценнейшее звено нашей дружбы!». Впервые любовнику приходит мысль о том, что Трусоцкий — «шут», но ему неясно, «чего хочется этой каналье». Достоевский дает понять, что парадоксальность проявляется и в ситуации, и в чувствах героев, и в их речи, а также в том, как Вельчанинов слушает неумолкающего Трусоцкого: «...слушал с нетерпением и отвращением, но — сильно слушал», — и в том, что он выспрашивает, где живет Трусоцкий, и в том, что после его ухода Вельчанинов «плюнул, как бы чем-нибудь опоганившись».

Наталья Васильевна была сильной характером женщиной, обладавшей «гнетущим обаянием». Не случайно Достоевский сравнивает ее с «хлыстовской богородицей», «которая в высшей степени сама верует в то, что она и в самом деле богородица». Парадокс организует систему характеристик героев рассказа. Вот что пишет Достоевский о Наталье Васильевне: «Она ненавидела разврат, осуждала его с неимоверным ожесточением и — сама была развратна». «Это одна из тех женщин, — думает после ее смерти Вельчанинов, — которые как будто для того и родятся, чтобы быть неверными женами». Таким образом, в семье Трусоцких сталкиваются два типа: «неверной жены», у которой, как пишет Достоевский, в первом любовнике муж виноват, и «тип мужей, которых единое назначение заключается только в том, чтобы соответствовать этому женскому типу», а их сущность «состоит в том, чтоб быть, так сказать, "вечными мужьями" или, лучше сказать, быть в жизни только мужьями и более уж ничем». Конфликт разрешается в пользу всегда любящего мужа.

Достоевский разворачивает отношения героев после смерти Натальи Васильевны как «дуэль» типов «вечного любовника» с «вечным мужем». Это «дуэль» сознаний, о чем справедливо писал К.В. Мочульский. Особенность этой схватки в том, что в результате погибает Лиза — дочь Вельчанинова, воспитанница Трусоцкого. Лиза в осмыслении и изображении Достоевского по характеру и глубине осознания драматизма ситуации встречи «двух отцов» — взрослый человек. Писатель изображает любящее, мудрое сердце девочки, «изнывшее» от эгоистичной борьбы самоутверждающихся взрослых.

Психологическое раздвоение обнаруживается в поведении не только Вельчанинова, но и Трусоцкого, который генетически также связан с ранними романтиками Достоевского альтруистического склада, подобными Мечтателю из сантиментального романа «Белые ночи». Именно таким «мечтателем» и припоминает его Вельчанинов по прежним тверским впечатлениям. Но теперь этот «мечтатель» представляется ему «Шиллером в образе Квазимодо», «уродом с благородными чувствами»: Трусоцкий рвется к Вельчанинову даже тогда, когда узнает, что тот год обманывал его. Но позднее аналитик Вельчанинов откорректировал самочувствие Трусоцкого: «он ехал, чтобы зарезать меня, а думал, что едет "обняться и заплакать" <...>. Ух, как был рад, когда заставил поцеловаться с собой! Только не знал тогда, чем он кончит: обнимется или зарежет? Вышло, конечно, что всего лучше и то, и другое вместе». При всем различии сознаний и психологических складов «вечного мужа» и «вечного любовника» они предстают в качестве двух «вариантов» современного «подпольного» типа — человека с раздвоенным сознанием. «Подполье» героев — это их этически некрасивая личностная сторона. Достоевский писал: «Только я вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его...» Таким образом, в курьезах житейских столкновений Достоевский усмотрел тип эпохального значения и коллизию общечеловеческого масштаба.

Композиция рассказа последовательная: повествование выстраивается на бинарной оппозиции настоящего Вельчанинова (описание внешности героя, его психологии и состояния сознания; появление в его жизни «господина с крепом на шляпе» и последствия этого события) и прошлого. Первая глава, важнейшая в структуре произведения, основана на принципе движения от внешности героя к описанию его главного психического состояния — ипохондрии, к пробуждению совести как к состоянию сознания. В погасших с возрастом глазах Вельчанинова просматриваются такие свойства его натуры, как «цинизм не совсем нравственного и уставшего человека, хитрость, всего чаще насмешка»; «оттенок боли и грусти»; тяготение к одиночеству: «... ничего так не любил теперь, как оставаться совершенно один. Он намеренно оставил множество знакомств...». В психологии и сознании Вельчанинова Достоевский подчеркивает важный процесс движения к становлению человеком с «сознающим сознанием»: «...он бился теперь с какими-то причинами высшими, о которых прежде и не задумался бы. В сознании своем и по совести он называл высшими все "причины", над которыми <...> никак не мог про себя засмеяться, — чего до сих пор еще не бывало...». Осознание Вельчаниновым жизни, прошлой и настоящей, стало раздваиваться на «ночные» мысли и «дневные» (что происходит, по словам доктора, с «сильно мыслящими и сильно чувствующими» людьми»). Чуть позднее состояние бессонницы «стало повторяться», «но только с большею желчью, чем по ночам, со злостью вместо раскаяния, с насмешкой вместо умиления». Автор подчеркивает психофизические, внешние проявления мучительного процесса переосознания жизни героем, оставшимся «один на один» со своей совестью.

В кульминационном фрагменте (глава XV), когда Трусоцкий стоял над Вельчаниновым с занесенной бритвой, с наибольшей силой проявляется раздвоенность обоих героев. Бывший любовник не прогоняет потенциального убийцу — бывшего мужа, без которого в настоящий момент не может жить, а Трусоцкий не может убить Вельчанинова, отца Лизы, некогда оскорбившего его. В повествовании бинарная оппозиция поддержана симметрией ряда эпизодов: двумя просьбами Трусоцкого к Вельчанинову — посетить его номер в гостинице и съездить с ним на дачу к его новой «невесте»; двумя загородными поездками Вельчанинова — к Погорельцевым и к Захлебениным; двумя снами, порожденными дурными предчувствиями Вельчанинова. Если в поэтике снов Вельчанинова Достоевский сохраняет символику колокольного звона, то в описании «дачных экспедиций» закономерным является контраст. Первая поездка была вызвана искренней заботой о Лизе, что обозначило момент высшего проявления кризиса совести Вельчанинова. Во второй ему была уготована роль приятеля Трусоцкого, но на самом деле он участвовал вместе с компанией молодежи в развенчании его жениховства. Вельчанинов в тот момент опять сознавал себя Дон Жуаном, обольстителем. Композиция рассказа кольцевая: в эпилоге герои оказываются в ситуации, описанной в начале произведения, — без этого жизнь каждого теряет смысл. Трусоцкий вновь становится обманутым мужем, живущим в «святом неведении». Он страшно пугается нового появления «вечного любовника» Вельчанинова и заставляет его как можно скорее уехать. А Вельчанинов находит новый предмет увлечения, хотя позднее и жалеет об этом.

Творческая история «Вечного мужа» раскрыта в примечаниях к Полному собранию сочинений Ф. М. Достоевского в 30 т., где отмечены биографические источники повести: история увлечения семипалатинского прокурора А. Е. Врангеля женой начальника Алтайского горного округа Е. И. Гернгросс; ревнивое отношение С. Д. Яновского, мужа известной актрисы А. Шуберт, к Достоевскому; впечатления Достоевского от пребывания в семье сестры В. М. Ивановой в Люблине под Москвой, а также впечатления от общения с родственниками А. П. Карепиным и П. А. Исаевым.

Щенникова Л. П.

Прижизненные публикации (издания)

1870 — Заря. Журнал учено-литературный и политический. Издаваемый В. Кашпиревым. Год второй. СПб.: Тип. Вл. Майкова, 1870. № 1. С. 1–79; № 2. С. 3–82.

1871 — Вечный муж. Рассказ Федора Достоевского. Изд. книгопродавца А. Ф. Базунова. СПб.: Тип. В. Безобразова и Комп., 1871. 239 с.