Чужая жена и муж под кроватью

Два рассказа 1848 г. («Чужая жена», «Ревнивый муж»), объединенные Достоевским в единое произведение при подготовке двухтомника сочинений 1860 г. Впервые опубликовано в «Отечественных записках» (1848. № 1, 11).

«Пробы» Достоевского в комических жанрах, характерные для раннего творчества, отличаются очевидным тяготением к драматизму и трагизму. «Чужая жена...» — один из первых опытов подобного рода (трагичность комического в этом рассказе отмечена Н. К. Михайловским).

В целом в рассказе наметилась более полно реализованная затем в «Вечном муже» тема страданий обманутого мужа, когда традиционный водевильный ракурс — насмешка со стороны над «колпаком», его осмеяние и глупая позиция «воющего сдуру» персонажа сменяется искренним стремлением автора проникнуть в суть его переживаний. Соединение трагических и комических ходов придает повествованию достаточное напряжение. В рассказе очевидны главные художественные приемы Достоевского, которые в позднейших произведениях он научится маскировать. Это драматизация повествования (в данном случае ориентированная на Поль де Кока и водевиль); диалогизация повествовательного пространства и интертекстуальное поле («нагромождение» сюжетных линий, задающих «память» об определенных хорошо известных текстах, криптоцитирование, цитирование, аллюзии).

Драматизация повествования способствует устранению монотонности сюжета. В обеих частях рассказа повторяется разговор ревнивца с любовником жены, оказавшимся «товарищем по несчастью», но повтор скрадывается за счет нарушения «статуса»: привыкший к начальственному тону герой никак не может «освоиться» в разговоре «на равных» со «случайным» прохожим. «Слом роли», которую привык играть в обществе Иван Андреевич, чей фрак «упещряли» «многознаменательные украшения», оказывается для героя еще более тяжелым испытанием, чем подозрение о неверности жены. Здесь очевиден принцип «искажения», характерный для художественной манеры Достоевского. «Ведущий» сюжет (неверность красавицы) заслоняется «рефлексией» обманутого героя.

Интертекстуальное поле представлено отсылками к Пушкину, Гоголю, Грибоедову, Поль де Коку, Вульпиусу, Ричардсону. Важнейшая черта интертекстуальности у Достоевского — интерференция, взаимоналожение разных аллюзий. Так, поведение героя в момент разоблачения в доме Александра Демьяновича наиболее соотносимо с поведением Чичикова, хотя само содержание реплики неизбежно вызывает ассоциации с Молчалиным в «Горе от ума»: «...я новую болонку достану <...>. Этакая шерсть длинная, ножки коротенькие, двух шагов пройти не умеет: побежит, запутается в собственной шерсти и упадет. Сахаром только одним кормить». Свое вторжение в спальню Лизы Иван Андреевич сравнивает с поступком Ринальдо Ринальдини, что относит нас не столько к роману Вульпиуса, сколько к соответствующей цитате из «Мертвых душ», где две дамы, обсуждая Чичикова, сравнивают его с легендарным разбойником. Комизм гоголевского текста, где читатель лучше двух дам представляет себе «прозаическое» вторжение Чичикова к Коробочке, соотносим с ситуацией в рассказе Достоевского, причем здесь нелепость происходящего осознается самим героем. Тема «мертвых душ» завершится в финале: «Чичиков» прихватит с собой «покойника Амишку». В то же время разбойничья тема содержит намек на «Дубровского» Пушкина, где помимо сюжета «благородного разбоя» прямо присутствует тема «неравного брака». Внутренняя связь с «Невским проспектом» Гоголя подчеркивает важность петербургских деталей повествования. Первые же фразы вводят произведение в «петербургский текст»: «А уж известно, что если один петербургский господин вдруг заговорит на улице о чем-нибудь с другим, совершенно незнакомым ему господином, то другой господин непременно испугается». Однако установлено, что адрес в записке, упавшей на голову Ивана Андреевича, сознательно контаминирован и не отвечает реальной географии Петербурга. Сознательная игра с пространством оказывается художественным приемом, усиливающим абсурдные мотивы текста.

Помимо уже указанных аллюзий и реминисценций в рассказе упоминаются Дон Жуан, Ловелас, Отелло; цитируется «Гамлет» Шекспира. «Пестрота» связей с другими текстами создает впечатление «аморфности» рассказа. К.В. Мочульский считает «игривый фарс» об обманутом муже одним из слабейших произведений Достоевского. Исследователь отмечает слабость каламбуров, некоторую вымученность острот и общую неуспешность пробы Достоевского в жанре «адюльтерного» романа. В. Террас полагает, что рассказ этот «еще слабее "Ползункова"», но является лучшей в русской литературе имитацией Поль де Кока. В.С. Нечаева отмечает социальную направленность рассказа, считая, что главным здесь было высмеять амбициозного и пустого главного героя — Ивана Андреевича, который вынужден услышать от любовника своей жены грозные обвинения в свой адрес: «Мошенник <...> продажная душа, взяточник, плут, казну обворовал!»

Загидуллина М. В. Чужая жена и муж под кроватью // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 190–191.

Прижизненные публикации (издания):

1848 — Отечественные записки. Учено-литературный журнал, издаваемый А. Краевским. СПб.: Тип. Ив. Глазунова и Комп., 1848. Год десятый. Т. LVI. Январь. Отд. VIII. С. 50–58. Т. LXI. Декабрь. Отд. VIII. С. 158–175.

1860 — Сочинения Ф. М. Достоевского. Изд. Н. А. Основского. М.: Тип. Лазаревского ин-та восточных языков, 1860. Т. I. С. 449–500.

1866 — Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Новое дополненное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1866. Т. III. С. 133–149.

1866 — Чужая жена и муж под кроватью. (Проишествие необыкновенное.) Ф. М. Достоевского. Новое переделанное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1866. 57 с.