Домовой

Незавершенный (едва начатый) рассказ, относится к замыслам 1847–1848 гг. (впервые опубл.: Звезда. 1930. Кн. 6. С. 257). Предположительно должен был войти в цикл «Рассказов бывалого человека». По крайней мере, фигуры «неизвестного» повествователя и «отставного» (солдата) Астафия Ивановича объединяют текст «Домового» с основным в цикле рассказом «Честный вор». Оба произведения сближают одностилевое народно-сказовое начало и разговорная повествовательная техника.

«Домовой» входит в круг «петербургских текстов» писателя первого периода творчества, тесно примыкает к «Бедным людям», «Двойнику», «Хозяйке» и проливает свет на столичные мистификации, занимавшие воображение писателя. Незавершенный замысел, по-видимому, связан с эпохой пребывания Достоевского в Главном инженерном училище: военная служба (смотры, парады, учения, лагерная жизнь) близко познакомила будущего писателя с солдатской массой. Сюжет «Домового» навеян впечатлениями той полуармейской поры. В предполагавшемся произведении, как и в состоявшемся рассказе «Честный вор», героизирован демократический персонаж — отставной солдат из «бывалых» Астафий Иванович (ср. с записью № 362 в «Сибирской тетради»: «Спрашивай не старого, а бывалого»). Это типичное лицо из петербургской народной экс-военной среды (Астафий — обрусевшее просторечное имя от календарного Евстафий, что по-гречески означает «устойчивый»), отменный рассказчик былей, «историй», предвосхищающий рассказчиков-солдат «Записок из Мертвого дома».

Смысл рассказа скрыт в заглавии и экспозиционном диалогическом зачине: «храбрый человек» (намек на героическое солдатство Астафия Ивановича) «домового видел». Повествователь понуждает бывшего воина рассказать про эту «историю». В ответ слышится этнографически компетентное уточнение «бывалого» народного интеллигента: «...по правде, не видал. <...> Глаз человеческий его никогда не увидит, как старые бабы да кучера-мошенники говорят; а слышать слышал его. Проказил <...> и он надо мной».

Рассказ строился, как явствует из экспозиции, с середины действия. «Домовой» не закончен, и мы не знаем подробностей из «проказ» нечистой силы над «храбрым человеком». Тем не менее совершенно ясно, что Достоевский-художник решил воспользоваться классической для русского фольклора быличкой о «шалостях» домовых. (Как свидетельствует в мемуарах брат писателя А. М. Достоевский, их нянюшка и ключница Алена Фроловна часто начинала утро с рассказа — без тени сомнения — о том, что ее ночью «опять» душил домовой.) Надо думать, писатель был знаком и с очень популярными анекдотичными и новеллистичными сказками о встрече служивого с нечистью-нелюдыо (родственны быличкам). По всей вероятности, Достоевский намеревался устами Астафия Ивановича рассказать о психологических деталях бытового петербургского случая: «звуковой» встрече героя с домовым. Право на такое утверждение дает литературный принцип Достоевского-писателя: разрабатывать сходные мотивы исключительно в художественно-психологическом ключе (двойник Голядкина; ссылки Раскольникова-убийцы на черта; привидения Свидригайлова; фантасмагория «Бобка»; бесы-«кулики» в романе «Бесы»; черт Ивана Карамазова).

Написанная часть рассказа выдержана в духе очерковой, «физиологической» поэтики натуральной школы. Достоевский сочувственно живописует — народно-разговорным слогом Астафия Ивановича — судьбы представителей столичной бедноты. И что особенно характерно — вновь, как это уже было в «Бедных людях» и «Хозяйке», отдает предпочтение низовому, народно-мещанскому Петербургу. Повествование обрывается буквально на полуфразе. Кульминационный подъем сюжета остался за пределами написанного.

Рассказ «Домовой» побуждает к постановке нескольких вопросов из области творческого развития писателя в 1840-х гг. Тематическое своеобразие задуманного и частично написанного рассказа свидетельствует о том, что творческий интерес Достоевского к художественному проникновению в «иные миры» обозначился уже в самом начале литературного пути. А повествовательно-языковая стилистика — о том, что реалист Достоевский художнически верен речевым открытиям «Бедных людей»: разговорное слово современника-простолюдина (см., например, словечки Астафия Ивановича: «камардин», «недавнушко») составляет основу поэтики произведения. «Домовой» — звено в эволюционно-творческой цепочке, которая в конечном счете привела — через упражнения «Сибирской тетради», сказовый биографизм Подпольного человека и т. д. — к монументальным речевым образам Хроникера в «Бесах» и автора в «Дневнике писателя».

Одна из загадок «Домового»: каковы причины, спровоцировавшие Достоевского оставить рассказ незавершенным? В свое время я выдвинул версию о «следе Белинского» в этой истории. Критик буквально разгромил (незаслуженно) повесть «Хозяйка» и с ядовитой насмешкой отозвался о «Двойнике». Эти сокрушительные выпады не прошли даром и эстетически насторожили Достоевского. Начатый рассказ имел те же художественные особенности, что и произведения, отвергнутые Белинским: сюжет рассказа о домовом, упоминание которого вынесено в название (в чрезвычайно распространенных тогда быличках домовой — дежурный двойник человека, хозяина дома), предполагал интенсивное использование народно-поэтических средств повествования. Другими словами, задуманный рассказ основывался на смысловых и стилевых компонентах, против которых протестовал Белинский. Возможно, Достоевский поостерегся давать новый повод для нападок на свой творческий метод и оставил замысел «Домового».

Однако главный сюжетный узел оставленного рассказа — психологическая интрига встречи с нелюдью — многократно и в разных формах использовался впоследствии Достоевским-художником (кошмар Ивана Карамазова — наиболее совершенный опыт). Некоторые мелкие мотивы «Домового» также нашли реминисцированное продолжение в творчестве писателя (сгоревшие «фабрика» и «вотчина» соотносимы с пожарами в «Бесах» и «Братьях Карамазовых» и проч.).

Владимирцев В. П.