Хозяйка

Достоевский задумал и начал «Хозяйку» осенью 1846 г.: «работа идет как некогда в "Бедных людях", свежо, легко и успешно» (письмо брату Михаилу, конец октября 1846 г.). Сравнение с «Бедными людьми» не было случайным. Оно подсказывалось автору ощущением сходной значимости произведений в его творческом развитии. Спустя несколько месяцев писатель еще резче повторил мысль о взаимной близости между первым романом и «Хозяйкой»: «Я пишу мою "Хозяйку". Уже выходит лучше "Бедных людей". Это в том же роде. Пером моим водит родник вдохновения, выбивающийся прямо из души. Не так, как в "Прохарчине", которым я страдал все лето» (письмо брату Михаилу, январь–февраль 1847).

Сейчас, когда знаешь о печальной литературно-критической судьбе повести, естественно задаешься вопросом: как мог Достоевский поставить «Хозяйку» не просто рядом с «Бедными людьми» («в том же роде»), но выше их («лучше»). Достоевский имел право авторски сближать оба произведения и отдавать «Хозяйке» известное преимущество. Вращаясь в кругу петербургской «физиологии», «девушкинской» и «голядкинской» психологической тематики (рамки натуральной школы), писатель рано, уже в 1846 г., почувствовал опасность творческой стагнации: «В моем положении однообразие гибель» (письмо брату, октябрь 1846). Если не гениальным, то безусловно высокоталантливым подступом к преодолению «однообразия» и была новая, без творческого самоповторения, повесть. Достоевский интуитивно оценил «Хозяйку» как равную «Бедным людям» точку этапного отсчета в своем творчестве, некое второе — «свежее», «легкое» и «успешное» — начало, веху своего литературного прогресса. В конечном итоге он не самообольщался: романтически остраненная, громокипящая, «нервическая» (В. Г. Белинский) по своему творческому стилю, «Хозяйка» оказалась первым — пускай еще очень отдаленным по времени — прорывом к «идеям-страстям» и «почвенничеству» великих романов 1860–1870-х гг. и «Дневнику писателя».

Другое дело, что «Хозяйка» не принесла молодому сочинителю публичного успеха, сопоставимого хотя бы сколько-нибудь с громким успехом «Бедных людей». Напротив, разочаровала критику и была определена (осмеяна) ее главою Белинским с заушательской неприязнью как «что-то чудовищное», «мерзость» и «ерунда страшная».

Такая реакция на вторую, после «Двойника», петербургскую повесть, по-видимому, ошеломила Достоевского. Под влиянием, или, правильнее сказать, гипнозом-давлением критики он проявил не свойственную ему литературную уступчивость, когда из конъюнктурных соображений называл «Хозяйку» «дурной вещью». Следует ли отсюда, что писатель расценил «Хоязйку» как «неудачу» (тезис Г. И. Чулкова, В. Я. Кирпотина, Л. П. Гроссмана и др.)? Думается, что все-таки нет. В 1863–1864 гг., на пороге «великого пятикнижия», составляя авторизованный список «общего собрания сочинений», Достоевский нашел для себя обязательным подчеркнуть: «С присовокуплением "Хозяйки"». Это, в частности, означало, что эстетическая самоценность повести не вызывала сомнений у зрелого Достоевского, к тому времени уже классика и мэтра.

Шлейф негативного литературно-критического отношения к «Хозяйке» дотянулся в том или ином виде до нашего времени. Одни исследователи обходят «неудобную» повесть молчанием (М. М. Бахтин, С. И. Фудель), другие сдержанны и скупы в ее оценках и разборах (В. С. Нечаева), третьи объявляют «Хозяйку» «полным эстетическим поражением» «провалом», «эпигонством» (В. В. Ермилов) и т. п. Однако в зародышевых формах «Хозяйка» «программировала» будущее Достоевского-художника ничуть не менее определенно, чем «Бедные люди», «Петербургская летопись» или «Двойник». Она реально была важным шагом вперед в творческой эволюции писателя.

Организация художественного текста «Хозяйки» невероятно сложна, изощренна, по образцу «Бедных людей». Местами, в отличие от первого романа, текст настолько «непрозрачен» и загадочен, что не поддается однозначно-рациональному истолкованию (явь и видения Ордынова). Отсутствие чернового автографа еще более усугубляет сложность положения исследователя. Недаром Белинский буквально отшатнулся от повести: «странная вещь! <...> непонятная вещь!». Действительно, ее фабульные и характерологические материалы отобраны, выстроены и художественно развернуты как многоярусные, лабиринтообразные загадки.

В «Хозяйке» писатель впервые обнаружил творческий поэтико-психологический интерес к явлению фольклорной загадки. Народные герои повести Катерина и Мурин, волгари, очутившиеся по интриге сюжета в Петербурге, изъясняются между собой в иносказательной, способом тайного языка и загадки, речевой манере, ставят себя относительно друг друга в положение загадчика и отгадчика, вовлекают в этот процесс Ордынова. Такая диалогическая связка-сцепка — нормативная ситуация в искусстве народного загадывания. Сначала в эти разговорные отношения вступает «колдун» Мурин: «У кого какая загадка и думушка, пусть по его же хотенью и сбудется!» Их подхватывает Катерина: «Загадай, старина! Угадай...» Затем в окольную речь и обиняки снова пускается Мурин: «...давай загадаю...» и т. д. Это не только дань романтической народной риторике. У Достоевского иное творческое направление: по ходу сюжета обратить загадывающе-угадывающую речь героя и героини в поэзию повествовательной техники, создать вокруг них ауру загадочности (эффект сфинкса). Другими словами, «странное» (синоним загадочному), недоступное для легкого сиюминутного понимания, намеренно сделано художественным принципом повествования. После «Двойника» и «Господина Прохарчина» Достоевский вновь, только с гораздо большей силой таланта, подтвердил, что он великолепный мастер поэтического (психологического) остранения. Картины петербургской жизни в «Хозяйке» даны остраненно (традиции «Медного всадника», «Пиковой дамы» и «Гробовщика» Пушкина, «Страшной мести», «Портрета» и «Носа» Гоголя, «Тамани» и «Штосса» Лермонтова) — глазами гадающих о таинственном смысле бытия народа и близких к народу людей. Характеры самих героев повести — рокового треугольника: Катерины, Мурина и Ордынова — головоломно загаданы читателю, и оттого точки зрения исследователей на них порою расходятся до противоположности. Опыт загадывания характера будет потом использован в «Селе Степанчикове», «Преступлении и наказании» и др.

Еще совсем юным Достоевским сказано основополагающее и почти клятвенное в связи с предчувствуемой литераторской карьерой: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» (письмо брату Михаилу от 16 августа 1839 г.). Это признание не следует упускать из виду никогда, но в особенности, быть может, при изучении психологической поэтики «Xозяйки». Сочиняя повесть из жизни петербургского интеллигента и столичного демоса (выходцы с Волги), Достоевский уже тогда понимал бытие человеческого духа как загадочнейшее явление миропорядка. Возложив на себя — пожизненно — бремя разгадчика, он многое творчески почерпнул из мудрой стихии народной таинственности, метафизики и мистицизма. Его профессионально-писательская этнологическая культура интенсивно формировалась в первый петербургский период творчества, и «Хозяйка» на этом отрезке литературной биографии имела для Достоевского узловое эволюционное значение. «Странные» и «непонятные» (не «натуральные») злоключения Катерины-Хозяйки и ее спутников по сюжетным обстоятельствам составили интригу, а непостижимый, авантюрно-запутанный, психологизм человеческих взаимоотношений — истинное художественное содержание и соль произведения.

Повесть справедливо называлась «идеологическим и стилистическим экспериментом Достоевского» (В. Н. Захаров). Автор соединил в «Xозяйке», казалось бы, трудно или вовсе не соединимое: реализм и романтизм; литературу и фольклор; православную церковь и язычество; греховность, преступность и горнюю возвышенность чистого религиозного чувства; низкие тайны трущобного быта и целомудренную мечтательность человеческого духа; наивные нравы простонародья и отрешенные от жизни, книжные помыслы интеллигента-ученого; императорский венценосный Петербург и волжскую разбойничью вольницу; науку и суеверие; явь и бредовые грезы; заговор, загадку, песню, сказ и сказку; светлую, животворную любовь и черную, убийственную ненависть и прочее (и надо констатировать, что художественный синтез несоединимого действительно не во всем удался автору «экспериментальной» повести). Сложные и противоречивые в своем единстве поэтические универсалии «петербургского текста» «Xозяйки» ввели Белинского в искушение отвергнуть повесть как явление искусства.

В то время когда писалась «Xозяйка», журнальная печать России обсуждала проблемы национальной истории в связи со смежными проблемами народности и характерологии. Своей повестью Достоевский публицистически (публицистичность впоследствии стала литературным правилом романиста) откликнулся на идеологическую злобу дня. Это одна из ключевых литературно-общественных предпосылок «Xозяйки». Народная ориентация, «предпочвенничество» повести не требуют особых доказательств, поскольку — в свете позднего творчества Достоевского — самоочевидны.

Отношения между Ордыновым и Катериной-Хозяйкой вместе с ее злым гением Муриным косвенно отражают споры о сущности национально-народного характера. Достоевский романтизировал художественное исследование этого характера. Формы романтизации психологического материала повести чрезвычайно осложнены, прежде всего — за счет развития острого романтического конфликта между резко отчужденными героями. В их напряженном до крайности душевном мире писатель ищет и находит определяющие черты русской характерологии (загадочность и непредсказуемость; набожность; широту и неуемность; поэтичность; страдальчество; инфернальность и т. д.).

Четкое разграничение романтизма и реализма повести не представляется целесообразным. Их парадоксальное взаимопроникновение — феномен этого произведения. О творчестве «двуметоде» «Xозяйки» можно судить по двуплановой символике ее заглавия. С одной стороны, смысловые корни заглавного слова уходят в конкретную этнографическую действительность Петербурга (особая бытовая система найма «угла» «у каких-нибудь бедных жильцов»). Это штрих-реалия из физиологического портрета столицы. С другой — понятие «хозяйка» («хозяин») исполнено мистического значения: «злой дух, домовой» (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1987. Т. 4. С. 254), т.е. романтизировано в стиле мифологического и поэтического мышления (ср., напр., с художественно-мифологической основой сказа П. П. Бажова «Медной горы Хозяйка».) В глубине второго заглавного плана повести мерцают иные — далеко простершиеся — смыслы: «дух» (в демонологическом значении) «петербургской России»; госпожа волжских и столичных пределов; мифологическое начало русской истории; «фемина», которая «хозяйничает» на святой Руси и т.д. Второй план переводит внимание читателя на центральную проблематику «Xозяйки» (зловещие загадки-тайны бедных петербургских кварталов). Катерина-Хозяйка художественно воплощена в паре с Муриным, фактически и мистически тоже «хозяином» квартиры, где нанимает Ордынов («мурин» в народном словоупотреблении — «бес»; см.: Словарь русских народных говоров. М., 1982. Вып. 18), и это основательно поддерживает символизм заглавия произведения. (Уместно сослаться на близкую историко-литературную перекличку: художественный состав названия повести современника Достоевского писательницы Е. В. Кологривовой «Хозяйка» («Библиотека для чтения». 1843) не имеет петербургского демонического элемента (в отличие от повестей Пушкина, Гоголя, Лермонтова и Достоевского).

В культурно-бытовой и эстетической многосмысленности заглавия «Xозяйки», собственно, и лежит основание для широкого включения в художественную ткань повести материалов русских народных суеверий и сопутствующих им быличек (комплекс «колдуна» и сюжетные таинства околдованности). Заголовочная поэтика «Xозяйки» позволяет таким образом проникнуть в «спиритуализованный» мир Петербурга, или мистическую душу столицы.

Действующие лица и сюжетика «странного» произведения Достоевского своими родовыми психологическими чертами, характером конфликта предопределяли систему характеров романного «пятикнижия» 1860–1870-х гг.

Так, любовная интрига «Xозяйки» — прообраз катастрофы в отношениях между Настасьей Филипповной, Мышкиным и Рогожиным в «Идиоте». Исповедальные речи Катерины — ранний пролог к трем «исповедям горячего сердца» Митеньки Карамазова. Отчаянное сюжетное противоборство, с таким размахом выписанное в повести, сделается основной моделью романных сюжетов. Бесспорно и общее положение: психологическая и речевая разработка характеров, взятых из самой гущи народа, выявила и утвердила в душе Достоевского глубокое народное чувство, и это имело для писателя далеко идущие творческие последствия (духовная преданность идее «почвы»).

От молодого ученого-историка, «художника в науке», Василия Михайловича Ордынова, мечтательно-неистового искателя нравственной правды русской жизни, тянутся генетические нити ко всем излюбленным героям писателя — философам, правдолюбам и страстотерпцам (Раскольников, Мышкин, Хроникер, Подросток, братья Карамазовы). В обрисовке ордыновской натуры автобиографична важная подробность: «любовно вслушивался в речь народную» (ср.: «словечки» в «Сибирской тетради» и «Дневнике писателя»). Как болезненно-чуткий к драмам жизни сновидец, Ордынов — предтеча позднейших сновидцев Достоевского (Раскольников, Ипполит Терентьев, Смешной человек).

Катерина (тип проклятой дочери) — «первопочвенная» личность, «хозяйка» России, прародительница инферальных героинь и — в ответвлении — «кротких» мадонн писателя. Кроме того, мощная фольклорность образа и сюжетной линии Хозяйки — школа народно-поэтического стиля — привела к фольклоризму «Сибирской тетради» и произведениям 1860–1870-х гг.

Говорящий по-татарски (своеобразное тайноречие поволжского ушкуйника), обладающий сатанинским огненным взглядом и магической властью слова («Велико его слово!»), знаток в человеках, повелитель Катерины, злая и необоримая кощеевская сила повести, преступный душегуб «старик» Мурин — родоначальник в череде сластолюбцев, «великих грешников» и всех крупных и мелких «бесов» творчества Достоевского.

Наконец, в «Xозяйке» образно-характерологически намечена главная трагическая тема не предвиденных еще тогда «Записок из Мертвого дома»: «батюшке барину» Ордынову не дано сблизиться с народом на равных, он — жертва социальной сословности и никогда не сможет сделаться «товарищем» Катерине и Мурину. Наивысшее и всестороннее публицистико-аналитическое развитие эта тема получит в «почвенничестве» «Дневника писателя».

Идейно-художественые «эксперименты» и демократические открытия «Xозяйки» (личность народа; «почва»; фольклоризм) самым плодотворным образом сказались на послекаторжном творчестве Достоевского. Непреходящее значение повести — историко-литературный факт.

Владимирцев В. П. Хозяйка // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 185–189.

Прижизненные публикации (издания):

1847 — Отечественные записки. Учено-литературный журнал, издаваемый А. Краевским. СПб.: Тип. Ив. Глазунова и Комп., 1847. Год девятый. Т. LIV. Октябрь. С. 396–424. Т. LV. Декабрь. С. 381–414.

1865 — Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Вновь просмотренное и дополненное самим автором издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. Т. I. С. 7–38.

1865 — Хозяйка. Повесть в двух частях. Сочинение Ф. М. Достоевского. Вновь просмотренное самим автором издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. 106 с.