Село Степанчиково и его обитатели

«Село Степанчиково и его обитатели» — «второй дебют» послекаторжного периода творчества Достоевского. Возвращающийся в литературу после почти десятилетнего перерыва, Достоевский поставил серьезную задачу: «...написать роман <...> получше “Бедных людей”» (письмо А. Е. Врангелю от 23 марта 1856 г.) и возлагал на него большие надежды: «Этот роман, конечно, имеет величайшие недостатки <...> но в чем я уверен, как в аксиоме, это то, что он имеет в то же время и великие достоинства и что это лучшее мое произведение <...> тут положил я мою душу, мою плоть и кровь <...>. На нем основаны все лучшие надежды мои; и главное, упрочение моего литературного имени» (письмо М. М. Достоевскому от 9 мая 1859 г.). Но «Село Степанчиково и его обитатели» было оценено ниже своего достоинства. «Публика» приняла роман достаточно холодно. Так, Н. А. Некрасов сказал после прочтения романа: «Достоевский вышел весь, ему не написать ничего больше». Гонорар (1000 рублей), предложенный Некрасовым за роман, был оскорбительным и фактически означал отказ. В романе увидели «слабую и неудачную попытку художника <...> пробующего свои силы в области, на которую он не смотрит серьезно» (Ал. Пятковский), «натянутый драматизм» и «фальшивый юмор» (А. Ленивцев [А. В. Эвальд]); по словам А. А. Краевского, желание смешить только снижает художественное достоинство романа.

Только в 1880-х гг., узнав романное творчество Достоевского, критика заинтересовалась произведением и прежде всего фигурой Фомы Фомича Опискина. Первым это сделал Н. К. Михайловский в статье «Жестокий талант», назвав Фому Опискина классическим для Достоевского психологическим типом мучителя, тирана, наслаждающегося самим процессом мучительства: «Словами "ненужная жестокость" исчерпывается чуть ли не вся нравственная физиономия Фомы, и если прибавить сюда безмерное самолюбие при полном ничтожестве, так вот и весь Фома Опискин».

За «Селом...» долго сохранялась репутация «самого веселого и беспечного создания Достоевского», созданного писателем «из обломков чужих и своих созданий», «без глубоких идей <...> без всякой претензии со стороны автора». Известная работа Ю. Тынянова «Достоевский и Гоголь. К теории пародии», в которой исследователь обнаружил в романе пародирование мотивов и стиля «Выбранных мест из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя (и отчасти пародию на личность автора), стала событием, «упрочившим и уточнившим репутацию Фомы Фомича Опискина», вызвала к жизни ряд работ, исследующих пародийный характер «Села Степанчикова...» Так, Л. М. Розенблюм отмечает в романе многостепенную пародию, являющуюся «отличительным качеством сатиры Достоевского». Целый блок исследовательских работ (М. П. Алексеев, В. В. Виноградов, Б. Г. Реизов, А. Л. Григорьев) был посвящен выявлению интертекстуальных связей романа. Внимание исследователей привлекали реминисценции из различных произведений русской и зарубежной литературы: Пушкина, Гоголя, Тургенева, Диккенса, Сервантеса, Мольера и других.

В целом же «Село Степанчиково и его обитатели» и в XX в. интересовало исследователей не просто меньше, чем произведения Достоевского 1840-х или 1860–1870-х гг., но и в отрыве от них. Это объясняется прежде всего тем, что «Село Степанчиково и его обитатели» считалось произведением, не характерным — в силу присутствия в нем комической стихии — для художественной манеры писателя. Исследователи объясняли обращение к жанру комического романа (и комической повести «Дядюшкин сон») желанием писателя «скорее напомнить о себе читателям», «поправить свое незавидное материальное положение», называя «Село Степанчиково и его обитатели» и «Дядюшкин сон» «реакцией выздоравливающего после тяжелого недуга; это был радостный смех человека, освободившегося от духовного плена и узревшего вдруг свет после долгого мрака заточения». На самом деле именно «комический роман» мог в данный, сибирский период отразить новые художественные устремления и творческие стимулы Достоевского. Для писателя начинается качественно новый период поиска тем, нового типа героя, выработки стиля. Это начало формирования творческой концепции мира Достоевского. Комический жанр для писателя — это, во-первых, первичная, наиболее простая форма выражения новой художественной идеи. В романе дается начальная форма будущей концепции мира; здесь — ироничная, полусерьезная проба серьезной мысли. Как заметил В. А. Туниманов, «Село Степанчиково и его обитатели» и другие произведения сибирского периода — результат «процесса интенсивной переоценки ценностей <...> величественная программа деятельности на десятилетия вперед». Во-вторых, создавая комическое произведение, Достоевский оказался захваченным общим сатирическим настроением русской литературы; «гоголевское или сатирическое направление», по словам Н. Г. Чернышевского, «было единственно возможным и плодотворным». Одной из главных задач этого направления, как известно, было выявление и обличение социальных противоречий общества. Но Достоевский настороженно относился к этому односторонне сатирическому, «пожарному», «желчному» пафосу русского реализма. Поэтому в своих комических произведениях писатель решал иные задачи: он искал источник комического не в окружающей героя жизни, не в противоречиях отживающего строя, а в самой натуре человека, в заблуждениях ума и ошибках сердца. В комических произведениях окончательно определяется главная художественная задача Достоевского: исследование природы человека, его внутренней, духовной жизни. Поэтому, вливаясь в общую сатирическую струю эпохи, писатель оказался очень оригинальным, что сказалось прежде всего в трактовке комического характера. И, наконец, в-третьих, «Село Степанчиково и его обитатели» создавалось в период усилившегося интереса к «глубинной», провинциальной жизни России. Достоевский сам прожил некоторое время в провинциальном городе, что обеспечило ему особую оптику видения жизни отдаленных от столицы «миров».

Несомненную ценность представляют работы, рассматривающие «Село Степанчиково...» в широком контексте творчества Достоевского (В. Я. Кирпотин, Г. К. Щенников, В. Н. Захаров, В. А. Туниманов и др.) как своего рода переходную ступень от сентиментального натурализма 1840-х гг. к трагическому реализму 1860–1870 гг., а не как случайный «зигзаг» в сторону от присущей Достоевскому художественной парадигмы. Как справедливо отметил П.Н. Сакулин, «творчество Достоевского, в том числе и его большие романы, обязаны своим происхождением сибирскому периоду».

В «Селе Степанчикове...» Достоевский делает первые наброски важных проблем, тем и мотивов позднего творчества: положительно прекрасного человека и подполья, деспотической авторитарной власти и безмерных притязаний «униженного человека», получившего власть, темы «случайного семейства» и т. д.

Однако за комической формой, которую отметили все (или почти все) исследователи, остался незамеченным его трагический, профетический смысл. Как заметил В. А. Туниманов, село Степанчиково — сумасшедший дом, «комический аналог острожного “товарищества”»: «необычен роман в целом, его камерное жизненное пространство кажется окаймленным “палями”, это государство в государстве: не то острог, не то бедлам, а скорее и то, и другое вместе». На самом деле сообщество людей в романе представляет весьма любопытную социальную модель. Усадьба Ростанева — совершенно особый идиллический уголок в мире жестко детерминированных социальных отношений, где эти отношения как бы перевернуты: слуга управляет барином. И вся жизнь обитателей села сконцентрирована не вокруг барина, а вокруг слуги, бывшего шута–приживальщика «из хлеба», а ныне «неограниченного деспота» Фомы Опискина. Это карнавальная ситуация с карнавальным королем в центре. Это «мир наизнанку», где особо важное значение имеет «отмена всех иерархических отношений»: на карнавальной площади господствует «особая форма вольного фамильярного контакта между людьми, разделенными в обычной, т.е. внекарнавальной, жизни непреодолимыми барьерами сословного, имущественного, служебного, семейного и возрастного положения» (Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 13).

Ситуация «перевернутых отношений» традиционно вырражала утопическую мечту о равенстве, гармонии, всеобщем счастье. Для Достоевского, особенно остро осознававшего трагические противоречия в мире и человеке, то, что «закон духовной природы нарушен», мысль о гармоничном земном рае была одной из волнующих. Но благородные и привлекательные лозунги представителей утопического социализма о Свободе, всеобщем Равенстве и Братстве настораживали Достоевского. Развернутая полемика с утопическими теориями (и не только с ними) будет, как известно, представлена в «Записках из подполья», но и в «Селе Степанчикове...» она тоже имеет место. В романе Достоевский дает весьма оригинальную модель идеального, парадоксально-гармоничного общества. В усадьбе, где идет напряженная внутренняя борьба между людьми за материальные и личные интересы, все разделились на враждующие группы и кланы, господствуют страх, подозрительность, интриги, «зависть, сплетни, ябедничество, доносы, таинственные шипения», в то же время царит атмосфера какой-то парадоксальной духовной гармонии (кстати, побеждающей окончательно в финале романа). Все в Степанчикове говорит о довольстве и «сдобном» благополучии: ужины с традиционным английским пудингом, звучит «самый откровенный детский смех», читаются комические куплеты К. Пруткова и т. д. Но это безмятежное, «сдобное счастье» достигнуто здесь абсурдно-фантастическим путем: гармония куплена здесь нравственным деспотизмом самозваного короля, единого кумира — Фомы Фомича. Именно вокруг него сконцентрирована жизнь-игра в Степанчикове. Обитатели Степанчикова — сообщество безликих единомышленников, скрепленное злобной волей бывшего приживальщика, установившего в Степанчикове тоскливо-комичный порядок. Это люди парадоксальных, отдающих юродством стремлений к поклонению, лишенные нравственной самостоятельности, не желающие и не способные жить по собственным убеждениям. В романе есть комический образ — «Фалалей, которого нельзя было назвать совершенным идиотом или юродивым, но <...> его можно было счесть дурачком». Это образ-символ. Все обитатели Степанчикова — «фалалей», стадо. Люди с психологическими комплексами, недочеловеки, «недосиженные» (Л. Аллен): все они не высидели положенного времени в чреве матери-природы русской земли, люди с комплексом неполноценности. Степанчиково — совершенно изолированное от внешнего мира пространство. «Установлено, что в замкнутой системе, которая не имеет контакта с внешним миром, происходит постепенная потеря порядка до достижения в конце концов равновесного состояния с максимальным беспорядком» (Эриксон К.-Э., Ислам С. К. Первый день творения // За рубежом. 1984. № 22. С. 51). Такой идеальный порядок-беспорядок царит в Степанчикове. Здесь «живет» «коллективная душа» (Г. Лебон). Духовно несамостоятельные обитатели Степанчикова обезличены, парализованы, «облучены» волей Фомы, который добился удивительного влияния. Тема двойничества, заявленная Достоевским еще в «Двойнике», продолжена в «Селе Степанчикове...» Фома в настоящем — преуспевший, властвующий и тиранствующий двойник Фомы в прошлом — оскорбленного мученика, шута. Фома 2-й берет реванш за свое унизительное в прошлом положение: навязывает свою волю, становится блюстителем нравственности, держит в руках людские судьбы, упиваясь властью. «Многие черты Опискина воспроизводят в сниженном, шаржированном виде образ идейного искателя, “скитальца” и дают основания заподозрить, что автор <...> пародировал поведение "лишнего человека" рудинского типа». Фома выступает как великий человеколюбец, страдающий за все человечество: «...дайте мне человека, чтоб я мог любить его!..» Это первый набросок «фанатиков человеколюбия» Шигалева («вислоухого теоретика», утверждавшего, что «рабы должны быть равны; без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства...») и Великого инквизитора. Фома так же мнит себя человеком, призванным дать людям «бессмысленное счастье в краткий миг земной жизни <...>. Он соблазнен злом, принявшим обличье добра. <...> В антихристовом зле есть всегда подобие христианскому добру» (Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 132–133). Опискин не теоретизирует, как Шигалев. Он практик, его деспотизм — «тирания <...> обращающаяся в потребность». Он «создает фантастические отношения, которые дают ему возможность безотчетно властвовать над окружающими. Его власть, как безграничная власть Великого Инквизитора <...> зиждется на “тайне” и “авторитете”», которые являются сердцевиной власти.

Фома Опискин продолжает галерею честолюбцев-тиранов. Но в отличие от Мурина, «ревниво тиранствующего» Катерину, Фома, как и Москалева в «Дядюшкином сне», подчинил себе целый социум. В отличие же от Москалевой, которая в столкновении с мордасовцами потерпела поражение, оставшись среди «обломков и развалин своей прежней славы», Фома остается властелином до конца и «созидает всеобщее счастье». Также ни в Мурине, ни в Москалевой нет такой злости, садизма, уродливых форм самоизъявления, болезненного упивания своим садизмом, «свирепой жестокостью», как в Фоме. Это отличает его, кстати, и от мольеровского Тартюфа, хотя его часто называют «русским Тартюфом». Но Достоевский действительно создал своего, русского Тартюфа, и притом русской предреформенной эпохи. Поэтому, по замечанию В. Н. Захарова, «при всей внешней схожести <...> нет более несхожих героев, чем Тартюф и Фома Фома бескорыстен, у него нет меркантильной цели, использования которой он добивался бы <...>. К житейским плутам тоже нельзя отнести Фому, он нечто иное»; «В своем самоутверждении он стремится к власти над душами». Далеко не случайно стержневая характеристика Фомы дается его двойником-оппонентом Иваном Ивановичем Мизинчиковым. Мизинчиков тоже честолюбив, но его честолюбие меркантильно: ему нужны деньги, а потом и все остальное. Также, в отличие от Фомы, Мизинчиков расчетлив, рационален, поэтому, с его точки зрения, Фома — «человек непрактический».

Достоевский в разработке характера Фомы ориентировался на образы приживалов, шутов, которые были созданы писателями-современниками. И. З. Серман отметил, что некоторые сцены из «Села Степанчикова...» могли быть подсказаны одним из произведений натуральной школы — комедией И. С. Тургенева «Нахлебник» (которая, в свою очередь, была написана под сильным влиянием произведений молодого Достоевского) (см.: Виноградов В. В. Тургенев и школа молодого Достоевского // Русская литература. 1959. № 2. С. 45–47). По замечанию А. В. Архиповой, «тургеневский “нахлебник” — Кузовкин — у Достоевского как бы раздвоился на Фому Опискина и Ежевикина». Достоевский психологически переосмыслил феномен шута-приживала, исходя из собственного понимания человеческой природы. «Понять явление для Достоевского значит довести его до предела, до “последней стены”» (Бялый Г. А. Русский реализм конца XIX века. Л., 1973. С. 39). Робкий, застенчивый, но не лишенный чувства собственного достоинства «тургеневский» герой (как Вырин, Девушкин) превращается у Достоевского в тирана с «загноившимся самолюбием».

Однако гармония в Степанчикове создается не только нравственным деспотизмом Фомы, но и другим, полярным по сути, нравственным основанием — жертвенностью и уступчивостью Егора Ильича Ростанева, поведение которого Н. А. Добролюбов относит к разряду «ненормальных явлений». Бедлам-идиллия, «эти дикие, поразительно странные людские отношения» возможны лишь благодаря его феноменальной доброте, которая выразилась прежде всего в готовности, потребности подчиниться воле другого, только чтобы «всем было хорошо». «Без объяснения этого замечательного характера <...> конечно, не понятна эта метаморфоза <Фомы> из шута в великого человека <...> такое наглое воцарение в чужом доме». Ростанев «был ребенок <...> предполагающий всех людей ангелами, обвинявший себя в чужих недостатках и преувеличивавший добрые качества других до крайности...» «Прекрасный от природы», «умный сердцем», Ростанев живет с определенной идеей и даже программой — всех осчастливить в Степанчикове. И для этого он готов пожертвовать всем.

Это тип патриархального мечтателя, лишенного инициативы и личной ответственности, легко попадающий под влияние сильного человека. Сентиментально-патриархальный идеал прекрасных, добрых людей, выросший на этой почве, при всей привлекательности, не идентичен образу Христа, хотя и напоминает о нем. Это Достоевский показал в комическом герое — Ростаневе, сориентированном на образ Христа.

В романе писатель делает первые комические эскизы двух самых значительных в его последующем творчестве характеров: христоподобного человека (комплекс которого определит характер Мышкина) и Инквизитора. В Ростаневе и Опискине художник обнаруживает два полярных психологических качества: потребность поклонения, инстинкт несвободы и страсть к тиранству, порабощению своей воле.

В «Селе Степанчикове...» потребность в массовом поклонении, самоослеплении Достоевский трактует как национальный порок. Такого всеобщего самоослепления нет, например, в «Тартюфе», где любовью к лицемеру ослеплены два человека — Оргон и его мать, а остальные, видя его истинное лицо, легко разоблачают, дискредитируют Тартюфа в глазах Оргона. У Достоевского же все (кроме приехавшего из другого мира Сергея Александровича) находятся под «гипнозом» Фомы.

Ростанев и Опискин — антитетическая пара, «два огромных типических характера», отвечающие на вопрос: «Как должно устроиться равенство людей, — через любовь ли всеобщую, утопию, или через закон необходимости, самосохранения и опытов науки», т.е. антиутопию. Герои утверждают разные пути к всеобщему счастью.

Достоевский ставит под сомнение смысл «обесчеловечивающего счастья», созданного Опискиным. Эта мысль реализуется в оригинальной пространственно-временной структуре романа. Хотя само слово «утопия» основывается на пространственном представлении, категория времени здесь играет важную роль. Пространство «"заражается" внутренне интенсивными свойствами времени (совершается темпорализация пространства), втягивается в его движение, становится неотъемлемо укорененным во времени сюжетом» (см.: Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: Структура и семантика. М., 1983. С. 232). Основное действие романа развернуто целиком в настоящем. Но в отличие от последующих романов Достоевского (где прошлое и будущее представлены скупо) в «Селе Степанчикове...» прошлое показано подробно, дана пространная экспозиция, будущее показано в событийном, растянутом эпилоге. Хронологические рамки пролога — 16 лет. События пролога не простое скопление фактов — они объясняют сложившуюся парадоксальную ситуацию в усадьбе Ростанева, ее причины, истоки; одновременно даются характеристики основных героев.

Действие в настоящем разворачивается в три дня. Если в прологе время растянуто, то в настоящем время динамично, стремительно. Динамизм объясняется многочисленностью событий в небольшом временном интервале. Это «кризисное» время — критический момент в отношениях Фомы и Ростанева, в их «борьбе» за утопию и антиутопию. Это время-событие, насыщенное и интенсивное. Отсчет его начинается с момента приезда Сергея Александровича в усадьбу Ростанева. Создается особый хронотоп: «Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» (Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 235). Герои в настоящем событии отсчитывают минуты («Только две минуты», «Я <...> к тебе на минутку»). Если в прологе основная характеристика героев дается рассказчиком, то в настоящем времени они раскрываются в поступках. «Главным в повествовании становится не слово автора о герое и мире, а самораскрытие героя, выявление внутреннего движения жизни...». Поэтому настоящее время можно назвать временем переживаний, оно интенсивно организует пространство эпизода и героя в этом эпизоде. Если в прологе действует по преимуществу хронотопический ряд событий, то в настоящем действии «работает» хронотопический ряд переживаний, скандалов, кризиса, борьбы. Время в эпилоге можно назвать временем судьбы. Почти все герои романа получили то, чего более всего хотели. Утопия сопрягается с антиутопией. Традиция взаимообратимости утопии-антиутопии найдет свое воплощение в крупных романах Достоевского.

Главное пространство Фомы — дом, часто напоминающий бедлам, дом-ад («Когда она [генеральша Прасковья Ильинична] злилась, весь дом походил на ад») и чайная. Сфера Ростанева — сад, беседка, флигель. Сад в романе противопоставлен дому, символизирует царство гармонии, мир свободы, любви, красоты, дружбы. Огромный, красивый сад несет семантику открытости, просторности, обозримости. Дом, наоборот, создает мрачное ощущение закрытости, замкнутости. Это своеобразные символы мироустройства на разных основаниях.

Таким образом, «Село Степанчиково и его обитатели» — важный этап в творческой эволюции Достоевского, так как, с одной стороны, продолжает разработку основных характеров и мотивов, заявленных в раннем творчестве, а с другой — заявляет новую художественную манеру, новые темы и проблемы, новую концепцию характера — то, что найдет свое вершинное воплощение в поздних романах писателя.

Семыкина Р. С. -И.

Прижизненные публикации (издания):

1859 — Отечественные записки. Учено-литературный журнал, издаваемый А. Краевским. СПб.: Тип. И. И. Глазунова и Комп., 1859. Год двадцать первый. Т. CXXVII. Ноябрь. Часть первая. С. 65–206. Декабрь. Часть вторая. С. 343–410.

1860 — Сочинения Ф. М. Достоевского. Изд. Н. А. Основского. М.: Тип. Лазаревского ин-та восточных языков, 1860. Т. II. С. 163–420.

1866 — Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Новое дополненное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1866. Т. III. С. 287–374.

1866 — Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного. В двух частях. Ф. М. Достоевского. Новое просмотренное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1866. 293 с.