Господин Прохарчин

Замысел рассказа возник, очевидно, в 1846 г. во время работы Достоевского над повестями «Сбритые бакенбарды» и «Повесть об уничтоженных канцеляриях» для задуманного Белинским альманаха «Левиафан» (см. письмо М. М. Достоевскому от 1 апреля 1846 г.). Оба замысла остались неосуществленными: отзвуки первого («Сбритые бакенбарды») можно найти в повести «Село Степанчиково и его обитатели», с замыслом же «Повести об уничтоженных канцеляриях» связан сюжетно рассказ «Господин Прохарчин»: страх героя по поводу возможного «уничтожения» канцелярии. Источником рассказа о скупце-чиновнике для Достоевского могла послужить газетная заметка «Необыкновенная скупость» (Северная пчела. 1844. 9 июня. № 129. С. 513) о скопидоме — коллежском секретаре Н. Бровкине, после смерти которого в его тюфяке был обнаружен «капитал». Первое упоминание о «Господине Прохарчине» самого Достоевского: «Я должен окончить одну повесть до отъезда небольшую, за деньги, которые я забрал у Краевского...» (письмо М. М. Достоевскому от 26 апреля 1846 г.). Однако повесть была закончена только в июне — августе 1846 г. в Ревеле; см. письмо М.М. Достоевскому от января – февраля 1847 г.: «Я пишу мою "Хозяйку" <...>. Пером моим водит родник вдохновения, выбивающийся прямо из души. Не так, как в "Прохарчине", которым я страдал все лето». Рассказ сильно пострадал от цензурного вмешательства: «"Прохарчин" страшно обезображен в известном месте. Эти господа известного места запретили даже слово чиновник и Бог знает из-за чего; уж и так все было слишком невинное, и вычеркнули его во всех местах. Все живое исчезло. Остался только скелет того, что я читал тебе. Отступаюсь от своей повести» (письмо М. М. Достоевскому от 17 сентября 1846 г.). Возможно, однако, Достоевскому удалось «спасти» рассказ: слово «чиновник» все же осталось в печатном тексте.

Вопреки свидетельству Достоевского («"Прохарчина" очень хвалят. Мне рассказывали много суждений») критика 1840-х гг. в целом восприняла рассказ сдержанно, недоуменно, даже недоброжелательно. В. Г. Белинский нашел, что повесть порождена не столько вдохновением, сколько «умничаньем» или «претензией», и проницательно заметил, что ее «манерность» и «непонятность» не соответствуют значимости поэтического замысла, отметил многочисленные повторы и призвал начинающего автора воспользоваться примером большего таланта — гоголевского. Другие критики 1840-х гг. сетовали на непонятность рассказа, однообразие, утомительность чтения, на мелочность и сходство деталей, бесконечные повторы. Еще более резок в оценке был Ап. А. Григорьев: «Мелочная личность поражена тем, что существование ее не обеспечено, и вследствие этой чрез меру развившейся заботливости утрачивает человечность — таков Прохарчин» (А. Г. Обозрение журналов за апрель // Моск. городской листок. 1847. 30 мая. № 116. С. 465). В. Н. Майков сосредоточил внимание на «идее» рассказа — «страшном исходе силы господина Прохарчина в скопидомство, образовавшееся в нем вследствие мысли о необеспеченности...» Но и он отмечал «неясность идеи», слабость развязки и недостаточно «выпуклое изображение» главного героя. Позже Добролюбов проследил эволюцию «забитых людей» в творчестве Достоевского, и в их числе образ Прохарчина: они тупеют, отъединяются, но «искра Божия все-таки тлеется в них». Объяснив судьбу Прохарчина объективными условиями (погиб, т.к. сбился с пути здравой философии), критик подчеркнул наличие живой души в одеревенелых героях Достоевского, т.е. Добролюбов высоко оценил не поэтику повести, а значительность и типологичность характера главного персонажа.

Если при жизни Достоевского рассказ вызвал в критике весьма резкое отношение, связанное с существующей традицией критического реализма, то в современном литературоведении интерес к нему проявился лишь в последнее время и нередко реализуется в стремлении рассматривать его проблематику и поэтику в контексте структуралистских, постструктуралистских и даже постмодернистских концепций. В работах В. Н. Топорова, В. А. Туниманова предприняты плодотворные усилия комплексного подхода к истолкованию рассказа (общий замысел, проблематика, ведущие идеи, поэтика, связь с дальнейшим творчеством Достоевского и др.).

Чиновник Семен Иванович Прохарчин, снимающий «угол» у квартирной хозяйки Устиньи Федоровны и отличающийся «скопидомством и скаредностью», вызывает насмешки соседей. Главное его богатство, которое он охраняет как «зеницу ока», — сундук с немецким замком под кроватью. Соседи предпринимают «маневры» против Прохарчина, путают его выдумками о специальных экзаменах для чиновников. Испуганный Прохарчин даже обращается за разъяснениями к начальнику и после этого внезапно исчезает. Соседи обнаруживают его на пожаре в Кривом переулке с «попрошайкой-пьянчужкой» Зимовейкиным. В ожидании Прохарчина соседи придумывают очередную шутку: кладут к нему в постель сделанную ими куклу его «золовки», которой герой, по его признанию, якобы ежемесячно отправлял в Тверь по 5 руб. из своего жалованья. Прохарчина, возвращенного в квартиру в «кондрашке» и «столбняке», кладут в кровать, где он обнаруживает куклу-золовку и кричит «благим матом». Забытый соседями, больной лежит за ширмами 2-3 дня. Он видит сон о пожаре, в котором толпа «всего Божьего народа» поднимается на него. В предводителе толпы он узнаёт извозчика, «которого он ровно пять лет назад надул бесчеловечнейшим образом, скользнув от него до расплаты в сквозные ворота...». В ужасе герой просыпается, ему кажется, что горит вся квартира с постояльцами, и, схватив «драгоценный тюфяк», он бежит в комнату хозяйки. Больного укладывают в постель, начинается его перепалка с соседями, Зимовейкин обвиняет насмерть перепуганного упразднением канцелярии Прохарчина в вольнодумстве, а сосед Марк Иванович иронически называет его Наполеоном. Происходит «болезненный кризис»: Прохарчин плачет и просит простить и защитить его. У «сожителей» внезапно «умягчились сердца», они жалеют его. Утром соседи обнаруживают дерущихся Зимовейкина и Ремнева, а Прохарчина — в беспамятстве под кроватью. Прохарчин умирает. В его сундуке находят «дрянь, ветошь, сор, мелюзгу»: тряпки, носки, полуплаток, старую шляпу, пуговицы, старые подошвы и сапожные голенища, а в тюфяке — «капитал» Прохарчина: «две тысячи четыреста девяносто семь рублей с полтиною». В гробу герой лежит как «тертый капиталист», и как будто слышится: «...а ну как этак, того, и не умер — слышь ты, встану, так что-то будет, а?».

Определяя основную идею рассказа, исследователи обычно пытались ответить на вопрос, почему умер Прохарчин, подчеркивая то социальный, то экзистенциальный аспект причины смерти героя: «маленький» человек, задавленный социальными условиями; скряга, умственно деградировавший, умерший от страха перед жизнью; вольнодумец, усомнившийся в прочности «канцелярии», не выдержавший своего «бунта». Неясность основной идеи во многом проистекает из того, что фабула рассказа о скопидоме — не ключ к образу Прохарчина. «Скаредность Прохарчина <...> вторична», утаивание им денег механистично, и он лишен идеи Скупого рыцаря, позднее отразившейся в «Подростке», о власти над миром с помощью денег. Осуждение в финале накопителя и соседями, и повествователем, не чувствующими трагедию Прохарчина, — провокация читателя, который может разделить их точки зрения, тем более что к этому призывает логика сюжета. Сохранив социальный статус своего героя, Достоевский лишает Прохарчина как сострадательности, человечности и творческого начала Девушкина, так и напряженно действующего сознания, амбициозности Голядкина. Прохарчин не вызывает ни сочувствия, ни сострадания. Однако единодушному и безоговорочному осуждению героя противостоит авторская позиция, выраженная всей поэтикой рассказа и воплощенная в главной мысли: в мире Достоевского возможно «восстановление погибшего человека» даже в таком нравственном эмбрионе, как Прохарчин.

Позиция повествователя отличается от позиции автора. В «Господине Прохарчине» впервые у Достоевского так отчетливо введен рассказчик, стиль героев и стиль рассказчика разграничены; рассказчик в большей мере, по сравнению с «Двойником», посторонний наблюдатель. В экспозиции рассказчик — бытописатель петербургского дна, биограф Прохарчина, в нем намечены черты будущих повествователей — хроникеров романов Достоевского. Однако с самого начала он двулик. Основной инструмент повествователя — ирония и пародия: он «дирижер представления <...> артист-шарманщик, хохочущий и гримасничающий над собственным представлением». Ироничный и беспощадный стиль повествователя, которого В. Террас определил как легкомысленного, бессердечного филистера из кружка Ратазяева, не чувствующего, как и соседи, трагедию Прохарчина, а лишь умничающего и стремящегося показать свое превосходство над всеми, привел к упрекам критики в адрес автора: Достоевский был обвинен в бессердечном отношении к герою, в «шуточках над трупом» (см.: Истомин К. К. Из жизни и творчества Достоевского в молодости // Творческий путь Достоевского: Сб. ст. Пг., 1924. С. 29–30). Однако введение такого рассказчика, с одной стороны, во многом обогатило повествовательную структуру «Господина Прохарчина», а с другой — усложнило задачу читателя, для которого сочувственная оценка героя автором затуманена и отдалена иронической позицией соседей и повествователя.

Композиция «Господина Прохарчина» строится достаточно сложно. Обширная экспозиция представляет собой развернутую картину «углов» Устиньи Федоровны и жизнеописание Прохарчина в остановившемся времени (пролежал 10-15-25 лет) и символическом пространстве (угол, ширмы, кровать, тюфяк, сундук с замком). Ускорение сюжету придает появление Зимовейкина с историей об «упразднении» его из канцелярии. Через 7 дней Прохарчин исчезает. Показательно, что повествователь, выступающий здесь в роли хроникера, по-протокольному сухо фиксирует свидетельские показания соседей Прохарчина, видевших его на пожаре. Однако сам пожар как сюжетное событие не описан, а вынесен в сон героя. Именно во сне, кризисной, пороговой точке у героев Достоевского, и начинается нравственное пробуждение Прохарчина. Возникновение чувства вины и пробуждение совести у героя происходят во сне в связи с самым ничтожным поводом — воспоминанием о не заплаченных «ровно пять лет назад» грошах извозчику. Именно во сне Прохарчин впервые в жизни решает, «может быть, кого-то спасать», а толпу на пожаре, восстающую против него, осознает как справедливое возмездие за свой грех ухода от «Божьего народа» и живой жизни в накопительство. Прием введения кризисного сна открывал новые, неограниченные возможности для реабилитации героя, почти разучившегося говорить, невнятного, вязкого и темного. Хронотоп сна символичен. В художественном времени совмещаются прошлое (грех ухода от жизни), настоящее (пробуждение вины и совести) и будущее (путь к покаянию). Пространство сна тоже знаково: впервые во сне герой выходит из угла на перекресток, рынок, к мостам, собирается лезть «через забор». В образах сна, олицетворяющих грех Прохарчина, «странных лицах», причудливо сочетается реальное и фантастическое: воющая старуха, которую выгнали дети и у которой «пропали при сем случае два пятака», похожа на смерть; мужик в разорванном армяке с опаленными усами и бородой — на предводителя восстания; сослуживец Прохарчина с семью детьми, которым нужна каша, — на призрака; у старика в халате, вышедшего в соседнюю лавку, дома горят «жена, дочка и тридцать с полтиною денег в углу под периной». В персонажах сна настойчиво сопрягаются две темы: родственники и деньги, что в свою очередь отсылает к образу выдуманной Прохарчиным золовки, которой он якобы отсылает каждый месяц по 5 руб. Символичен комплекс образов и мотивов, связанных с возмездием за грех Прохарчина: ад в виде тесного дровяного двора, где полыхает огонь и герои зажаты, «как в клещах», где Прохарчин бежит, как по раскаленной плите, а толпа душит его, как «пестрый змей». Зимовейкин, ведущий Прохарчина за руку в толпу на пожар, выполняет роль Мефистофеля (ср. с жестом продажи души Голядкина Крестьяну Ивановичу в «Двойнике»), а мужик — роль предводителя восстания «всего Божьего народа», хранителя этических основ, против Прохарчина. «Апокалипсис» сна реализуется в образе бегущей толпы двойников Прохарчина — «чрезвычайно многих людей», побрякивающих «возмездиями в задних карманах своих кургузых фрачишек», в звуках пожарных труб, гуле толпы, в космическом ужасе и отчаянии Прохарчина.

Сон Прохарчина о пожаре — первая кульминация рассказа: в символическом огне сгорает греховное в герое, очищение знаменуется дождем после пожара (греховное опаляется, праведное омывается). В. Н. Топоров, исследуя архетипический «слой» рассказа, отмечает, что пограничная ситуация между жизнью и смертью отмечена пожаром — началом нового рождения, а ситуация «пожар — дождь» означает тяготение к фольклорным и мифологическим схемам, символизирующим гибель и возрождение, и является вариантом основного мифа об Илье-пророке. Сон подготавливает вторую кульминацию, в которой воплощена основная идея рассказа: «восстановление» героя, рождение человека, в котором проснулась совесть, чувство вины: «Дробные слезы хлынули вдруг из его блистающих лихорадочным огнем серых глаз», — где слезы, слово-сигнал «вдруг», первое появление цвета глаз Прохарчина, огонь и слезы суть авторские знаки единой амбивалентной сущности — душа и плоть. Прохарчин ощущает себя частью всех, просит принять его в людскую семью: «...всхлипывая, стал говорить, что он совсем бедный, что он такой несчастный, простой человек, что он глупый и темный, чтоб простили ему добрые люди, сберегли, защитили, накормили б, напоили его, в беде не оставили, и Бог знает что еще причитал Семен Иванович». Знаками авторской позиции здесь являются устранение голосов косноязычного героя и язвительного повествователя — мольба в форме нарицательного причитания, слово «Бог», бесплотность Прохарчина, реминисценция из «Записок сумасшедшего» Гоголя — обращение Поприщина к матери в последний миг гаснущего сознания. Мольба Прохарчина — единственный момент, превращающий «злых надсмешников» в подлинных «сочувствователей» и объединяющий их в братство, что отмечено появлением важнейшего мотива сердца: «Всем стало жалко, глядя на бедного, и у всех умягчились сердца». Однако вина Прохарчина не снимается: он не признается в своем грехе, а сердечное приятие соседей оборачивается полным забвением. Несостоявшаяся исповедь героя отчасти мотивирована его болезнью. Поскольку нравственное пробуждение героя уже состоялось, его физическая смерть описана комически.

Судьба и характер Прохарчина укоренены в вечной теме Скупого: от шекспировского Шейлока и мольеровского Гарпагона до Скупого рыцаря Пушкина, Плюшкина Гоголя, отца Горио, папаши Гранде, мэтра Корнелиуса Бальзака. Исследователи спорят о преобладании «пушкинского» над «гоголевским» в «Господине Прохарчине». «Пушкинское»: Скупой рыцарь; стихийно-бунтарские и пугачевские мотивы «Дубровского» и «Капитанской дочки»; «неподвижная идея» Германна и Прохарчина; мертвая графиня из «Пиковой дамы» и Прохарчин в гробу с прищуренным «глазком»; толпа в сне Прохарчина и мертвецы в сне гробовщика Прохорова и др.; «гоголевское»: реализация метафор, значимые имена, мотив носа («Нос отъедят, сам с хлебом съешь, не заметишь...»); шутки сослуживцев и над Башмачкиным, и над Прохарчиным; Прохарчин, принудивший «отступить» Демида Васильевича, и месть Башмачкина «значительному лицу»; плюшкинская тема; «наполеоновское» в Прохарчине и Чичикове; Зимовейкин и капитан Копейкин; мотив деревянной ноги; сумасшествие героев и обращение Прохарчина ко «всем добрым людям» и Поприщина к матери и др. Отталкивание от натуральной школы ощутимо при сопоставлении «Господина Прохарчина» с «Петербургскими шарманщиками» Д. В. Григоровича. Есть и цитация Г. Р. Державина при описании «разоренного» угла Прохарчина («Ласточка»). Из возможных биографических ассоциаций отмечены «прохарчинский бунт» Достоевского (замкнутость и вольнодумие), сны писателя, близость к душевной болезни, а также литературная «месть» Достоевского — пародия на кружок Белинского (соседи Прохарчина), в глазах которого Достоевский «прохарчился», «потерпел фиаско» после «Двойника». При всей прочитываемости исходных образов, цитат, реминисценций и ассоциаций рассказ отличается тяжелой иррациональной невнятицей, лишь на самом дне которой угадываются отмеченные выше связи: «"Литературно-цитатный" слой в "Господине Прохарчине" обширен, богат примерами весьма разнородного характера, которые и на фоне всего рассказа, и в отношении друг к другу не сбалансированы, иногда даже нарочито раздерганы, подчеркнуто беспринципны и создают атмосферу некоторой эксцентричности, стилистической нескромности, резковатости, чего-то раздражительно-беспокойного».

Поэтика рассказа рассмотрена В. Н. Топоровым как «грандиозный эксперимент», отмечены «тенденция к предельному сгущению элементов в рамках одного текста», строящегося как «теоретико-множественная сумма, в которой могут объединяться и противоположности», «набивная» техника. Это сигнализирует о «приближении к некой тупиковой ситуации, которая могла быть снята только решительным преобразованием самих художественных форм», что позволяет рассматривать рассказ «как ту лабораторию, в которой опробовались новые формы, и как важную веху в эволюции русской художественной прозы». Поэтика и стилистика рассказа полисемантичны, отчасти эклектичны и оставляют обширное поле для разных толкований и гипотез. Основными качествами поэтики «Господина Прохарчина» следует считать намеренное противоречие между сюжетной схемой и основной идеей рассказа, которая реализуется не прямо, а с помощью использования особых авторских средств — системы художественных образов и мотивов, повествовательной структуры, композиции с двумя кульминациями, введения сна героя, символичности хронотопа, подчеркнутой «эмблемности», архетипического слоя, столкновения различных стилевых потоков, особого экспериментального характера языка и многих других.

В мотивах рассказа постоянно ощутима подчеркнутая открытая символичность: «Разбитые ширмы <...> словно были эмблемы того, что смерть срывает завесу со всех наших тайн, интриг, проволочек». В чрезвычайно перегруженном эмблемами рассказе особенно значимы те, что связаны с мотивами огня и куклы. Мотив огня развивается одновременно в нескольких планах: это пожар как реальное событие с указанием адреса и причины случившегося; сон Прохарчина о пожаре, где явь перемежается с фантастическим; полностью ирреальный бред героя о пожаре в квартире Устиньи Федоровны; образный, метафорический план огня связан с темой бунта, а также с мотивом «горящей», «отгоревшей», «отработанной» головы. Символика огня особенно подчеркивается, высвечивается кукольным мотивом. Оба мотива сопрягаются сразу после сна о пожаре, когда Прохарчина уносят за ширмы и укладывают в постель и когда он сравнивается с «пульчинелем». Сравнение Прохарчина с «пульчинелем» указывает на особый «петрушечный» слой рассказа, связанный с эстетикой народной кукольной комедии «Петрушка». В рассказе реализованы сюжет, композиция, схема действующих лиц «Петрушки». «Пульчинель» — одна из ипостасей Прохарчина, характерная для художнического видения Достоевского, когда фантастическое «мерещится» в реальной действительности. Не случайно фантасмагоричный мотив «куколок» и «славного маскарада» в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» возникает в связи с темой «Гарпагонов» 1860-х гг. — «чиновника–Гарибальди» и титулярного советника Соловьева — и, быть может, ведет свое происхождение в творчестве Достоевского именно с рассказа «Господин Прохарчин». «Петрушечный» мотив постоянно, намеренно маркируется огнем, а начало и конец рассказа объединяются устойчивым мотивом: огонь — кукла — смерть. Эта особенность поэтики связана с основной идеей рассказа: в символическом пламени пожара сгорает деревянный «пульчинель» и рождается человек с «серыми глазами». Совесть проснулась, и как вторична, смешна по сравнению с этим последующая смерть героя. Поэтому так комичен мертвый Прохарчин («бултыхнулся вниз головою под кровать», откуда торчат его ноги, «как два сучка обгоревшего дерева»), а смерть его — это «невсамделишный» конец Пульчинеля, которого скоро вновь достанут из шарманки для следующего представления.

Язык рассказа также эклектичен. «Господин Прохарчин» — это причудливый языковой эксперимент, в котором сталкиваются различные стили, подчас противоположные. В. Террас пишет о специфическом «лингвистическом уровне» речи Прохарчина, косной, бессвязной, сбивчивой, с повторениями, с «набивными» словами, являющейся стилизацией под речь параноидальную. Противоположная стилистическая тенденция со всеми особенностями ораторской речи — в языке Марка Ивановича: высокопарный слог, элоквенция, витиеватость. При этом все герои заражаются речью Прохарчина и пародируют ее. В свою очередь рассказчик пародирует и высокий, цветистый стиль Марка Ивановича, и косноязычную речь Прохарчина. В. А. Туниманов пишет о своеобразной языковой игре, о стилистических упражнениях, когда «прием пародии — стилизации, в основе которой лежит установка на стилистический эксперимент, прямо обнажается». Непропорционально значительна фольклорная стихия языка: нарицательные причитания (мольба героя), плач по умершему (в речи Устиньи Федоровны), язык площади с его ярко игровым характером: просторечие («омрак», «кондрашка», «ономнясь», «отколева»), брань («потаскун», «гвоздырь»), напевная нарицательная речь («согрей его душеньку»), пословицы и поговорки («шильце, мыльце, белое белильце»), рифмованная проза («Да ведь мне не экзамен держать, не жениться, не танцам учиться»), обыгрывание мнимой глухоты партнера («глуп — каблук», «млад — ломбард»), использование иностранных слов в русской речи («абшид», «капут»). Противоположный стиль — канцелярская речь («могуче-форменная фраза "неоднократно замечено"»), которая применяется часто не по назначению, что создает комический эффект (например, в сцене прихода полицейского). Архаичные и вычурные литературные выражения, создающие иносказательный стиль, соседствуют с разговорным, фамильярным устным языком. Парадоксальность речевых ритмов усиливается из-за активного использования фигур речи, когда переносное значение слова выступает на первый план и оказывается сильнее прямого (разного рода метонимии, реализованные метафоры, эвфимизмы, оксюмороны, каламбуры, фразеологизмы и др.). Это порождает двусмысленность, алогизмы, абсурд: «Я, то есть, слышь, и не про то говорю...». Все говорят иносказательно, «не про то»: пока «щи варились» — герой «с одного щелчка покачнулся». Постоянная речевая игра, смешение стилей присутствуют на всех уровнях речи: вязкий, «пробуксовывающий» синтаксис, для которого характерны огромные синтаксические периоды, нагромождение однородных конструкций, эллипсис, разрыв конструкций, бессоюзие, нарушение связи между элементами высказывания, именные предложения, излишние местоимения и междометия, тавтология, плеоназмы, восклицательные интерполяции, обращения, риторические вопросы и др.

Исследователи отмечали особую «отзывчивость» (Топоров) текста рассказа в будущем творчестве Достоевского (художественные образы, темы, мотивы, языковые и стилистические ходы). На поверхности лежит очевидное сходство Прохарчина с Девушкиным, Голядкиным и др. «униженными и оскорбленными» героями Достоевского, хотя тема «маленького героя» в «Господине Прохарчине» звучит и парадоксально: герой — богатый бедняк, антимечтатель. Интереснее то, что Прохарчин, объединивший перед смертью всех своих недругов в сообщество настоящих сочувствователей, «начинает тяготеть к тому ряду бедных людей (от Девушкина до Мармеладова), которые вызывают душевную расположенность и у автора, и у читателя, хотя сам по себе герой рассказа не может вызвать особых симпатий». В поступках «маленьких людей» Достоевского угадываются масштабные внутренние драмы героев его романов. И Прохарчин, и Раскольников оба не используют «богатство», хотя в отличие от Раскольникова Прохарчин лишен его идеи. Однако в обоих героях совершается прорыв к этическому бытию. И в этом смысле в «Господине Прохарчине» уже обозначены вечные вопросы всех героев Достоевского. И хоть Прохарчин не успел покаяться и поцеловать землю, именно из этого убогого героя раннего Достоевского выйдет не только Раскольников с его вселенской отзывчивостью, который осуществит порыв Прохарчина на пожаре и спасет детей из огня, но и Настасья Филипповна с Рогожиным, разбуженные от духовной спячки, и Аркадий Долгорукий, бросившийся из своего угла и ротшильдовской идеи в живую жизнь, и Дмитрий Карамазов с чувством вины за всех, а также великие богоборцы и бунтари Достоевского. Из других образов рассказа также прорастут будущие типы героев Достоевского. Таков Зимовейкин — первый шут Достоевского с ярко выраженным буффонным началом. Однако соединение в этом образе хлестаковщины с бесовством, двойничество отзовутся в Черте Ивана Карамазова — «поседелом Хлестакове», а самозванство, стремление испугать, «пустить судорогу», склонность к уголовщине — в Петруше Верховенском с его «кровавой хлестаковщиной». Устинья Федоровна — первый женский образ, в котором конспективно намечены разные ипостаси будущего женского образа у Достоевского: квартирная хозяйка, «хозяйка» души, возлюбленная, мать и даже важнейший символический образ «матери сырой земли», связанный с Богородицей. Еще некоторые почти совсем не разработанные образы перейдут в другие произведения Достоевского: квартальный Ярослав Ильич («Хозяйка»), Ремнев («Записки из Мертвого дома»), Марк Иванович — солист, герой-идеолог. Наиболее важные темы и мотивы в «Господине Прохарчине», развившиеся в дальнейшем творчестве Достоевского: двойничество (Зимовейкин как материализация внутреннего голоса Прохарчина, ведущего бесконечные диалоги с самим собой); кризисный сон-бред героя о пожаре, ведущий к «Бесам» и сумасшествию Лембке; наполеоновская тема как подступ к важнейшему образу–символу у Достоевского; мотивы толпы, сплетен, толков, пересудов, скандалов («конклавы»); тема кружка («сочувствователи» как пародийное изображение кружка Белинского); «мотивы-эмблемы» — пространство (угол, кровать, сундук, двор и др.), театр (сцена, ширмы, маска, кукла, петрушечный мотив, «карнавальная анатомия», например, голова без тела — ср. в «Идиоте»), огонь, деньги, мотив ребенка, травли загнанного зверя и др.

Чернова Н. В. Господин Прохарчин // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 49—54.

Прижизненные публикации (издания):

1846 — Отечественные записки. Учено-литературный журнал, издаваемый А. Краевским. СПб.: Тип. Ив. Глазунова и Комп, 1846. Год восьмой. Т. XLVIII. Октябрь. С. 151—178.

1865 — Полное собрание сочинени Ф. М. Достоевского. Вновь просмотренное и дополненное самим автором издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. Т. I. С. 39—51.

1865 — Господин Прохарчин. Рассказ Ф. М. Достоевского. Вновь просмотренное самим автором издание. Издание и собственность Ф.Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1865. 45 с.