Литературная истерика
Время. Журнал литературный и политический, издаваемый под ред. М. Достоевского. СПб.: Тип. Э. Праца, 1861. № 7. Отд. IV. С. 50–57.
В статьях «“Свисток” и “Русский вестник”» и «Ответ “Русскому вестнику”» Достоевский вызвал М. Н. Каткова на «прямой и честный бой», но полемика перешла, по мнению писателя, в «литературную истерику», суть которой он разъяснил в одноименной статье.
Все началось с того, что Достоевский обнажил перед читающей публикой во всей неприглядности «ограниченную самонадеянность» и «безграничное самодовольство» редактора «Русского вестника», который добивался «успеха в толпе для верха в споре, а не для истины». Через осмысление «Египетских ночей» А. С. Пушкина, Достоевский показал, «какою неотразимой фальшью отзывался громкий тон, самоуверенный язык» Каткова. В статье «Наш язык и что такое свистуны» М. Н. Катков сделал одно интересное замечание, позволяющее понять суть его противостояния с Достоевским: «Вы хотите возвыситься над общественными приличиями; остерегитесь <...>. Вы домогаетесь благодати выше долга; но помните, благодатные люди, что она не исключает долга <...>. Вы лезете в гении, но не думаете, что для достижения этой чести надобно только отказаться от здравого смысла» (Русский вестник. 1861. № 3. Отд. II. С. 37).
Диалог Достоевского и Каткова явил собой столкновение противоположных форм мышления. Прежде всего это проявилось в стилях высказывания: прагматичное сознание журналиста Каткова изъяснялось «риторическим» словом, религиозное сознание художника Достоевского — «поэтическим». Естественно, что Катков не сочувствовал метафизической глубине мысли Достоевского; «Это тот журчащий поток полупонятий, полуобразов и полутонов, который так непробудно усыпляет нашу маленькую русскую мысль, так одуряет наши невинные умственные движения и так неотразимо затопляет нашу скромную литературу» (Русский вестник. 1861. № 3. Отд. II. С. 16). Достоевский в свою очередь не принимал плоские «нравоучения» прагматика («...начинает лекцию, читает наставления, умиляется душой, впадает в красноречие. А между тем это давно уже всем известно. Подумаешь, что ему приятнее всего собственно процесс, манера наставлений и болтовни»).
Статья «Литературная истерика» являла собой определенный узел в логическом развороте полемики Достоевского и Каткова. Прежде всего в статье «Одного поля ягоды» (Русский вестник. 1861. № 5) Достоевского возмутило сопоставление «Времени» с «Домашней беседой» В. И. Аскоченского. По его мнению, только в состоянии болезненной раздражительности (в истерике) стало возможным так немотивированно сблизить столь разные идеологические позиции двух журналов. «Домашняя беседа» (по мнению Каткова) — это «родное дитя нашей литературы фельетонов; она с ними одного поля ягоды» (Русский вестник. 1861. № 5. С. 19, 2-я паг.). Здесь под «литературой фельетонов» подразумевался весь критико-публицистический отдел журнала «Время», а в качестве примера были избраны фрагменты из анонимного фельетона «Некоторые размышления по поводу некоторых вопросов» (Время. 1861. № 4). А. И. Батюто в комментариях к 30-томному ПСС предполагает, что «в момент написания статьи Катков считал автором возмутившего его фельетона самого Достоевского», на самом же деле фельетон был написан П. А. Кусковым и являлся «тенденциозной интерпретацией творческой манеры Достоевского».
Композиция статьи «Литературная истерика» построена таким образом, чтобы читатель сам смог разобраться в ситуации и сделать выводы по поводу того, где ложь, а где правда. Из двадцати шести страниц статьи Каткова шесть страниц Достоевский перепечатал без изменений и сопроводил их маргинальными заметками, которые по сути дела побуждали проницательного читателя к размышлениям.
Прежде всего важно было прояснить, что именно «злоумышленно» исказил Катков в своих интерпретациях трех фрагментов фельетона Кускова. Редактор «Русского вестника» с позиции «здравого смысла» («пользы») назвал «хлестаковщиной» восхищение Кускова по поводу стихотворения «Статуя» Я. П. Полонского. По сути, эта интерпретация являлась слабым подражанием высказываниям Достоевского о «Диане» А. А. Фета. В своей перепечатке Достоевский выделяет отдельные фразы Каткова курсивом. Тем самым читателю показано, насколько «болезненно» гиперболизированы впечатления оппонента: он раздражен по поводу того, что не способен сочувствовать «святой тоске» поэта, которая для него — «бессмыслица». Это раздражение проявилось уже в статье «Наш язык и что такое свистуны», где Катков высказал свои критические замечания по поводу статьи Достоевского «Г-н –бов и вопрос об искусстве». Ему осталось непонятным «это отжившее прежнее, воскресающее в душе поэта через две тысячи лет». Достоевский по этому поводу иронично замечал, что редакция «Времени» готова, чтобы разрешить все недоразумения, открыть «особый отдел: переписка г-на Кускова с Русским вестником».
Кусков понимал, что в его фельетоне были некоторые «перегибы», но в главном он был уверен: «Может быть, в том, что я сказал о мошеннике и о разбойнике, что-нибудь и не так, и неловко выражено, непонятно сказано, но навязать мне то, что вам хочется, — вам не удастся. Ведь не так легко обмануть публику» (Время. 1861. № 7. С. 60). В фельетоне Кускова мошенник высказал свое отношение как к честному человеку («...если убежать не успею, первого вас позову судить меня, потому что от вас мне не будет обидно принять своего осуждения»), так и к лицемерным «моралистам» («А эти? — это всё тот же я, только в вашем платье. Они хуже меня воры: у них ничего нет своего; у них все краденое»). За то, что преступнику было дано право высказаться, Катков со своим здравым смыслом «моралиста» обвинил автора, который будто бы «любуется мошенниками» и «ставит их выше честных людей». Достоевский явно с иронической усмешкой выделил в интерпретации Каткова курсивом те моменты, которые говорили в пользу автора. Получившаяся в результате смысловая комбинация изобличала ложное здравомыслие оппонента.
С помощью того же приема Достоевский маргинально интерпретировал и сцену о разбойнике. И вновь высказывание редактора «Русского вестника» оборачивалось против моралистов, которые руководствуются «грудой правил», но по своему «здравому смыслу» не понимают, как «можно было зарезать человека из-за четвертака», другое дело — если из-за тысячи.
Таким образом, «здравый смысл» Каткова в маргинальных заметках Достоевского обернулся той самой «хлестаковщиной», о которой редактор «Русского вестника» говорил с намеком на публицистов журнала «Время». Достоевский понимал, что на «литературную истерику» нельзя прямо ответить без потери «своего достоинства». Поэтому свою статью писатель сумел композиционно выстроить так, чтобы по сути своей она стала «бумерангом» для М. Н. Каткова, который получил бы в полной мере все то, что адресовал противнику.
Пономарева Л. Г.