[История Карла Ивановича]

Условное название, данное редакцией ПСС наброску неосуществленного замысла. Фрагмент датируется временем с апреля по октябрь 1876 г. по содержанию сопровождающих автограф заметок на вырванном листке из рабочей тетради 1875–1876 гг. (?), а также на основании упоминания «Истории Карла Ивановича» в плане романа «Мечтатель».

В «Мечтателе» две отсылки — к «Истории Карла Ивановича» и эпизоду о «выбросившейся женщине» — объединены. Таким образом, был намечен идейно-философский контрапункт, существо которого можно реконструировать благодаря последовавшей его реализации в повести «Кроткая». С одной стороны, взят реальный факт «текущей действительности»: швея Марья Борисова покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна с иконой в руках. Глубоко верующий человек сознательно преступает христианскую заповедь. С другой стороны, введена проблема христианского прозрения человека. Допустимость подобного сопряжения (темы христианского прозрения и проблематики «Истории Карла Ивановича») поддерживает включенный в набросок романа «Мечтатель» претекст: «Рождественская песнь в прозе. Святочный рассказ с привидениями» Ч. Диккенса. Это произведение не только включено в смысловое поле набросков романа, но и имеет ряд интертекстуальных перекличек с «Историей Карла Ивановича». Речь идет о двух друзьях: одному из них выпадает особая роль в коренном изменении другого, у последнего — страх перед происходящим. Есть и существенные расхождения. В «Рождественской песни в прозе» предстают два плана: история жизни персонажа как постепенное отпадение от праведной жизни христианина, во-первых, и чудесное повторение в рождественскую ночь прожитого как путь к нравственному потрясению и воскресению этого персонала, во-вторых. В «Истории Карла Ивановича» должен произойти обмен головами двух друзей. Голова одного уже отрезана, второй страшится грядущего страдания и перемен. По мнению Карла Ивановича, изменив другу, он остается с «фальшивой головой». У Достоевского самое нравственное прозрение, его неизбежность предстают как проблема.

Образ Карла Ивановича генетически связан с образом Федора Карлыча, героя очерка М. Е. Салтыкова-Щедрина «Владимир Константинович Буеракин». Достоевский упоминает его во «Введении к “Ряду статей о русской литературе”», изменяя его имя на Ивана Карлыча и внося существенную поправку в его характеристику. Его герой, в отличие от щедринского персонажа, плохо говорит по-русски. В той же статье Достоевский пишет о неспособности приехавшего в Россию немца «догадаться, что русский не может обратиться совершенно в немца и что потому нельзя всего мерить на свой аршин». Неколебимая убежденность немца в правильности им совершаемого — черта, привлекшая Достоевского в образе немца из «Губернских очерков» Салтыкова-Щедрина. В «Истории Карла Ивановича» имя персонажа претерпевает последующую метаморфозу и теперь уже напоминает об одном из толстовских героев — гувернере в трилогии «Детство. Отрочество. Юность». И герой Толстого, и герой Достоевского плохо говорят по-русски, что свидетельствует, по Достоевскому, о поверхностном освоении чужого языка и культуры. Образ Карла Ивановича с точки зрения его генезиса представляет собою синтез образов двух персонажей. Ранее рассказ об отрезанных «приезжим шарлатаном»-фокусником головах, прирастающих к телу, упомянут в одном ряду со спиритизмом в романе «Подросток». В «Истории Карла Ивановича» решительное вмешательство извне в дело нравственного самоопределения человека дано под знаком фантасмагории. Тема спиритизма с центральным для нее, по Достоевскому, вопросом о глубинных основах веры или неверия в подобные явления, сопровождая этот сюжет, отдаленно подтверждает предположение о проблематике «Истории Карла Ивановича».

Михновец Н. Г.