Образцы чистосердечия
Время. Журнал литературный и политический, издаваемый под ред. М. Достоевского. СПб.: Тип. Э. Праца, 1861. № 3. Отд. IV. С. 54–70.
Вместе с «Ответом “Русскому вестнику”» эта статья образует нечто вроде публицистической мини-дилогии с общей для них темой женской эмансипации и «Египетских ночей» А. С. Пушкина и общей формой высказывания — отповедью. Своеобразие же «Образцов чистосердечия» прежде всего обусловлено взволнованным, возмущенным тоном, ибо возмутительным было само происшествие, на которое откликнулся писатель. Чтобы отвлечься от достаточно запутанных обстоятельств и представить ясно и наглядно суть дела, Достоевский начинает статью с сочиненной им ситуации (где предвосхищены некоторые скандальные сцены в «Бесах»): во время дискуссии о гуманности один из ее участников подошел к оратору с «оригинальными убеждениями» и дал ему пощечину, а потом, как бы и вовсе не замечая своей оскорбительной выходки, начал возражать своему оппоненту. Если рассматривать эту ситуацию как прием, то он по существу тождественен притче.
Точно так же поступил в реальности известный переводчик и поэт П. И. Вейнберг, который в своем фельетоне поставил на одну доску Евгению Эдуардовну Толмачеву, выступившую с чтением импровизации итальянца из «Египетских ночей» Пушкина, и демоническую и развратную героиню произведения, царицу Клеопатру. Эта публичная пощечина, нанесенная женщине высоконравственной и обладавшей завидным эстетическим вкусом, была тем более оскорбительной, что извинения, последовавшие затем, были настолько формальны, что эффект их был равен нулю.
Выступление Достоевского в защиту Е. Э. Толмачевой можно было бы назвать рыцарским жестом, если бы само понятие рыцарства не было профанировано его оппонентами. К тому же, как об этом сказал сам писатель, «рыцарское правило» приобрело в XIX в. иронический оттенок. В защиту Е. Э. Толмачевой прозвучало немало голосов, но голос Достоевского отличался своей особой нотой, потому что он воспринял выпад против этой женщины как личное оскорбление. Отсюда необычайно экспрессивная даже для Достоевского стилистика, изобилующая восклицаниями, едкими насмешками и прямыми выпадами: «Хороша статейка!», «Хорошо приличие!», «Какое забавное высокомерие!», «Какое шаткое, какое жалкое оправдание!», «Каково!», «Что за комическое оправдание!», «Какая гадость!», «Какая логика!» и т. д. и т. п. Достоевский призывает редакцию войти в положение обиженной ими женщины, призывает убежденно и страстно, как это может делать только человек, сам заключивший чужую боль в свое сердце. И чтобы заставить их почувствовать то же самое, он опять прибегает к примеру, к притче: «Представьте, что об вас кто-нибудь написал и напечатал похвальное слово; напечатал неловко и даже смешно, а кто-нибудь, придравшись к этому случаю, принялся бы примерять ваше имя, вашу личность к таким постыдным делам, выставлять вас в таком срамном виде. Поставил бы вас в такую отвратительную позицию, стал бы глумиться над вами, поставленными для примера, в эту позицию, ругаться, плеваться; стал бы приписывать вам намерения и поступки, возмутительные, жалкие и смешные и везде бы упоминал ваше имя, с яростным наслаждением, осмеивая, карикатуря его, оправдываясь только тем, что это он так шутит, а что в действительности этого, может, еще и нет, это, дескать, еще не доказано. Что? хорошо бы вам было? Каково же это для женщины?» Таким способом Достоевский как бы делает прививку боли Е. Э. Толмачевой ее обидчикам. В приведенном пассаже представлено не только нравственное кредо Достоевского-христианина — любовь к ближнему, но один из важнейших его поэтических принципов — когда человек, будучи объектом художественного познания, сохраняет всю полноту своей субъективности.
Известно непримиримое отношение Достоевского к насилию над слабыми и беззащитными, детьми, животными. В этом же положении, положении «униженных и оскорбленных», оказалась его «подзащитная», Е. Э. Толмачева, поскольку женщина была также человеком социально беззащитным. Однако эмансипационный «дискурс» у него явно нетрадиционен. Конечно, он всей душой за то, чтобы женщина обрела свои права. Но права сами по себе ничего не решают, если общество не сможет подняться на должный уровень нравственности.
А пока этого нет, «непременно найдется какой-нибудь Виногоров, чтоб пустить первый камень». Достоевский, каламбуря по поводу псевдонима П. Вейнберга (Камень Виногоров), намекает на известный евангельский сюжет о согрешившей жене и о решении «женского вопроса» Иисусом Христом.
Высокая нравственность является также и предпосылкой адекватного, т. е. художественного восприятия женской красоты в искусстве. Впрочем, клубничными страстями Достоевский займется более основательно в «Ответе “Русскому вестнику”».
Дудкин В. В.