Жаргон

Жаргон — социальная разновидность речи, характеризующаяся профессиональной лексикой и фразеологией, причем лексика в жаргоне строится на базе литературного языка путем метафоризации или звукового искажения. В языке произведений Достоевского жаргон встречается как средство речевой характеристики персонажа. Писатель, на протяжении всей жизни собиравший «словечки» и «выражения», использует жаргон разных социальных групп: воровской и тюремный жаргон («суфлеры» в значении «женщины легкого поведения» — 6; 133); военное арго («штафирка» в значении «штатский» — 5; 128); гимназический жаргон («крючок» в значении «продажный делец» — 3; 265); картежный жаргон («Ахмакова — пас. Он тут плиэ проиграл» — 13; 190); купеческий жаргон («строка» в значении «чиновник» — 8; 14); чиновничий жаргон («поставить жида» в значении «сделать кляксу» — 1; 246). Р. Г. Назиров считает, что Достоевский не отделяет жаргон от простонародной речи, смело вводит в литературу этот новый тогда пласт русской лексики: «Достоевский вслед за Бальзаком сумел оценить хлесткое остроумие и черный юмор воровского жаргона. Он не считал его чем-то обособленным от народной речи, всегда стоявшей в центре его художественно-лингвистических интересов» (Назиров Р. Г. Проблема художественности Ф. М. Достоевского // Творчество Ф. М. Достоевского: искусство синтеза. Екатеринбург, 1991. С. 129). Тем не менее стоит отметить, что Достоевский относится к жаргону совершенно не так, как Бальзак в «Блеске и нищете куртизанок». Для Бальзака жаргон оказывается «экзотическим» средством, передающем «инаковость» мира тюрьмы; жаргонизмы в тексте выделены так же, как и галлицизмы барона Нусингена. Достоевский, как это не удивительно, как будто не замечает жаргона каторги. В его «Сибирской тетради» из 486 записей примерно треть составляют жаргонизмы, а две трети — пословицы, поговорки, присловья, песни и т. п. Но в основной текст «Записок из Мертвого дома» жаргонизмы почти не включены (в отличие от пословиц, анекдотов и др.) Достоевский указывает на насыщенность речи каторжников жаргонизмами, но совершенно «не смакует» эти новые для него комбинации слов: «Арестанты почти все говорили ночью и бредили. Ругательства, воровские слова, ножи, топоры чаще всего приходили им в бреду на язык» (4; 16). «Воровской» или «разбойничьей» речи в «Записках...» нет даже в том виде, как использовал ее Пушкин в «иносказательном» разговоре «вожатого» и хозяина постоялого двора в «Капитанской дочке». Вот, например, разговор двух каторжников:

«— У меня небось не украдут, — говорил один, — я, брат, сам боюсь, как бы чего не украсть.

— Ну, да и меня голой рукой не бери: обожгу.

— Да чего обожжешь-то! Такой же варнак; больше и названья нам нет <...> она тебя оберет да и не поклонится...» (4; 24).

Для ряда слов этого диалога есть соответствующие жаргонизмы. Но Достоевский их не использует, зато насыщает речь каторжников народными словечками и присловьями. Это позволяет сделать вывод о принципиальном «снятии» Достоевским жаргонного пласта в «Записках из Мертвого дома» и последующей второстепенности жаргона в лексике и фразеологии его произведения. Главная причина кроется в ориентации Достоевского на народное слово. Жаргон плохо отвечал такой ориентации из-за узости апперцепции: жаргонизмы являются специфической речью узкого круга лиц, оставляют непосвященных в недоумении, а такой эффект Достоевскому не нужен. Несомненно, главная задача писателя была собрать именно «народное слово» тюрьмы, а не специфический тюремный жаргон. Комментаторы «Сибирской тетради» в Полном собрании сочинений [в 30 т.] отмечают: «Записи Достоевского показывают, что фольклор тюремной камеры — это в основном традиционный фольклор русского крестьянства с незначительными вкраплениями локальных элементов» (4; 311). Поэтому дело не в том, что «писатель не разграничивал народную речь с жаргоном преступников, когда выводил своих уличных балагуров» (Назиров Р. Г. Указ. соч. С. 130), а в том, что он «замечал» в речи преступников преимущественно именно народную речь. Фраза Федьки Каторжного, которую Р. Г. Назиров приводит в подтверждение своей мысли, не «окрашена жаргонными интонациями», а именно просторечна (ее источник — «Сибирская тетрадь»): «Петр Степаныч — астролом и все Божии планиды узнал, а и он критике подвержен <...> У того коли сказано про человека: подлец, так уж кроме подлеца он про него ничего и не ведает. Али сказано — дурак, так уж кроме дурака у него тому человеку и звания нет. А я, может, по вторникам да по средам только дурак, а в четверг и умнее его» (10; 205). Сравните сходное оформление фразы одного из простых мужиков, пришедшего жаловаться на Фому в «Селе Степанчикове...»: «А вот анамедни на гумно пришел <...>: “Знаете ли вы, говорит, сколько до солнца верст?” “А кто его знает?” “Нет, говорит, ты дурак, пехтерь, пользы своей не знаешь; а я, говорит, астролом! Я все Божии планиды узнал”» (3; 35). Примерно так же обстоит дело с жаргоном других социальных групп — жаргонизмы не перегружают речь персонажей, занимают довольно скромное место в общем речевом потоке.

Загидуллина М. В.