Проблема читателя

В европейской культуре проблема читателя возникла в эпоху эллинизма, когда греческое искусство утратило общенародный характер (III–II вв. до н. э.). Гораций заявил: «Odi profanum vulgus» («Ненавижу невежественную чернь»). В XVI в. вычурный, манерный стиль (эвфуизм) делает поэзию недоступной рядовому читателю. В XIX в. Эжен Сю и А. Дюма завоевывают массу, широко используя шаблоны и «клише». Пушкин, решая проблему читателя, предназначает «Черную шаль» для мещанства, «Пиковую даму» — для культурного читателя своего круга, а свои сказки — для всего народа. Для Достоевского в процессе его раннего творчества, когда успех у читателя чередовался с неудачами, проблема читателя понимающего приобрела исключительную важность и осознанность. Журнальная публикация романов служила ему способом проверки читательской реакции на отдельные части: тем самым читатель как бы вводился писателем в его творческий процесс. В зрелый период творчества Достоевский разработал очень активную, «наступательную» авторскую стратегию и гибкую тактику по отношению к читателю. Уступая массовым вкусам, боясь наскучить, Достоевский изобрел приключения идей, но сместил сюжетную тайну авантюрного романа: тайной стали не происхождение героя, не личность убийцы, а мотивы преступления, т. е. роковая идея. Внутри сюжета Достоевский по-новому развивает принцип неожиданности, подчиняя события «закону наименьшей вероятности» (Ю. М. Лотман). Парадоксальную реакцию в поведении героев Достоевского осмеивал И. С. Тургенев и не принимал Л. Н. Толстой, поскольку суверенитет фабульного действия нарушает принципы социально-психологической детерминации и ведет к роману XX в., к экспрессионизму и другим течениям модернизма. Фабулистика Достоевского несравненно более значима, чем у других писателей-реалистов, его современников. В этой по-новому захватывающей фабульности именно у Достоевского начинается ремифологизация романа, характерная впоследствии и для реализма XX в., и для модернизма. Достоевский колебался и вечно искал правду, не позволяя себе никакой категоричности решений; более того, в окончательном тексте у него отчасти сохраняется неопределенность общего замысла, дразнящий налет импровизации, художественно стимулирующий лихорадочную спешку и навязывающий читателю ускоренный темп чтения (по многим свидетельствам, от первого чтения «Преступления и наказания» невозможно оторваться).

Свобода выбора сюжетно символизируется непредсказуемостью событий, а композиционно оформляется как непрерывная цепь движений вперед и вспять, спасений и катастроф. За расшатанным криминальным сюжетом обнаруживается твердый второй план — мифо-идеологический. Сюжет держится трагической борьбой идей. Уже читатели XIX в. поддались очарованию этого нового настроения, хотя и не понимали его до конца. Огромную роль при этом играл болевой эффект, мощно вовлекавший читателя в сопереживание герою как в его бунте, так и в катастрофе. Болевой эффект дал Достоевскому огромную власть над душой читателя. Роман полифонический Достоевского в принципе дает читателю возможность субъективного прочтения. Этот роман построен таким образом, чтобы задеть за живое и сочувствующих, и оппонентов: цель Достоевского — не столько согласие с ним читателя, сколько неравнодушие. Достоевский ориентировался на многогранность массовой рецепции, на множественное восприятие. Прагматичный аспект полифонизма есть запланированность плюралистического восприятия. Этот роман может быть воспринят на разных уровнях понимания. В эпоху гегемонии социально-психологического романа Достоевский обратил психологизм на читателя. Его психологическое искусство заключается прежде всего в искусстве завладеть читателем: великий писатель был не столько мастером психологии, анализа, сколько гением психологического воздействия. Широчайший спектр двойственных эмоций (ужаса и сострадания, стыда и боли, любви и ненависти) стал у Достоевского могучим средством покорения сердец. Его решение проблемы читателя стало одним из вечно образцовых.

Назиров Р. Г.