Нечаева (Антипова) Ольга Яковлевна

[1794, Москва — 27 марта 1870, там же]

Вторая жена Ф. Т. Нечаева (с 1814 г.), деда писателя. 28 января 1840 г. Достоевский писал Нечаевой из Петербурга: «Любезнейшая бабушка! Как сладко отозвались в сердце моем слова сестры моей, упоминавшей о том, что Вы не забыли меня. Ежели бы я имел право просить любезнейшего дяденьку в прошлом письме моем о передаче Вам моего нижайшего почтенья, любви и уваженья, то я бы, к несказанному для меня удовольствию, мог бы предупредить Вас. Теперь мне ничего более не остается, как нижайше благодарить Вас об этом. Верьте, что никогда не забуду я того уважения и преданности, с которыми честь имею пребыть теперь Вас любящим и преданным Вам Ф. Достоевский...»

Младший брат писателя, А. М. Достоевский вспоминает: «Я не помню никогда, чтобы дедушка бывал у нас вместе с женой своей Ольгой Яковлевной. Вероятно, он чувствовал, что маменька не слишком была расположена к своей мачехе, а может быть, и потому, чтобы предоставить себе возможность поговорить с глазу на глаз со своей дочерью <...>. Изредка, раза два в месяц, скромная улица Божедомки оглашалась криком форейтора: «Пади! Пади! Пади!..», и в чистый двор Мариинской больницы въезжала двухместная карета цугом в четыре лошади и с лакеем на запятках и останавливалась около крыльца нашей квартиры; это приезжала тетенька Александра Федоровна и бабенька Ольга Яковлевна.

Об них я теперь поведу свою речь. Не было случая, как я запомню, чтобы тетенька приехала к нам одна, без сопровождения бабушки Ольги Яковлевны, так что, если бы сестры и хотели поговорить с собою по душам с глазу на глаз, то не могли, ввиду присутствия третьего лица, несимпатичного, кажется, обеим им <...>.

Про бабушку Ольгу Яковлевну могу сообщить, что она вышла замуж за моего деда (женившегося вторым браком) 18 мая 1814 года, т.е. уже тогда, когда тетенька была замужем за Куманиным. Следовательно, маменька была тогда девочкою 14-ти лет и пять лет с лишком до своего замужества с моим отцом проживала под надзором своей мачехи. Они жили тогда на Новой Басманной улице, в приходе Петра и Павла, но впоследствии, уже после выхода замуж моей маменьки, переехали на жительство к Александру Алексеевичу Куманину. Про бабушку я сообщу теперь только то, что она при всяком свидании умела или взглядом, или словом сделать какое-нибудь замечание, нелюбезное к нам, детям. Впоследствии же я слышал, да и сам убедился, что эта женщина была хитра и без сомнения умна, но с умом, направленным не на одно доброе. Не знаю, как при деде, но по смерти деда бабушка заведовала хозяйством всего жившего на большую ногу куманинского дома, т.е. она заведовала закупкою всех запасов для стола и десерта, заведовала погребом; одним словом, была тем, кем в больших домах бывают экономки <...>.

И действительно, не больше как через неделю ожидание наше исполнилось, и мы издали увидели, как спускался с пригорка в нашу деревню [Даровое. — С. Б.] грузный экипаж с двумя дамами. Это была тетенька Александра Федоровна с неизменной спутницей своей бабушкой Ольгой Яковлевной. Как случается часто, что иные детские воспоминания сохраняются долго и явственно, а другие вовсе исчезают бесследно из памяти, так и случилось и с моими воспоминаниями по этому предмету. Приезд тетеньки и бабушки я очень хорошо и явственно помню, но время пребывания их в продолжение дней до пяти совершенно не оставило в моей памяти никаких воспоминаний. Помню только, что высокая дорожная коляска их стояла все время в липовой роще, так как в усадьбе нашей, после пожара, экипажных сараев устроено не было. И помню также, что я с большим удовольствием откидывал ступеньки высокой коляски, по несколько раз в день влезал в нее и опять вылезал <...>.

В письме ко мне сестра Варвара Михайловна жалуется на бабушку Ольгу Яковлевну, говоря, что она в один год прожила более 15 тысяч рублей и что в настоящее время, видимо, передает многие вещи (как, например, некоторую мебель) лакею Василию, который со смерти дяди все еще продолжал у них жить со всем своим семейством. При этом сестра комично говорит, что хочет высказать все это бабке и поссориться с ней... но тут же, как бы спохватившись, спрашивает, можно ли это, т.е. не великий ли в этом риск? Видимо, что они все понимали, что бабка поступает неправильно и незаконно, но все боялись и слово вымолвить против ее распоряжений, боясь заслужить ее гнев.

В другом письме от 12 июня Варвара Михайловна вновь жалуется на своевольство бабки Ольги Яковлевны, но грубить ей, как видно, не решалась, и проводит мысль, нельзя ли устранить бабку от заведования делами тетки с пенсиею в 500 рублей (каково!!)...»

Однако сам Достоевский всегда относился к Нечаевой почтительно, считая необходимым учитывать ее мнение в деле о завещании А. Ф. Куманиной: «Затем, что досталось остальным родственникам, племянникам и внукам Александры Федоровны и, главное, Ольге Яковлевне Нечаевой (жившей с нею и ходившей за ней), которую мы все, Достоевские, называем нашею бабкой, жива ли она и совершенно ли здорова? (Я считаю, что в деле о нарушении завещания, если б оно началось, мнение Ольги Яковлевны может иметь чрезвычайную важность)...» (Из письма Достоевского к В. И. Веселовскому от 14 (26) августа 1869 г.).