Григорьев Леонид Васильевич

[1842 (?) — ?]

Почитатель Достоевского, встречался с ним в Петербурге у художника Н. И. Юрасова. В начале 1878 г. Григорьев прислал из Анапы письмо Достоевскому, где напомнил о встрече с ним в 1861–1863 гг. у Н. И. Юрасова (письмо не сохранилось). В ответном письме от 27 марта 1878 г. Достоевский сообщил, что

«совсем забыл не только Вас, но и Юрасова <...>. Но всё равно, из письма Вашего вижу, что Вы всё же знакомы со мной и знаете меня. Что же до прежних, тогдашних людей, шедших тогда с новым словом, то они несомненно сделали свое дело и отжили свой век. Несомненно тоже, что идут (и скоро придут) новые люди, так что горевать и тосковать нечего. Будем достойными, чтоб встретить их и узнать их. Вы с Вашим умом и сердцем, конечно, не отвергнете их, не пропустите их мимо. Огромное теперь время для России, и дожили мы до любопытнейшей точки».

Григорьев прислал Достоевскому ответное письмо от 9 мая 1878 г., где снова напомнил о первых встречах с Достоевским, его братом М. М. Достоевским, Н. И. Юрасовым (ИРЛИ. Ф. 100. № 29684. ССХ16. 3).

«Как мне грустно стало читая Ваши слова, — писал Григорьев Достоевскому, — что те люди (то есть 60-х гг.) сделали свое и уступили дорогу новым людям. А знаете ли, почему грустно? Я сейчас применил это к себе; но я до сих пор не могу сознаться, что я отжил, нет, я еще не жил. Как я, так и те, мне кажется, еще не отжили, и им теперь немало может быть работы» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972–1990. Т. 30, кн. 1. С. 270).

В ответном письме к Григорьеву от 21 июля 1878 г. Достоевский сообщал:

«...Я очень рад за Вас (как за человека вообще), что Вы, человек 60-х годов, не только не считаете себя поконченным и законченным, но прямо чувствуете себя в силах и сознаете в себе силы и права принадлежать ко всему текущему, живому и насущному, бьющемуся продолжающейся жизнью. Ведь и я, например, точь-в-точь так же, хотя по симпатиям я вовсе не 60-х и даже не сороковых годов. Скорее теперешние годы мне более нравятся по чему-то уже въявь совершающемуся, вместо прежнего гадательного и идеального. В самом деле, трудно кому-нибудь более, чем русский человек, впадать в ошибки. Протекло время с освобождения крестьян — и что же: безобразие волостных управлений и нравов, водка безбрежная, начинающийся пауперизм и кулачество, то есть европейское пролетарство и буржуазия и проч. и проч. Кажется ведь так? и что ж: остановитесь только на этом, поразитесь этим слишком через меру — и Вы немедленно впадаете в ошибку, потому что просмотрели главное. Не будь этих 2-х лет войны — и не догадался бы никогда о том, что при всем несомненном дурном в народе за эти годы, к нему привилось сверх того политическое сознание, точное понимание смысла и назначения России (если не вполне точное, то всё больше и больше точнеющее), одним словом, привилась и развилась высшая идея. А ведь были бы только высшие идеи, или начало высших идей, то прочее всё приложится, всё может перегореть и исправиться к лучшему. И вот этот факт народного сознания наши либералы 60-х годов хотят изо всей силы похоронить и — соединяются в таком случае с гонителями народа, с презирающими его, с теми, которые до сих пор наклонны считать его за податную единицу и только».