Гоголь Николай Васильевич

[20 марта (1 апреля) 1809, м. Великие Сорочинцы Полтавской губ. — 21 февраля (4 марта) 1852, Москва]

Писатель. В 1818–1819 г. обучался в Полтавском уездном училище, в мае 1821 г. поступил в гимназию высших наук в Нежине. Окончив гимназию в 1828 г., едет в Петербург. Весной 1829 г. печатает «идиллию в картинках» «Ганц Кюхельгартен». В 1831–1832 гг. появляются «Вечера на хуторе близ Диканьки», затем «Арабески» и «Миргород» (СПб., 1835), в 1836 г. — «Ревизор», в 1842 г. — том 1-й «Похождения Чичикова, или Мертвые души», в 1847 г. — «Выбранные места из переписки с друзьями». В сентябре 1848 г. в Петербурге на вечере у поэта и преподавателя русской словесности А. А. Комарова Гоголь знакомится, в присутствии И. И. Панаева, с которым познакомился еще раньше, с молодыми писателями: Н. А. Некрасовым, И. А. Гончаровым, Д. В. Григоровичем, А. В. Дружининым. Славист Ю. Э. Маргулиес в 1963 г. в третьей книге нью-йоркского альманаха «Воздушные пути» в статье «Встреча Достоевского и Гоголя (Начало осени 1848 г.)» высказал предположение, что на этой встрече был и Достоевский:

«...Всегда интересовавшийся особенно живо литературными движениями, Гоголь, естественно, особенно стремится рассеять невыгодное впечатление, созданное “Перепиской”, в глазах литературной молодежи. Для этой цели, осенью 1848 года, находясь в Петербурге с середины сентября до середины октября, он обратился к своему приятелю А. А. Комарову, прося устроить ему встречу с молодыми писателями. Комаров был выбран за свои либерально-литературные связи — он был другом Белинского, и Гоголь именно у него и встречался ранее с Белинским. Зная, что либеральные круги особенно резко осуждают его — известное письмо Белинского от предыдущего года не оставляло в этом никаких сомнений, — Гоголь хотел попытаться объясниться с ними. Встреча состоялась, но результат оказался, по-видимому, далеко не благоприятным. Вот как описывает ее в своих записках И. И. Панаев, сам на ней присутствовавший.

“Гоголь изъявил желание А. А. Комарову приехать к нему и просил его пригласить к себе несколько известных новых литераторов, с которыми он не был знаком. Александр Александрович пригласил между прочими и Гончарова, Григоровича, Некрасова и Дружинина. Я также был в числе приглашенных, хотя был давно уже знаком с Гоголем... Мы собрались к А. А. Комарову часу в девятом вечера. Радушный хозяин приготовил роскошнейший ужин для знаменитого гостя и ожидал его с величайшим нетерпением. Он благоговел перед его талантом. Мы все также разделяли его нетерпение; в ожидании Гоголя не пили чай до десяти часов. Но Гоголь не показывался, и мы сели к чайному столу без него.

Гоголь приехал в половине одиннадцатого, отказался от чая, говоря, что он его никогда не пьет, взглянул бегло на всех, подал руку знакомым, отправился в другую комнату и разлегся на диване. Он говорил мало, вяло, нехотя, распространяя вокруг себя какую-то неловкость, что-то принужденное. Хозяин представил ему Гончарова, Григоровича, Некрасова и Дружинина. Гоголь несколько оживился, говорил с каждым из них об их произведениях, хотя было очень заметно, что не читал их. Потом он заговорил о себе и всем нам дал почувствовать, что его знаменитые ‘Письма’ писаны им были в болезненном состоянии, что их не следовало издавать, что он сожалеет, что они изданы. Он как будто оправдывался перед нами.

От ужина, к величайшему огорчению хозяина дома, он также отказался.

— Чем же Вас угощать, Николай Васильевич? — сказал наконец в отчаянии хозяин дома.

— Ничем, — отвечал Гоголь, потирая свою бородку. — Впрочем, пожалуй, дайте мне рюмку малаги.

Одной малаги именно и не находилось в доме. Было уже между тем около часа, погреба все заперты... Однако хозяин разослал людей для отыскания малаги.

Но Гоголь, изъявив свое желание, через четверть часа объявил, что он чувствует себя не очень здоровым и поедет домой.

— Сейчас подадут малагу, — сказал хозяин дома, — погодите немного.

— Нет, уж мне не хочется, да к тому же поздно...

Хозяин дома, однако, умолил его подождать малаги. Через полчаса бутылка была принесена. Он налил себе полрюмочки, отведал, взял шляпу и уехал, несмотря ни на какие просьбы...”

Записки Панаева, заключающие в себе этот эпизод, были опубликованы впервые в 1860 году. Кроме него, о встрече этой писали А. Панаева, очевидно, со слов Некрасова, а также, со слов того же Некрасова, Суворин, но оба уже значительно позже, настолько, что они явно путают и место, и время этой встречи.

Однако раньше, чем появились все эти описания, в 1859 году вышла в свет повесть Ф. М. Достоевского “Село Степанчиково и его обитатели”, и в ней мы читаем следующее:

“Да не хочешь ли подкрепиться, а? Так, этак... рюмочку маленькую чего-нибудь, чтобы согреться...

— Малаги бы я выпил теперь, — простонал Фома, снова закрывая глаза.

— Малаги? Навряд ли у нас есть, — сказал дядя, с беспокойством глядя на Прасковью Ильиничну.

— Как не быть! — подхватила Прасковья Ильинична, — целые четыре бутылки остались, — и тотчас же, гремя ключами, побежала за малагой, напутствуемая криками всех дам, облепивших Фому, как мухи варенье. Зато господин Бахчеев был в самой последней степени негодования.

— Малаги захотел, — проворчал он чуть не вслух. — И вина-то такого спросил, что никто не пьет! Ну, кто теперь пьет малагу, кроме такого же, как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою? Чего я-то жду?...”

Нам кажется, достаточно сопоставить эти два отрывка, чтобы тождественность их бросилась немедленно в глаза. Невозможно допустить мысль о совпадении — Достоевский определенно и намеренно пародировал поведение Гоголя на ужине у Комарова, обозвав его, кстати, уже подлецом: “кто теперь пьет малагу, кроме такого же, как он, подлеца?” Этой фразой Достоевский, кроме того, неоспоримо утверждал тождество Гоголя и Фомы в глазах тех, кто знал об инциденте с малагой у Комарова.

Но откуда он сам мог знать эти подробности приема? Его повесть появилась в печати целым годом раньше записок Панаева, а начата писанием еще на два года раньше; других описаний он читать не мог, так как их не было; выслушанный от кого-либо из присутствовавших устный рассказ навряд ли бы оставил в его уме след настолько яркий и неизгладимый, что он пронес его через всю каторгу и восстановил полностью десять лет спустя. Единственное, само собою напрашивающееся объяснение: Достоевский сам присутствовал на пресловутом вечере, где видел Гоголя, и описанную Панаевым сцену он воспроизвел по личному своему, непосредственному воспоминанию...» (Цит. по полному варианту работы Ю. Э. Маргулиеса «Встреча Достоевского и Гоголя (Начало осени 1848 г.) / Публ. С. В. Белова // Байкал. 1977. № 4. С. 137–138).

Это предположение о встрече Гоголя с Достоевским, вызвавшее дискуссию в русской эмигрантской печати (см.: Первушин Н. В. Встречался ли Достоевский с Гоголем? // Новый журнал. [Нью-Йорк]. 1971. № 105; Седуро В. И. А все-таки встреча Достоевского с Гоголем была // Там же. 1974. № 117), служит как бы недостающим звеном к книге Ю. Н. Тынянова «Достоевский и Гоголь: (К теории пародии). Пг., 1921, и если Ю. Н. Тынянов разрешил проблему Достоевский — Гоголь — «Село Степанчиково и его обитатели» с формальной точки зрения, то Ю. Э. Маргулиес пытается решить эту проблему с биографической и идейно-художественной точки зрения.

В записных тетрадях Достоевского за 1876–1877 гг. к «Дневнику писателя» 1876 г. имеются отзывы о Гоголе: «Идеал Гоголя странен: в подкладке его христианство, но христианство его не есть христианство <...>. У нас сатира боится дать положительное. Островский хотел было. Гоголь ужасен. Но Грибоедов дал <...>. Гоголь по силе и глубине смеха первый в мире (не исключая Мольера) (непосредственного, безотчетного), и это бы надо нам, русским, заметить. Это бахвальство Гоголя и выделанное смирение шута <...>. Островский хоть и огромное явление, но сравнительно с Гоголем это явление довольно маленькое <...>. Гоголь. И рядом с гениальным ореолом выставилась чрезвычайно противная фигурка <...>. Между тем мы имеем гениального Гоголя. И, однако, мы имеем такого сатирика, как Гоголь <...>. О, и Гоголь думал, что понятия зависят от людей (кара грядущего закона), но с самого появления "Ревизора" всем хотя и смутно, но как-то сказалось, что беда тут не от людей, не от единиц, что добродетельный городничий вместо Сквозника ничего не изменит. Мало того, и не может быть добродетельного Сквозника».