Герцен Александр Иванович

[25 марта (6 апреля) 1812, Москва — 9 (21) января 1870, Париж, перезахоронен в Ницце]

Писатель, философ, общественный деятель, революционер. Свое духовное рождение Герцен связывал с выступлением декабристов. С октября 1829 г. Герцен — студент физико-математического отделения Московского университета. Вокруг Герцена и Н. П. Огарева складывается кружок вольномыслящей молодежи. В 1833 г. Герцен оканчивает университет, а в июле 1834 г. арестовывается по ложному обвинению в распевании пасквильных песен, порочащих царствующую фамилию. После службы в ссылке в Перми, Вятке и Владимире в мае 1840 г. Герцен переезжает в Петербург. Первым опубликованным художественным произведением Герцена стала повесть «Записки одного молодого человека» (Отечественные записки. 1840. № 12; 1841. № 8). По свидетельству В. В. Тимофеевой (О. Починковской), Достоевский высоко оценил произведения Герцена «Дилетантизм в науке» (Отечественные записки. 1843. № 1, 3, 5, 12) и «Письма об изучении природы» (Отечественные записки. 1845. № 4–8, 11; 1846. № 3–4): «Идите в Публичную библиотеку, спросите себе "Отечественные записки" 1840–1845 годов. Там вы найдете ряд статей по истории наблюдения над природой. Это — Герцена. Хотя он потом, когда стал материалистом, отказался от этой книги, но это — лучшая его вещь. Лучшая философия не только в России, — в Европе. Сделайте, как я вам говорю, — вы будете мне потом благодарны» (Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. М., 1990. Т. 2. С. 138). Впервые Достоевский встретился с Герценом в Петербурге 5 октября 1846 г., о чем Герцен писал своей жене: «Не могу сказать, чтоб впечатление было особенно приятно» (Герцен А. И. Собр. соч. М., 1954–1964. Т. XXII. С. 259).

31 января (12 февраля) 1847 г. Герцен уезжает за границу. Герцена Достоевский читал много и постоянно. Он был для него одним из наиболее глубоких и проникновенных писателей-мыслителей. Важно отметить, что творчество Герцена оказало огромное, до сих пор еще недостаточно оцененное воздействие на Достоевского. Впервые Достоевский упомянул о Герцене в письме к брату М. М. Достоевскому от 1 апреля 1846 г. и, начиная с этого времени, Достоевский пристально следит за всеми без исключения произведениями Герцена. «Кто виноват?», «Доктор Крупов» и особенно «С того берега» и «Письма из Франции и Италии» становятся в ряд с любимыми Достоевским шедеврами русской и мировой литературы. Особенно ценил Достоевский публицистику Герцена — его статьи-исследования о Европе, близкие ему по антибуржуазному духу и глубине проникновения в сущность главнейших социальных и философских проблем и потрясений на Западе. 4 (16) июля 1862 г. в Лондоне состоялась встреча Герцена и Достоевского, когда Достоевский посещает Герцена в его доме в Лондоне и, вероятно, в этот день вручает ему «Записки из Мертвого дома» с надписью: «Александру Ивановичу Герцену в знак глубочайшего уважения от автора». В письме к Н. П. Огареву от 5 (17) июля 1862 г. Герцен пишет: «Вчера был Достоевский — он наивный, не совсем ясный, но очень милый человек. Верит с энтузиазмом в русский народ» (Герцен А. И. Собр. соч. М., 1954–1964. Т. XXVII. Кн. 1. С. 247). Вечером 5 (17) июля 1862 г., возможно, состоялась вторая встреча Достоевского с Герценом, на которой присутствовал М. А. Бакунин. О возможности такой встречи свидетельствуют донесения агентов III отделения, следивших за домом Герцена. В одном из донесений говорится, что Достоевский «свел там дружбу с изгнанником Герценом и Бакуниным» (Литературное наследство. Т. 86. С. 596). 7 (19) июля 1862 г. Достоевский встречается с Герценом и получает в подарок его фотографию с дарственной надписью: «В знак глубочайшей симпатии от А. Герцена. 19 июля 1862 года» (Герцен А. И. Собр. соч. М., 1954–1964. Т. XXVII. Кн. 1. С. 563). 8 (20) июля 1862 г. перед отъездом в Париж Достоевский дарит Герцену свою фотографию с надписью: «Александру Ивановичу Герцену в память нашего свидания в Лондоне от Ф. Достоевского. 8 июля / 20 июля 1862 года» (Литературная газета. 1992. 8 апр. № 15). 1 (13) октября 1863 г. Достоевский и его возлюбленная А. П. Суслова встречаются с Герценом на пароходе, отправляющемся из Неаполя. Между Достоевским и Герценом происходит разговор о судьбах России и Запада, о роли православия в изменении и оздоровлении мира. А. П. Суслова вспоминает: «На дороге, на корабле, в самом Неаполе мы встретили Гер<цена> со всем семейством. Ф<едор> М<ихайлович> меня представил, как родст<венницу>, весьма неопределенно. Он вел себя со мной при них как брат, даже ближе, что должно было несколько озадачить Г<ерцена>. Ф<едор> М<ихайлович> много говорил ему обо мне, и Г<ерцен> был внимателен» (Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. М., 1928. С. 65). 2 (14) – 3 (15) октября 1863 г. пароход останавливается в Ливорно, и Достоевский идет провожать Герцена в гостиницу, где и обедает с ним.

Даже в период создания «Бесов», когда Достоевский справедливо считал Герцена виновником появления в России С. Г. Нечаева и ему подобных бесов и когда он писал критику Н. Н. Страхову 23 апреля (5 мая) 1871 г.:

«Посмотрите опять на Герцена: сколько тоски и потребности поворотить на этот же [славянофильский. — С. Б.] путь и невозможность из-за скверных свойств личности», Достоевский дает спокойное и взвешенное определение «еще одной точки в определении и постановке главной сущности всей деятельности Г<ерцена> — именно та, что он был, всегда и везде, — поэт по преимуществу. Поэт берет в нем верх везде и во всем, во всей его деятельности. Агитатор — поэт, политический деятель — поэт, социалист — поэт, философ — в высшей степени поэт! Это свойство его натуры, мне кажется, много объяснить может в его деятельности, даже его легкомыслие и склонность к каламбуру в высочайших вопросах нравственных и философских (что, говоря мимоходом, в нем очень претит)».

Когда очевиднее стали идеологические расхождения с Герценом, Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г. дает вполне обоснованную отрицательную характеристику Герцена, признавая в то же время, что «это был человек необыкновенный»:

«Герцен был совсем другое: то был продукт нашего барства, gentilhomme russe et citoyen du monde прежде всего, тип, явившийся только в России и который нигде, кроме России, не мог явиться. Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой. Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип исторический. Отделяясь от народа, они естественно потеряли и Бога. Беспокойные из них стали атеистами; вялые и спокойные — индифферентными. К русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, — каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяноста третьего года. Тогда это был самый пленительный идеал народа. Разумеется, Герцен должен был стать социалистом, и именно как русский барич, то есть безо всякой нужды и цели, а из одного только "логического течения идей" и от сердечной пустоты на родине. Он отрекся от основ прежнего общества, отрицал семейство и был, кажется, хорошим отцом и мужем. Отрицал собственность, а в ожидании успел устроить дела свои и с удовольствием ощущал за границей свою обеспеченность. Он заводил революции и подстрекал к ним других и в то же время любил комфорт и семейный покой. Это был художник, мыслитель, блестящий писатель, чрезвычайно начитанный человек, остроумец, удивительный собеседник (говорил он даже лучше, чем писал) и великолепный рефлектёр. Рефлексия, способность сделать из самого глубокого своего чувства объект, поставить его перед собою, поклониться ему и сейчас же, пожалуй, и насмеяться над ним, была в нем развита в высшей степени. Без сомнения, это был человек необыкновенный; но чем бы он ни был — писал ли свои записки, издавал ли журнал с Прудоном, выходил ли в Париже на баррикады (что так комически описал в своих записках); страдал ли, радовался ли, сомневался ли; посылал ли в Россию в шестьдесят третьем году, в угоду полякам, свое воззвание к русским революционерам, в то же время не веря полякам и зная, что они его обманули, зная, что своим воззванием он губит сотни этих несчастных молодых людей; с наивностью ли неслыханною признавался в этом сам в одной из позднейших статей своих, даже и не подозревая, в каком свете сам себя выставляет таким признанием, — всегда, везде и во всю свою жизнь он прежде всего был gentilhomme russe et citoyen du monde, попросту продукт прежнего крепостничества, которое он ненавидел и из которого произошел, не по отцу только, а именно чрез разрыв с родной землей и с ее идеалами <...>».

В записных тетрадях Достоевского за 1872–1875 гг. есть строки:

«Вся интеллигенция России, с Петра Великого начиная, не участвовала в прямых и текущих интересах России, а всегда тянула дребедень отвлеченно-европейскую (Александр I, Мордвиновы, Сперанские, декабристы, Герцены, Белинские и Чернышевские и вся современная дрянь)».

Создавая образ Версилова в «Подростке», Достоевский использовал биографические и личностные черты Герцена, а в 1876 г. Достоевский, потрясенный известием о самоубийстве дочери Герцена, пишет о ее отце как о мыслителе и поэте:

«Заметьте — это дочь Герцена, человека высокоталантливого, мыслителя и поэта. Правда, жизнь его была чрезвычайно беспорядочна, полная противоречий и странных психологических явлений. Это был один из самых резких русских раскольников западного толку, но зато из самых широких и с некоторыми вполне уже русскими чертами характера» (Литературное наследство. Т. 86. С. 85).