Борьба нигилизма с честностью
Сатирическая стихотворная пьеса-фельетон, предназначавшаяся для опубликования на «Последней страничке» «Гражданина», но так и не увидевшая свет (черновые варианты и наброски впервые опубл.: Литературная газета. 1931. № 10. 19 февр.; Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 215, 284–285, 304; окончательная редакция в ПСС).
В своем первоначальном черновом варианте замысел «Борьбы...» возник в составе творческих материалов повести «Крокодил», среди набросков продолжения которой зафиксирован сюжетный мотив: «Достал стишки “Офицер и нигилистка”». По-видимому, первоначально эти «стишки» должны были служить вставным элементом в повести, подготовительные материалы к которой изобилуют пародийным стихотворным материалом. Однако уже в этот период замысел «Борьбы...» (под первончальным названием «Офицер и нигилистка») отпочковался от подготовительных материалов к «Крокодилу» и получил фиксацию как самостоятельный стихотворный текст в записной книжке 1864–1865 гг.
К этому, задуманному в качестве полемической отповеди на публикацию в леворадикальной прессе по «женскому вопросу» и начерно набросанному еще в 1864 г., в период издания «Эпохи», сатирическому фельетону Достоевский вновь возвращается в середине 1873 г., в период редактирования им журнала-газеты «Гражданин». На этом этапе ранний черновой набросок середины 1860-х гг. существенно дорабатывается, получая новые жанровые черты и новое название — «Борьба нигилизма с честностью». Теперь выдержанная в поэтике фарса «сцена почище комедии» (авторский подзаголовок) представляет собой законченное произведение со всеми атрибутами драматургического текста — подробными характеристиками действующих лиц (в манере авторских примечаний к гоголевскому «Ревизору» «Характеры и костюмы. Замечания для господ актеров...»), с эскизным очерком декораций и обстоятельнейше прописанными ремарками. «Сцена» построена на уже апробированном ранее Достоевским пародийном принципе — сатирическом переосмыслении и комическом воспроизведении идейных аргументов излишне ретивых поборников женской эмансипации (высказанных лукавыми устами хитрой Нигилистки) и фарсовом развенчивании твердолобого упорства противников всяческих проявлений независимости женщины (позиция темного провинциала — из Костромы, да еще к тому же и отставного Офицера).
Своей взвешенной и обоюдно направленной критической позицией Достоевский полностью вписывался в общий контекст «антинигилистической» литературы. Скептическое отношение и к воинствующим ретроградам, вроде выведенного в «сцене» Офицера, заставляющего вспомнить щедринские типажи, и к сугубо внешним, демонстративным проявлениям эмансипации женщин — пресловутым «стриженым волосам» (ср. диалог между Офицером и Нигилисткой: «— Давно ль власы остригла ты? / — С тех пор, как о вопросе женском / Познала первые мечты») и занятиям естественными науками в виде, главным образом, столь же знаменитого анатомирования лягушек («Пойми, что резать им лягушек / И этим обществу служить / Полезней, чем лишь для ватрушек / На кухне время проводить», — безапелляционно декларирует Нигилистка) — активно разрабатывалось в сатирической поэзии тех лет (ср. созвучный шаржированному стилю «сцены» Достоевского пассаж из публицистической баллады графа А. К. Толстого «Поток-богатырь» (1871): «В третий входит он дом — и объял его страх: / Видит, в длинной палате вонючей, / Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках, / Собралися красавицы кучей. / Про какие-то женские споря права, / Совершают они, засуча рукава, / Пресловутое общее дело: / Потрошат чье-то мертвое тело»). Прямо выраженное Достоевским неверие в бескорыстие общественной позиции вождей нигилизма, в частности Г. Е. Благосветлова («— Поверь естественным наукам / И Благосветлову поверь! /— Но в чем? Скорее резюмируй! / — Он дом купил и про квартиры / Статью лихую накатал. / Я с удовольствием читал / И понял плод либерализма... / Статьи доходны нигилизма!»), в какой-то мере перекликается с ироничным советом из «Баллады с тенденцией» (1871) все того же А. К. Толстого: «Чтоб русская держава / Спаслась от их затеи, / Повесить Станислава / Всем вожакам на шеи! / Тогда пойдет всё гладко / И станет всё на место».
В композиционном плане представляет интерес оригинальное сочетание приема персонификации оппонентов, непосредственного называния их имен (из-за чего редакция «Гражданина», видимо, и не решилась публиковать «Борьбу...») с традициями гоголевской драматургии: когда в финале пьесы пред стоящим «столбом на месте и красным, подобно воротнику», Офицером (отчетливо напоминающим фигуру Городничего в знаменитой «немой сцене» «Ревизора») показывается «как бы тень Андрея Краевского», символизирующего «обличительную журналистику», то соединение в этом «теневом» образе грозного Ревизора с болтливым и пустым Хлестаковым, тоже ведь рассказывающим «правду» о жизни захолустного городка, невольно приводит к ассоциированию солидного облика «журнального генерала» с гоголевской «сосулькой, тряпкой», которую только по недомыслию принимали за «важного человека». Так Достоевский виртуозно наносит удар по необоснованно раздутому авторитету своего давнего идейного противника.
Ратников К. В.