Сокольский Николай Иванович (князь Сокольский)

Отец Катерины Николаевны Ахмаковой, жених Анны Андреевны Версиловой. В первые дни по приезде в Петербург Аркадий Долгорукий по протекции Татьяны Павловны Прутковой попал в дом князя в качестве секретаря и смог наблюдать-видеть его вблизи, все подробности его домашней жизни и тонкости взаимоотношений с дочерью. К тому времени князь Сокольский уже пережил странную болезнь, похожую на умопомешательство, из-за чего Катерина Николаевна написала письмо юристу Андроникову с роковым вопросом — не следует ли учинить над стариком опеку? Это письмо и станет главной интригой в развитии сюжета романа. Подросток в своем описании-анализе обстоятелен: «Я, однако, должен прибавить, что в отношениях семейных он все-таки сохранял свою независимость и главенство, особенно в распоряжении деньгами. Я сперва заключил о нем, что он — совсем баба; но потом должен был перезаключить в том смысле, что если и баба, то все-таки оставалось в нем какое-то иногда упрямство, если не настоящее мужество. Находили минуты, в которые с характером его — по-видимому, трусливым и поддающимся — почти ничего нельзя было сделать. <...> Мне очень нравилось чрезвычайное простодушие, с которым он ко мне относился. Иногда я с чрезвычайным недоумением всматривался в этого человека и задавал себе вопрос: "Где же это он прежде заседал? Да его как раз бы в нашу гимназию, да еще в четвертый класс, — и премилый вышел бы товарищ". Удивлялся я тоже не раз и его лицу: оно было на вид чрезвычайно серьезное (и почти красивое), сухое; густые седые вьющиеся волосы, открытые глаза; да и весь он был сухощав, хорошего роста; но лицо его имело какое-то неприятное, почти неприличное свойство вдруг переменяться из необыкновенно серьезного на слишком уж игривое, так что в первый раз видевший никак бы не ожидал этого. <...> Преимущественно мы говорили о двух отвлеченных предметах — о Боге и бытии его, то есть существует он или нет, и об женщинах. Князь был очень религиозен и чувствителен. В кабинете его висел огромный киот с лампадкой. Но вдруг на него находило — и он вдруг начинал сомневаться в бытии Божием и говорил удивительные вещи, явно вызывая меня на ответ. К идее этой я был довольно равнодушен, говоря вообще, но все-таки мы очень завлекались оба и всегда искренно. Вообще все эти разговоры, даже и теперь, вспоминаю с приятностью. Но всего милее ему было поболтать о женщинах <...>. Старик казался только разве уж чересчур иногда легкомысленным, как-то не по летам, чего прежде совсем, говорят, не было. Говорили, что прежде он давал какие-то где-то советы и однажды как-то слишком уж отличился в одном возложенном на него поручении. Зная его целый месяц, я никак бы не предположил его особенной силы быть советником. Замечали за ним (хоть я и не заметил), что после припадка в нем развилась какая-то особенная наклонность поскорее жениться и что будто бы он уже не раз приступал к этой идее в эти полтора года. Об этом будто бы знали в свете и, кому следует, интересовались. Но так как это поползновение слишком не соответствовало интересам некоторых лиц, окружавших князя, то старика сторожили со всех сторон. Свое семейство у него было малое; он был вдовцом уже двадцать лет и имел лишь единственную дочь, ту вдову-генеральшу, которую теперь ждали из Москвы ежедневно, молодую особу, характера которой он несомненно боялся. Но у него была бездна разных отдаленных родственников, преимущественно по покойной его жене, которые все были чуть не нищие; кроме того, множество разных его питомцев и им облагодетельствованных питомиц, которые все ожидали частички в его завещании, а потому все и помогали генеральше в надзоре за стариком. У него была, сверх того, одна странность, с самого молоду, не знаю только, смешная или нет: выдавать замуж бедных девиц. Он их выдавал уже лет двадцать пять сряду — или отдаленных родственниц, или падчериц каких-нибудь двоюродных братьев своей жены, или крестниц, даже выдал дочку своего швейцара. Он сначала брал их к себе в дом еще маленькими девочками, растил их с гувернантками и француженками, потом обучал в лучших учебных заведениях и под конец выдавал с приданым. Всё это около него теснилось постоянно. Питомицы, естественно, в замужестве народили еще девочек, все народившиеся девочки тоже норовили в питомицы, везде он должен был крестить, всё это являлось поздравлять с именинами, и всё это ему было чрезвычайно приятно».

Аркадию пришлось активно участвовать в интриге вокруг намерения князя жениться на дочери Версилова (который, в свою очередь, много лет был страстно влюблен в дочь князя Катерину Николаевну) — на его квартире князь прятался от дочери... Увы, матримониальным намерениям старого князя не суждено было сбыться, и он умер, спустя месяц после описываемых событий (сцены шантажа генеральши Ахмаковой и попытки самоубийства Версилова), оставив значительный капитал и завещав поделить его между всеми родными и близкими. Анну Андреевну Версилову, несостоявшуюся жену, он, к удивлению многих, в завещании не упомянул, однако ж на словах попросил дочь выделить ее 60 тысяч рублей, от которых, впрочем, Анна Андреевна наотрез отказалась.

В черновых материалах к роману при разработке образа старого князя упомянут П.И. Ламанский.