Коммедиа

Коммедиа (commedia — лат.) — значительное по содержанию произведение средневековой европейской литературы, действие которого от печального и мрачного переходит в финале к светлому и радостному («хороший» конец) при торжестве носителей положительного идеала. При этом коммедиа может быть создана в любом из трех родов литературы, являясь метажанром. Коммедией является «Божественная комедия» Данте Алигьери. По своей же внутренней сути к этому метажанру относятся и все Евангелия, Деяния святых апостолов и даже Апокалипсис. Превращение в христианстве смерти в «смерть–воскресение» (подобно Христу, в момент Страшного Суда должны воскреснуть все жившие на земле) приводит к тому, что значение трагического для христианской культуры по сравнению с античной традицией заметно падает. Христианская трагедия гибели Иисуса не является таковой, смерть в ней есть «смерть–воскресение»: идеальное умирает, чтобы воскреснуть, в буквальном смысле «смертию смерть поправ», одержав не только моральную, но и физическую победу. Поражение идеального начала здесь невозможно, как невозможна и однозначно-губительная направленность рока, поскольку он подвластен Божьей руке. Христианская идея «смерти–воскресения» делает крайне затруднительным создание христианской трагедии. Сложно отыскать такую редкую ситуацию, трагизм которой не снимался бы идеей последующего воскресения мертвых и справедливого воздаяния на Страшном Суде (любопытно, что именно такую ситуацию разыскивает Иван Карамазов для оправдания своего бунта). Как правило, европейские трагедии, созданные после возникновения христианства, строятся на смешении христианских верований с языческими (см. статью В. Соловьева «Жизненная драма Платона»).

Трагическое действительно является у Достоевского только одной из эстетических составляющих, но в то же время его «процентное» содержание в произведениях русского писателя значительно выше, чем в Евангелиях, более напоминая в этом плане Апокалипсис. Для Достоевского духовное преображение без страдания практически невозможно, его «романы»–«коммедии» буквально замешены на страданиях героев. И в этом смысле вполне закономерны слова С. И. Фуделя, что из всего христианства Достоевский выбрал христианство Голгофы, т.е. христианство, ориентированное на испытание катастрофой и даже физической смертью. (Фудель С. И. Наследство Достоевского // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991. С. 385).

Даже беглый анализ такого романа, как «Преступление и наказание», указывает на то, что он близок по своей структуре не к трагедии, а к коммедии. Для превращения своего романа в «коммедию» Достоевский ввел целый ряд исключительных, малоправдоподобных, с точки зрения традиционного реализма, условий и прежде всего «святую блудницу» Соню Мармеладову, вызвавшую столь значительные нарекания со стороны редакции «Русского вестника». С житейской точки зрения, она — явление редчайшее и крайне маловероятное, а с официозной точки зрения редакции журнала, — еще и нарушающее церковные каноны и вводящее тем читателя в соблазн и искушение. Более того, чтобы Соня смогла последовать за Родионом в Сибирь, Достоевскому пришлось развязать сразу несколько сюжетных узлов: «похоронить» отца и мать героини, руками Свидригайлова облагодетельствовать ее сестер и брата, «ввести в заблуждение» суд, дабы он применил по отношению к убийце самую мягкую меру наказания, а также выдать Дуню за Разумихина. На столь смелое обращение с сюжетом обычно решались лишь авторы «бульварных» романов, другими словами, массовой беллетристики, но никак не представители изящной словесности. Однако если первые руководствовались интересами повышения занимательности, а значит, и доходности, то Достоевский в отличие от них выстраивал свой роман в соответствии с идеологической сверхзадачей — изображением «пасхальной» гибели–воскресения заблудшей души. Здесь нет ощущения трагедийного отсутствия «залогов от небес» и роковой пустоты трагедийной катастрофы, за которой не просвечивает никакого обещанного спасения ни в этом, ни в другом мире. Всё это захватило русскую литературу позже — на рубеже веков. И в этом смысле симптоматична трагедия Л. Андреева «Жизнь человека». Трагедийный герой в романе Достоевского невозможен: гибель таких откровенно претендующих на трагедийность лиц, как Ставрогин и Кириллов, вызывает у читателя не катарсис и высокую скорбь, а ощущение крайней некрасивости и даже отвратительности происходящего. Для того, чтобы не потерять свой авторитет у автора, герой просто обязан возродиться и выйти к новым духовным горизонтам, иначе он может рассчитывать лишь на саркастичную усмешку, провожающую в последний путь не выдержавшего экзамена «гражданина кантона Ури».

Алексеев А. А.