Савостьянова Варвара Андреевна

[12 (24) апреля 1858, Елисаветград — 1935, Ленинград]

Дочь младшего брата писателя А. М. Достоевского, с 27 сентября 1876 г. жена В. К. Савостьянова. Достоевский не смог приехать не свадьбу, о чем и написал Савостьяновой. Письмо Достоевского не сохранилось, а сохранилось лишь ответное письмо Савостьяновой к писателю от 12 октября 1876 г.: «Извините меня, дорогой дядя, что отвечаю только теперь на Ваше любезное письмо; нечего и говорить, что я читала его с восхищением». В книге М. В. Волоцкого Савостьянова характеризуется как «добрый, приветливый, радушный, располагающий к себе человек. Очень благожелательная к людям и ко всему окружающему. Хорошая хозяйка».

В своих «Воспоминаниях о встречах со своим дядей Ф. М. Достоевским» Савостьянова рассказывает о встречах с писателем: «Мое первое знакомство с Федором Михайловичем началось в 1875 году — феврале или марте [это был конец декабря — начало января 1876 г. — С. Б.], они жили на Лиговке, около Греческой церкви. Я видела только его, а Анну Григорьевну и старших детей не видала, они были больны какой-то детской болезнью: кажется, скарлатиной. Папа подвел меня к дяде; он был очень мил, разговорчив, прежде всего сделал мне род экзамена, принес французскую книгу и дал прочесть несколько строк. Признаюсь, это меня немного удивило — что мне, гимназистке, кончившей курс с золотой медалью, делали смотр и еще не на каких-либо других предметах, а именно из французского языка. Но потом, вспоминая этот визит, я поняла, что в этом экзамене он хотел уяснить себе степень моей образованности и культуры. Папа, видимо, гордился своей дочкой, а дядя остался очень доволен. Потом они вдвоем долго разговаривали о своей жизни и говорили сердечно и душевно, а мне отрадно было слушать их, так как я чувствовала, что они были высококультурны. Дядя говорил: «Ты счастлив, брат. А мне уже не придется дожить до взрослых детей» <...>. Еще многое они говорили дружно, по-братски, и мне, сидя с ними, так было отрадно слышать их родственную беседу — это чувствовалось особенно потому, что они были наедине и изливали свою душу, особенно дядя, в своих мечтах, переживаниях; эта-то задушевность и трогала так, особенно меня, — я в первый раз была при свидании двух братьев, которых соединяла и любовь, и единодушие, уважение, которые высказывал мой папа к своему любимому и старшему брату. И всегда он к нему относился так любовно и с уважением, всегда восторгался его романами, читал их, ходя по комнатам <...>.

Потом я помню дядю, когда я приезжала уже будучи замужем и с мужем к нему на Кузнечный. Нас встретила Анна Григорьевна (кстати, мы никогда и никто в семье не звали ее тетей). Как всегда жизнерадостная, любезная, говорливая <...>. Дядя был в своем кабинете и покашливал. Потом тихой походкой, полусгорбленный, с бледным, усталым лицом, неся стакан чаю в руке (как теперь вижу я его) пришел в гостиную, поздоровался и сел в кресло, рядом с Анной Григорьевной. Начался разговор, не помню о чем. В этот, кажется, приезд наш, зашел разговор о покупке имения. <...>.

В октябре, кажется, 1879-го г., в день рождения Федора Михайловича, мы с сестрой поехали поздравить его <...>.

Еще помню, как я была у него с мужем <...>. Меня он долго рассматривал, потом подвел к окну, чтобы лучше рассмотреть: "Как я рад, что в нашей семье оказалась такая красавица". Увидя же, что я была в таком положении, он наставительно оказал: «Вы будете молодка — вы знаете, что значит молодка? Это значит, что у вас будет первый ребенок мальчик». Так и сбылось. Он, по обыкновению, проводил нас в переднюю, долго еще говорил. Мы с Анной Григорьевной стояли и слушали, а он все более и более увлекался, брал за пуговицу пальто и говорил. О чем? Что-то ничуть не обыденное, скорее — поучение, что-то философское — и все более увлекался <...>.

Потом я помню, как дядя был у нас на Васильевском острове, когда мне был девятый день после родов, я была очень тронута его вниманием. Подняться ко мне, родильнице, на 3-й этаж, с его легкими, когда он не всегда и выходил, а это было 9 февраля 1879 года. Придя ко мне, он сел в ногах у меня на кровать, сказал, что у меня вид хороший, что уже есть краски на лице. Потом муж увел его в кабинет, и вот какая сцена произошла там. Нужно сказать, что при рождении наш мальчик заболел очень серьезной редкой детской болезнью "мелена", от нее выживает один на тысячу. Но наш малютка выжил, мы обратились тогда к очень опытному врачу Чошину <...>. Тот же врач пользовал и Лешу Достоевского, но неудачно. Когда у Леши началось воспаление мозга, и родители бросились к нему, он сказал "я сейчас приеду", но приехал не так скоро, а когда позвонил, то мать, выйдя к нему навстречу в слезах, сказала, что Леша скончался... "Ах, как жаль, ведь лед нужно было бы ему положить на голову, как это я не догадался сказать вам это..."

Так вот, встретившись с Чошиным в первый раз после этого у нас в кабинете, дядя вдруг нахмурился, сел в кресло и ни слова не проронил. Чошин же скоро и уехал. Муж, придя ко мне после ухода гостей, все это и рассказал. Значит, Федор Михайлович передал это все сам моему мужу».