А.А. и А.Ф. Куманиным (25 декабря 1839)
С.-Петербург. Декабря 25-го дня 1839 года.
Милостивый государь любезнейший дяденька,
милостивая государыня любезнейшая тетенька!
Продолжительное, ничем не оправдываемое и не извиняемое молчанье мое могло показаться Вам, любезнейшие дяденька и тетенька, странным, непонятным, непростительным, грубостию против Вас и, наконец, черною неблагодарностию. Беру перо, но не для того чтобы оправдываться: нет! я знаю, что вина моя, какие бы обстоятельства ни извиняли ее, далеко ниже оправданий. Да и могу ли еще надеяться, что мои оправданья будут приняты? Скажу одно: если искреннее, откровенное признанье мое, попытка объяснить мой проступок пред Вами, удостоится хотя немногого вниманья Вашего, то я почту себя счастливым; ибо возвращу то, чего не надеялся возвратить, — хотя малейшее вниманье и расположенье Ваше ко мне.
Поступив в Гл<авное> ин<женерное> уч<илище>, занятия, новость и разнообразие нового рода жизни, всё это развлекло меня на несколько времени — и вот единственная эпоха, в которую совесть тяжко упрекает меня за забвенье моих обязанностей, в моем тяжком проступке перед Вами, в моем молчанье; нечем объяснить его! Нет для него оправданий! Разве кроме моей странной рассеянности?..
Знаю, что это признанье в рассеянности много унижает меня в глазах Ваших; но я должен снести и снесу стыд свой; ибо я заслужил его. Напоминанья и приказанья покойного родителя моего прервать мое странное молчанье с теми из родственников, которые столь часто осыпали нас благодеяниями,1 заставили меня вникнуть в проступок мой, и я увидал себя в самом невыгодном свете в отношенье к Вам, любезнейшие дяденька и тетенька.
Кроме тяжкой вины моей — рассеянности, я увидел, что мой проступок может принять вид более мрачный, вид грубости, неблагодарности... Это привело меня в замешательство, смущенье...
Разумеется, это смущенье должно было недолго продолжаться; исправить вину мою было первым делом, первою мыслию моею; но одна мысль, что я нарушил первейшие обязанности мои, что я не исполнил моего долга, положенного на меня самою природою, эта мысль уничтожила меня. Я не держался правила многих, что бумага не краснеет и что два, три пошлых извиненья (в неименье времени и т.п.) будут достаточны для поправленья ошибки, я краснел заочно, досадовал на себя, не знал что, как и с каким видом буду писать к Вам; я брал перо и бросал его, не докончив письма моего. Я молю, заклинаю Вас, любезнейшие дяденька и тетенька, верить этому; это чистые излиянья раскающегосяа сердца; это смущенье и тягостное положенье моего к Вамб было причиною моего столь долгого молчанья.
Горестная смерть отца моего и благодеянья, Вами оказанные семейству нашему, благодеянья, за которые даже не знаю как научиться быть благодарным Вам, это возбудило во мне чувства, которые возбудили во мне в большей степени всё прежнее, — м чувства стыда, и муки раскаянья. Чувствую вину мою; не смею надеяться на прощенье; но величайшею милостию для меня было бы, если бы Вы позволили мне писать к Вам или хоть к сестре моей, от которой я бы мог узнавать о всем том, что дорого сердцу моему; новый год, которого я встречаю желаньем блага и счастья Вам, любезнейшие дяденька и тетенька, новый год будет свидетелем моего исправленья.
Постараюсь в продолженье его заслужить вниманье Ваше изъявленьем искренней привязанности моей к Вам, моею благодарностию к благодеяниям Вашим нашему семейству и постоянным сохраненьем того священного чувства любви, почтенья и преданности, с которыми честь имею пребыть покорным и преданным племянником
Ф. Достоевский.
На конверте:
Его высокоблагородию
милостивому государю
Александру Алексеевичу Куманину.
В Москву.
На Покровку,
в приходе Козьмы и Дамиана,
в собственном доме.
а Так в подлиннике
б Так в подлиннике
Печатается по подлиннику: РГАЛИ. Ф.212.I.43.
Впервые опубликовано: Достоевский Ф.М. Письма. М.; Л., 1928—1959. Т. 2. С. 551—553.
1 См. письмо от 4 февраля 1838 г., примеч. 5 и письмо от 16 августа 1839 г., примеч. 3. В известных нам письмах М.А. Достоевского к Ф.М. и М.М. Достоевским нет никаких «напоминаний» и «приказаний». Есть все основания даже предполагать, что отношения М.А. Достоевского с Куманиными были натянутыми, и он часто резко отзывался о них в письмах к братьям. Так, в письме к М.М. и Ф.М. Достоевским от 17 октября 1837 г. он просил: «Ежели станете писать к Куманиным, то умолчите, что я к Вам слишком много насчет их написал» (Нечаева В.С. В семье и усадьбе Достоевских. М., 1939. С. 116).