П.А. Карепину (19 сентября 1844)
19 сентября 1844.
Милостивый государь Петр Андреевич.
Письмо Ваше от 5-го сентября, наполненное советами и представлениями, я получил и теперь спешу отвечать Вам.1
Естественно, что во всяком другом случае я бы начал благодарностию за родственное, дружеское участие и за советы. Но тон письма Вашего, тон, который обманул бы профана, так что он принял бы всё за звонкую монету, этот тон не по мне. Я его понял хорошо и — он же мне оказал услугу, избавив меня от благодарности.
Вы, положим, что Вы как опекун имеете право, Вы укоряете меня в жадности к деньгам и в обиде меньших братьев, насчет которых я пользовался доселе большими суммами денег. После всего, что я писал в продолжение двух лет, я даже считаю излишним отвечать Вам на это. Вы ясно могли видеть из писем моих, что не в количестве денег, разумеется до известного предела, всегдашнее и теперешнее спасение мое и устройство моих обстоятельств, а в своевременной присылке денег. Я Вам объяснял 1000 раз положение дела — не я виноват.
Но как же теперь-то говорить то же самое и вооружать против меня своими словами всё семейство наше? Вы должны бы были понять мои требования. Разве требование 500 руб. серебром единовременно и других 500 руб. сереб<ром> отдачею, положим, хоть в трехгодичный срок, разве уж такое огромное требование за выделку моего участка? Кажется, это не мне одному будет полезно. Что же касается до затруднений опекунского совета, дворянской опеки, гражданской палаты и всех этих имен, которыми Вы закидали меня, думая ошеломить, то я полагаю, что эти затруднения не существуют. Разве не продаются имения с переводом долгу? Разве много проиграют или потеряют кто-нибудь, если имение останется собственностию нашего семейства по-прежнему; ведь оно в чужие руки не переходит, не отчуждается.а Наконец, это дело самое частное выдать 500 руб. серебром разом в счет стольких-то лет дохода — хоть десяти.
По крайней мере я беруб отставку. Я подал прошение в половине августа (помнится так). И, разумеется, по тем же самым причинам, по которым подаю в отставку, не могу опять поступить на службу. То есть нужно сначала заплатить долги. Так или этак, а заплатить их нужно.
Вы восстаете против эгоизма моего и лучше соглашаетесь принять неосновательность молодости.
Но всё это не Ваше дело. И мне странно кажется, что Вы на себя берете такой труд, об котором никто не просил Вас и не давал Вам права.
Будьте уверены, что я чту память моих родителей не хуже,в чем Вы Ваших. Позвольте Вам напомнить, что эта материя так тонка, что я бы совсем не желал, чтоб ею занимались Вы. Притом же, разоряя родительских мужиков, не значит поминать их. Да и, наконец, всё остается в семействе.
Вы говорите, что на многие письма мои Вы молчали, относя их к неосновательности и к юношеской фантазии. Во-первых, Вы этого не могли делать; я полагаю, Вам известно почему: кодекс учтивости должен быть раскрыт для всякого. Если же Вы считаете пошлым и низким трактовать со мною о чем бы то ни было, разумеется уж в тех мыслях, что он-де мальчишка и недавно надел эполеты, то все-таки Вам не следовало бы так наивно выразить свое превосходство заносчивыми унижениями меня, советами и наставлениями, которые приличны только отцу, и шекспировскими мыльными пузырями. Странно: за что так больно досталось от Вас Шекспиру. Бедный Шекспир!2
Если Вам угодно рассердиться за слова мои, то позвольте мне напомнить Вам одну Вашу фразу: «Превзойти размер возможности уплаты есть посягательство на чужую собственность». Так как Вы сами весьма хорошо знаете, что всего — всего 1 500 руб. долгу не есть весь размер моей уплаты, то каким образом Вы написали это? Я Вам не представляю никаких других причин, по которым Вы не могли этого написать. Я Вам даю только факт, сумму, число. Вам даже известна и история этих долгов; не я их делал, и я не виноват, что в Петербурге процветает более чем где-нибудь коммерция, покровительствуемая Бентамом.3 Во всяком случае эту наивность (из уважения к Вашим летам я не могу принять это за нарочную грубость и желание уколоть), так эту-то наивность я должен отнести да и непременно отнесу к одной категории с шекспировскими мыльными пузырями.
Если Вы и за это рассердитесь, то вспомните, пожалуйста, Ваше письмо к его прев<осходительству> Ив<ану> Гр<игорьевичу> Кривопишину.4 Помилуйте, Петр Андреевич, неужели Вы могли это сделать? Я, видите ли, не принимаю, потому что не хочу принимать этого в том смысле: что Вы пишете обо мне письмо, не спросясь меня, с целью повредить моим намерениям и остановить мою шекспировскую фантазию.
Но, послушайте, кто же может остановить законную волю человека, имеющего те же самые права, как и Вы... Ну да что тут! Чтоб не быть Иваном Ивановичем Перерепенко,5 я готов и это принять за наивность, по вышеозначеннойг причине.
Четвертая страница Вашего письма, кажется, избегнула общего тона письма Вашего, за что Вам душевно благодарен. Вы правы совершенно: реальное добро вещь великая. Один умный человек, именно Гете, давно сказал, что малое, сделанное хорошо, вполне означает ум человека и совершенно стоит великого.6 Я взял эту цитацию для того, чтоб Вы видели, как я Вас понял. Вы именно то же хотели сказать, задев меня сначала и весьма неловко крючком Вашей насмешки. Изучать жизнь и людей — моя первая и цель и забава, так что я теперь вполне уверился, н<а>п<ример>, в существовании Фамусова, Чичикова и Фальстафа.7
Во всяком случае, дело сделано, я подал в отставку, а у меня гроша нет для долгов и экипировки. Если Вы не пришлете мне немедленно, то совершенно оправдаете прошлое письмо мое.
Ваш Ф. Достоевский.
Вы знаете причину моего выхода в отставку — заплата долгов. Хотя две идеи вместе не вяжутся, но оно так. К 1-му числу ок<тября> выйдет отставка.8 Разочтите.
Вам угодно было сказать несколько острых вещей насчет миниатюрности моего наследства. Но бедность не порок. Что Бог послал. Положим, что Вас благословил Господь. Меня нет. Но хоть и малым, а мне все-таки хочется помочь себе по возможности, не повредя другим по возможности. Разве мои требования так огромны? Что же касается до слова наследство, то отчего ж не называть вещь ее именем?
а Далее было начато: Если нельзя
б Далее было начато: и под<аю>
в Далее было: Вас
г Было: по предыдущей
Печатается по подлиннику: ИРЛИ. Ф.56. № 391.
Впервые опубликовано: Достоевский А.М. Воспоминания. Л., 1930. С. 390—393.
Ответ на письмо П.А. Карепина от 5 сентября 1844 г. (Достоевский Ф.М. Письма. М.; Л., 1928—1959. Т. 4. С. 449—450).
1 Достоевский отклоняет все «советы и представления» П.А. Карепина. Особенно его возмутил тон письма опекуна. Ответ Достоевский написал вдохновенно, в остром памфлетном стиле («образец полемики <...> chef-d'œuvre летристики», — письмо от 30 сентября 1844 г.). Приводим письмо Карепина, на которое обстоятельно и иронично ответил Достоевский, целиком:
«Любезный брат Федор Михайлович! Посылаю Вам 50 руб<лей> сереб<ром> и вместо заносчивости и грубости, коими наполняются Ваши письма, прилагаю два исчисления: 1-е на серебро за прошедший год, 2-е на ассигнац<ии> текущего года по теперешнее число; а в заключение вывод, сколько кто из вас получил доходов. Здесь сами увидите, что Вам переслано больше других, Андрею очень мало, а Николе вовсе ничего. Уважительной причиной могла быть экипировка по выходе из училища, первое обзаведение на первый год; а дальше нет уже никакого права одному брату пользоваться больше другого, не упоминая еще о сестрах. Достояние родительское приносит, как видно по опыту 3-х лет, от 4 т<ысяч> р<ублей> ас<сигнациями> с чем-нибудь или без чего-нибудь — зависит от урожая и цен на продукт. Из этого нужно уделить на взнос опек<унскому> сов<ету>, на уплату частного долгу г-ну Маркусу, которому следует 1 т<ысяча> р<ублей> капит<ала>, стало быть, каждому из братьев считается до 700—800, а в хороший год до 1000 руб<лей> ас<сигнациями> — вот ваш основной капитал.
Продать следующую Вам часть наследства, кроме того прискорбия, что сын слишком мало дорожит трудами и заботами родителей и что стоило им ценой жизни сбыть на другой год выхода из школы и сбыть бог знает для чего, не было возможным, потому что Вам едва минуло совершеннолетие. Невозможно и теперь, потому что имение состоит в залоге опекунского сов<ета>, не оплачен еще частный долг и что другие сонаследники малолетние. Хотя бы, наконец, длинным процессом представлений через дворянскую опеку, гражданскую палату и сенат возможно было получить в пользу других участников в наследстве разрешение на выдел Вам части деньгами, то затруднение останется одинаковым; то есть недостанет Вам выдать деньги вдруг, а частями Вы и теперь их получаете в том излишке, какой перебираете против других братьев и который им возвратить обязаны при расчете. Эта причина будет существовать не только нравственным, но и официальным препятствием передать в чужие руки.
Не хотелось мне высказывать Вам этой истины, потому что Вы сами ее довольно понимаете и даже потому, что легче предполагать неосновательность в молодости, нежели холодный эгоизм и равнодушие к памяти родительской и семейству.
Вы едва почувствовали на плечах эполеты, довольно часто в письмах своих упоминали два слова: наследство и свои долги; я молчал, относя это к фантазии юношеской, твердо зная, что опыт, лета, поверка отношений общественных и частных лучше Вам истолкуют; но теперь хочу упомянуть, что первое слишком миниатюрно: сердиться и сетовать на это нельзя, ибо не от нас зависит, и много есть на свете людей, и того не имеющих. И по размеру расходов Ваших едва ли станет на год; а дальше что? Последние, кроме границ юридических, имеют еще и нравственные — нисколько не сомневаюсь, что Вы их пренебрегли и не были бы согласны со мной в том, что превзойти размер возможности уплаты есть посягательство на чужую собственность. Не вина наша, что мы родились не миллионерами; но наша вина будет в том, если не воспользоваться средствами от Бога и положением, благодетельного начальства представленными. Не Вы первый, а много, очень много людей, начинающих свое поприще по известным чистым, светлым и всегда отрадным правилам труда, прилежания и терпения, со способностями ума, коими одарил Вас Господь, с хорошим образованием, которое получили в заведении отличном, — Вам ли оставаться при софизмах портических, в отвлеченной лени и неге шекспировских мечтаний? На что они, что в них вещественного, кроме распаленного, раздутого, распухлого — преувеличенного, но пузырного образа? Тогда как в вещественности Вам указан и открыт путь чести, труда уважительного, пользы общественной не в рабских подражениях чужому видению, но в произведениях собственного ума и знания, коими украсили его работою стольких лет.
Если Вам доступен еще совет родства и дружбы, то послушайтесь, любезный брат! Оставьте излишнюю мечтательность и обратитесь к реальному добру, которого бог весть почему избегаете; примитесь за службу с тем убеждением, которому поверите по опыту, что сколь бы ни велики были наши способности, всё нужно еще при них некоторое покорство общественному мнению, особенно мнению старших, они больше и дольше нашего прожили, больше нашего видели и испытали. Не только нет Вам благословения сердечного (если Вы когда-нибудь поставите оное в цену) выходить из службы, но даже убеждаю Вас самих искать командировки — чем дальше, тем лучше. Вы там поверите жизнь человеческую с различных ее фазов, тогда как теперь — знакомы только односторонне со школьной лавки — да книжных мечтаний? Офицеру в военном мундире нельзя останавливаться приготовлениями мягких пуховиков и луколловой кухни. Почтовая кибитка, бурка и кусок битой говядины, приготовленной денщиком, всегда найдется за прогоны и царское жалованье. Зато сколько приятных ощущений при удачном исполнении своего долга; сколько отрады во внимании начальников, в любви и уважении товарищей, а далее награда, заслуженная трудом своим путем прямым, благородным. Вот брат! настоящая поэзия жизни и сердечное желание Вам преданного
П. Карепина».
2 Комическую черту П.А. Карепина — «озлобление на Шекспира» отметил Достоевский и в письме к брату, а позднее наделил ею в «Дядюшкином сне» «первую даму в Мордасове» Марью Александровну.
3 Достоевский имеет в виду апологию ростовщичества в трактате «Защита процентов с капитала» («Defence de l'usure») английского публициста и философа права И. Бентама. В недавно переведенном Достоевским романе Бальзака «Евгения Гранде» идеи Бентама популяризирует председатель (в переводе Достоевского — «президент») суда Де Бонфон: «Всякое дело товар, у которого своя цена. Так определяет Иеремия Бентам, говоря о ростовщиках. Знаменитый публицист доказал, что предрассудок, преследующий ростовщиков, — сущий вздор» (Репертуар и пантеон. 1844. № 7. С. 51). Папаше Гранде понравилось определение Бентама.
4 Письмо П.А. Карепина И.Г. Кривопишину неизвестно.
5 Имеется в виду герой гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
6 Возможно, Достоевский здесь имеет в виду следующий афоризм из романа И.В. Гете «Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся» (раздел «Размышления в духе странников»): «Самый ничтожный человек может быть "полным", если действует в пределах своих способностей и умений; но если это необходимое равновесие исчезает, тогда затмеваются, идут прахом и пропадают самые великие достоинства» (Гете И.В. Собр. соч.: В 10-ти т. М., 1979. Т. 8. С. 251). Это суждение неоднократно приводилось в подборках афоризмов Гете.
7 Сравнивая Карепина с персонажами комедии Грибоедова, поэмы Гоголя, хроники и комедии Шекспира, Достоевский как бы завершает «литературную генеалогию» опекуна, ранее завуалированно сопоставлявшегося с персонажами романа Бальзака «Евгения Гранде».
8 Приказ об отставке Достоевского был подписан 19 октября 1844 г. В опубликованном газетой «Русский инвалид» «Высочайшем приказе» от 19 октября 1844 г. в числе «увольняющихся от службы по домашним обстоятельствам» был назван «полевой инженер-подпоручик Достоевский»; при выходе в отставку ему было присвоено очередное звание — поручик (см.: Русский инвалид. 1844. 24 октября. № 239).