Тихомиров Б. Н. Плюсы и минусы нового академического Полного собрания сочинений и писем Ф. М. Достоевского: анализ первых томов

Доклад, прочитанный 23 июня 2015 г. на Фридлендеровской конференции в «Пушкинском доме»

Как следует уже из названия моего доклада, при ознакомлении с первыми томами нового академического Достоевского у меня сложилось двойственное впечатление от вышедших первых томов. У нового Полного собрания сочинений есть бесспорные, серьезные достоинства (плюсы), но также имеют место и многочисленные серьезные ошибки и недочеты (минусы). Впрочем, соотношение плюсов и минусов в первых трех томах нового собрания оказывается, условно говоря, асимметричным. То, что касается принципов и важнейших установок, определяющих академический профиль издания, в целом должно быть оценено со знаком плюс. А вот в части конкретной реализации этих принципов и установок мне видится немало минусов.

Многие в этой аудитории помнят жаркие дискуссии, ознаменовавшие самое начало подготовки нового академического Собрания Достоевского; настолько жаркие, что трое членов Редколлегии даже вышли из ее состава, будучи не согласными с принятой Редколлегией Инструкцией, определявшей принципы готовящегося издания. В журнале «Русская литература» (2009. № 3) с критикой ряда положений этой Инструкции выступили В. Е. Ветловская и ваш покорный слуга. И надо отдать должное членам Редколлегии академического Достоевского, которые хотя и сочли эту критику «резкой», тем не менее восприняли ее конструктивно. «В той ее части, — читаем в статье “От Редакции”, открывающей 1-й том, — которая не разрушала замысла [2-го академического ПСС], эта критика была учтена при доработке и последующей корректировке» концепции и Инструкции по изданию нового Полного собрания сочинений Достоевского. Напомню: речь здесь в первую очередь идет не менее чем об отказе от первоначально принятого Редколлегией принципа «выборочной текстологии» и о возвращении к фронтальной сверке всех публикуемых текстов Достоевского с их печатными и рукописными источниками. Сегодня, констатирую с удовлетворением, все напечатанные в первых трех томах тексты писателя «заново сверены с источниками», а в части 1-го тома (как отмечено в преамбуле к примечаниям) даже «прошли дополнительную фронтальную сверку <...> осуществленную редактором тома В. Д. Раком», то есть, как можно понять, выверялись дважды. В целом эта работа дала весьма ощутимые результаты, и нет сомнений, они были бы гораздо скромнее при первоначально заявленной выборочной сверке. Впрочем, без минусов не обошлось и здесь.

Я, однако, отложу разбор текстологии ПСС₂ до письменной рецензии, которая уже подготовлена мною к печати. В форме устного сообщения отслеживать нюансы текстологической работы представляется несколько затруднительным. Причем даже не столько для докладчика, сколько для воспринимающей аудитории. Поэтому я возьму другой «срез» первых томов 2-го издания, который позволит мне достаточно рельефно представить объявленные в названии «плюсы» и «минусы», а именно — реальный (построчный) комментарий. Можно было бы взять и статейные примечания, но в силу дискретного характера построчных примечаний этот материал для доклада представляется более удобным. А обнять в 20-минутном докладе все аспекты сложной структуры академического издания, конечно же, не представляется возможным.

Новое издание ПСС Достоевского представлено на генеральном титуле как «издание 2-е, исправленное и дополненное». Начну с анализа исправлений. Сотрудниками ПСС₂ проведена обширная работа по корректировке целого ряда дат, имен, атрибуций, интертекстуальных отсылок, ошибочно или неточно указанных в примечаниях ПСС₁; раскрыты авторы некоторых анонимных произведений, не установленные в первом издании; сделаны ценные уточнения иных фактических данных. Однако не во всех случаях эта работа может быть признана успешной. Я не буду сейчас занудно перечислять ошибки, оставшиеся в примечаниях ПСС₂ неисправленными. Сосредоточусь на типологии неисправленных ошибок и уяснении причин того, почему они не попали в поле зрения ученых академического издания. Льщу себя надеждой, что подобная конструктивная критика, адекватно воспринятая коллегами, поможет избежать сохранения подобных ошибок в последующих томах.

«Сверку с источниками», о которой шла речь выше, можно понимать как в узком, локальном смысле, так и в более широком. В первом случае речь идет о печатных и рукописных источниках публикуемых текстов Достоевского. Во втором — об источниках, которыми пользовались сотрудники ПСС₁, составляя статейные примечания и реальный комментарий к текстам Достоевского. Анализ показывает, что последовательного и систематического контрольного обращения к источникам, на которые ссылались комментаторы ПСС₁, при подготовке ПСС₂ осуществлено не было. Так, в частности, в комментариях к «Двойнику» по поводу замечания о том, что господин Голядкин не соглашался «с иными учеными в их клеветах, возводимых на турецкого пророка Мухаммеда», в ПСС₁ и в ПСС₂ тождественно сообщается: «В 1841 г. появились на английском языке лекции Т. Карлейля «О героях, культе героев и героическом в истории» с резко отрицательной оценкой Мухàммеда». Надо сказать, что процитированное утверждение о «резко отрицательном отношении» Карлейля в этом цикле к личности и учению мусульманского пророка отнюдь не подтверждается обращением к названному источнику. Напротив, лекцию «Герой как пророк. Магомет: ислам» Карлейль во многом строит как апологию Магомета, полемически противопоставляя свою позицию тем самым «клеветам», возводимым в европейской литературе на мусульманского пророка, о которых упоминает Голядкин (возможно, поэтому эта лекция и не переводилась на русский язык в эпоху Достоевского). «...Наши ходячие гипотезы о Магомете, что будто бы он был хитрый обманщик, воплощенная ложь, что его религия представляет лишь одно шарлатанство и бестолковщину, в настоящее время начинают терять кредит в глазах всех людей, — пишет Карлейль. — Вся ложь, которую благонамеренное рвение нагромоздило вокруг этого имени, позорит лишь нас самих. <...> Настало действительно время отбросить всё это». «Можем ли мы согласиться, чтобы то, во имя чего жила такая масса людей, с чем они все умирали, было лишь жалкой проделкой религиозного фокусника?» «Речи этого человека не были лживы; не был лжив также и труд, совершенный им здесь, на земле <...>; он — огненная масса жизни, выброшенная из великих недр самой природы, чтобы зажечь мир. Творец мира так повелел» и т. д. «Кроме того, я люблю Магомета за то, что в нем не было ни малейшего ханжества», — замечает Карлейль в заключении.

Точно так же, без контрольного обращения к тексту романа Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» в примечаниях к «Белым ночам» сохранен комментарий ПСС₁, согласно которому в этом произведении (цитирую) «влюбленный в Юлию Эдуард <...> самоотверженно пытался помочь своей возлюбленной и ее любимому, г-ну д’Орбу», хотя у Руссо любовником Юлии, как известно, был учитель Сен-Прё, а не господин д’Орб, связанный нежными узами с подругой Юлии — Кларой.

Полагаю, два приведенных примера наглядно демонстрируют, что редакторы ПСС₂, отвечающие за указанные разделы, не ставили своей задачей проверить соответствие оставленных ими без изменений комментариев тем источникам, на которые ссылались их предшественники. Естественно, при такой установке исправить в примечаниях ПСС₁ всё, что там нуждается в исправлениях, совершенно невозможно.

Наряду с проблемой источников в указанном смысле также должна быть обозначена проблема квази-источников. Поясню, что я имею в виду. Слабой стороной реальных комментариев как в ПСС₁, так и в ПСС₂ является значительная часть примечаний к петербургской топографии. Не в последнюю очередь это обусловлено тем, что авторы данных примечаний сплошь и рядом апеллируют не к документам и справочной литературе XIX в., а к краеведческим сочинениям, не имеющим строгого научного характера. Так, в ПСС₂, в примечаниях к наброскам, относящимся к планам переработки «Двойника», в связи с записью: «в Кирпичном переулке, № 31-й» — читаем: «В Кирпичном переулке, между Большой и Малой Морскими улицами, жил недолгое время весною 1846 г. сам Достоевский (см.: Саруханян Е. П. Достоевский в Петербурге. Л., 1972. С. 270)». Возникает, однако, вопрос: а каково происхождение этих сведений в книге Саруханян? Сама она по обыкновению большинства авторов-краеведов ни на какие документы не ссылается. Но значит, в издании академического типа недопустимы ссылки и на саму Саруханян как на источник (и то же надо сказать о ссылках на Анциферова, Федорова и др. авторов). Мне это представляется непреложным. Что же касается конкретно Кирпичного переулка, то если бы существовал документ (архивный, мемуарный, эпистолярный), свидетельствующий, что писатель действительно квартировал по такому адресу, то необходимо было бы сослаться непосредственно на него. Однако опубликованный Бельчиковым 80 лет назад вид Достоевского на жительство с записями полицейской регистрации второй половины 1840-х гг. указаний на Кирпичный переулок не содержит. Таким образом, и этот комментарий ПСС₂ оказывается ошибочным.

Обращу также внимание на особое обстоятельство, касающееся примечаний к разным вариантам библейской интертекстуальности. У Достоевского нередки случаи, когда в цитатах, реминисценциях, парафразах и т. п. писатель использует не русский, а церковно-славянский перевод Священного Писания. Однако в соответствующих комментариях ПСС₂, за единичными исключениями (буквально 2–3 на всё Собрание), приводится текст русского синодального перевода, и возникает ложное впечатление, что Достоевский (даже когда в действительности имеет место абсолютно точное цитирование) как-то причудливо обращается с библейским текстом. Это, конечно же, серьезный изъян издания академического типа, и, к сожалению, названный недочет сохраняется также в работе комментаторов ПСС₂. Так, в примечаниях к «Ползункову» слова героя: «Они тебя по ланите, а ты им на радостях всю спину подставишь» — прокомментированы следующим образом: «Перифраз евангельского поучения: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (см.: Мф. 5, 39)». Полагаю, что в академическом комментарии эта цитата должна быть приведена в ином виде: «...но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую». (Попутно отмечу также терминологическую ошибку: речь здесь, конечно же, должна идти не о «перифразе», а о парафразе. В вышедших томах ПСС₂ два этих термина смешиваются не однажды.)

Приведенные примеры демонстрируют различные случаи, когда необходимая корректировка примечаний ПСС₁ осталась неосуществленой. Но есть случаи, когда исправление комментариев предшественников, наоборот, сделано в ПСС₂ слишком поспешно. Так, в ПСС₁, в примечаниях к «Двойнику»: «...пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестрых бумажек...» — был дан краткий комментарий: «Принятые в бытовом обиходе названия кредитных билетов по их цвету: зелененькая — 3 рубля, серенькая — 50, синенькая — 5, красненькая — 10 рублей». В ПСС₂, однако, этот вполне добротный комментарий «исправлен», причем сделанное исправление нельзя расценить иначе, как серьезную порчу текста: вместо «кредитных билетов» теперь читается «ассигнаций», однако у Достоевского указаны цвета именно кредиток, а не ассигнаций, имевших совершенно иную расцветку. В придачу не существовало и ассигнаций 3-рублевого достоинства.

Всё это различные примеры исправлений — сделанных, а также не сделанных там, где они были необходимы. Теперь необходимо охарактеризовать многочисленные дополнения к примечаниям ПСС₁, прежде всего построчным. Среди них немало ценных указаний на неотмеченные предшественниками интертексты, объяснения исторических реалий, лексикографические пояснения. Особо отмечу широко представленный (преимущественно в 1-м томе) паремиологический комментарий, скупо присутствующий в примечаниях ПСС₁ (за исключением материалов Сибирской тетради). В свое время группа Ю. Н. Караулова в Институте русского языка, планируя серию дифференцированных словарей языка Достоевского, намеревалась подготовить и том пословиц и поговорок писателя. Но затем этот замысел «ушел в песок». А это важное дело, и сейчас этот материал (хотя и с лакунами) стал накапливаться в комментариях ПСС₂.

Однако известная часть дополнений к построчным примечаниям, появившихся в новом издании, вызывает впечатление размывания или даже утраты критериев академического комментария, является более чем факультативной, а то и попросту излишней. Так, скажем, в примечаниях к «Хозяйке» по поводу получения героем «прадедовского наследия» отмечается: «Деталь, указывающая на принадлежность Ордынова к дворянскому роду». Нужен ли такой комментарий, если далее, знакомясь с Муриным, сам герой аттестует себя: «Василий Ордынов, дворянин»?

Еще пример не просто избыточного, а вступающего в вопиющее противоречие с текстом комментария. В «Елке и свадьбе» Юлиан Мастакович спрашивает у девочки: «А знаете ли вы, милое дитя, из чего ваша куколка сделана?» И после отрицательного ответа ребенка поясняет: «А из тряпочек, душенька» (весь эпизод). И вот какой странный комментарий дается к этому месту: «В отличие от дешевых рыночных тряпичных игрушек, девочка получила в подарок “большую куклу” (опечатка: должно быть «богатую»), по всей вероятности, изготовленную в Германии или Франции. Туловище у таких игрушек делалось из дерева, руки и ноги — из кожи козленка, лица расписывались красками по фарфору или по воску». Но в тексте-то Достоевского героем однозначно сказано: «из тряпочек», а комментатор почему-то пытается это прямое указание дезавуировать и не объясняет, почему.

Вообще необходимо осмыслить количественное соотношение построчных комментариев в ПСС₁ и в ПСС₂. Оно впечатляет: скажем, в 1-м томе 2-го издания на сто с небольшим примечаний старого Собрания приходится три с половиной сотни дополнений (а всего около 450), то есть на один старый комментарий — три новых. Очевидно, что здесь имеет место не просто восполнение лакун в построчных примечаниях ПСС₁, но изменение самого подхода к академическому комментированию.

Например, существенно расширен объем лексикографических примечаний. Но у меня возникают серьезные сомнения, необходимо ли в издании академического типа, адресованном прежде всего специалистам, пояснять читателям, что означают слова: камердинер, будуар, попурри, кисейное платье, кринолин, посиделки, пить на брудершафт, чинить перо и т. п. В серии «Школьная библиотека», наверное, такие комментарии были бы вполне уместны, но не в академическом Собрании. Кстати, все эти слова зарегистрированы в современных толковых словарях (например, в однотомнике Ожегова) и не имеют никаких стилистических помет (устар., диал., проф. и проч.), то есть являются по общепринятой терминологии общеупотребительными. Полагаю, что отсутствие таких помет — это вполне строгий критерий, позволяющий отказаться от примечаний к таким категориям слов в научном издании.

Не говорю уже о том, что в этом ряду появляются иногда просто комические комментарии. Так, в размышлениях Нефедевича в «Слабом сердце» о причинах сумасшествия Васи Шумкова возникает догадка, что его друг (цитирую) «отыскал себе только предлог повихнуть на эту сторону». Здесь «повихнуть (повихнуться)» тождественно по значению со словом «свихнуться» и как будто пояснения не требует. Тем не менее появляется вот такой комментарий: «Повихнуть (простореч.) — сдвинуться с места». Не только в академическом, но и в изданиях любого типа такой комментарий невозможен.

Есть другой разряд примечаний, которые имеют какой-то случайностный характер, нечто вроде произвольной догадки комментатора, далекой от серьезной научной проработки. Так, скажем, к словам в «Селе Степанчикове», брошенным Фомой Опискиным при знакомстве с повествователем, в учености которого он усомнился: «Нет, брат, врешь! в Саксонии не была! — дан комментарий: «Возможно, имеется в виду революционное восстание в Саксонии в мае 1849 г., в котором участвовал М. А. Бакунин». А перед нами широко известная в XIX в. солдатская поговорка, возникшая в эпоху походов русской армии в Европу в ходе Семилетней войны, которая зарегистрирована и у Даля, и у Михельсона, и у Снегирева; встречающаяся у Григоровича, Щедрина, Станюковича и др. авторов: «Молода (вариант: зелена), в Саксонии не была!»

В редакционном вступлении к 1-му тому справедливо отмечено, что «“безбрежное многообразие” <...> интерпретаций, гипотез, догадок, выдумок и проч. <...> должно пройти тщательную аналитическую оценку для отбора из него материалов, отвечающих статусу научного аппарата академического собрания». Справедливо! Однако соответствует ли, хотя бы отдаленно, критериям академического издания комментарий к словам Фалалея (в том же «Селе Степанчикове...»), позаимствованным Достоевским из его Сибирской тетради: «Натрескался пирога, как Мартын мыла». В примечаниях к этой реплике читаем: «По предположению В. П. Владимирцева, фольклорным источником поговорки <...> могло послужить народное сказание о Мартыне, или Мартынке-царевиче». Далее приведена ссылка на работу Владимирцева, в которой, в свою очередь, дана ссылка на словарь Брокгауза и Эфрона, где можно прочесть: «Мартын или Мартынка-царевич — один из многочисленных самозванцев, появившихся в 1606–1610 гг. в степях; он сказался сыном Феодора Иоанновича». И всё! Поясняет ли это как-то происхождение поговорки о «Мартыне, который натрескался мыла»? Естественно, нет. Как академический комментарий данное примечание не выдерживает никакой критики!

Наряду с дополнениями в форме самостоятельных комментариев имеют место случаи, когда в существующие примечания включается новая информация. Далеко не всегда такое соединение нового со старым оказывается органичным. Приведу пример, когда дополнение фактически исправляет и отменяет старый комментарий и, тем не менее, не заменяет его собой (это было бы исправление), а контаминируется с ним в трудно совместимое, противоречивое целое.

В «Маленьком герое» есть такой пассаж: «...да и блондинка моя, право, стоила той знаменитой брюнетки, которую воспел один известный и прекрасный поэт и который еще в таких превосходных стихах поклялся всей Кастилией, что готов переломать себе кости, если позволят ему только кончиком пальца прикоснуться к мантилье его красавицы». В ПСС₁ в примечании к этому месту было высказано произвольное предположение, что, возможно, Достоевский имеет в виду пародийное стихотворение И. Панаева «Серенада». Однако в панаевской «Серенаде» нет ни брюнетки, ни «Кастильи», ни «мантильи», ни готовности героя «переломать себе кости». Это темное место позднее в примечаниях к малому академическому Собранию абсолютно точно прокомментировал В. Д. Рак, установивший, что герой рассказа имеет в виду стихотворение А. де Мюссе «Андалузка», в пятой строфе которого читаем: «Могу поклясться я Кастильи / Святыми всеми: чтобы раз / Коснуться кружевной мантильи, / Готов отсечь я руку или / Себе готов я вырвать глаз!» Причем финальные образы: «отсечь руку», «вырвать глаз» — это игривая аллюзия переводчика на евангельскую максиму Христа. В оригинале же именно: «переломать кости».

Кажется, однозначно: указание на «Андалузку» отменяет неосновательную гипотезу о панаевской «Серенаде». И тем не менее в обновленном комментарии можно прочесть: «Вероятно, что Достоевский, иронизируя по поводу увлечения испанской экзотикой, имеет в виду пародийное стихотворение Нового поэта (И. И. Панаева) “Серенада”». И тут же следом, «встык»: «В. Д. Раком установлено, что здесь имеется в виду стихотворение Альфреда де Мюссе “Андалузка”». В довершении всего примечание заканчивается словами: «Севилья — центральный город провинции Андалусия». Но ведь в тексте-то Достоевского — Кастилия (в точном соответствии с Мюссе). А Севилья — взята из «Серенады» Ивана Панаева. Вот такой комментарий.

Наконец, отмечу, что наряду с дополнениями имеют место случаи немотивированного изъятия в тексте ПСС₂ полноценных комментариев из ПСС₁. Так, в 1-м издании в примечаниях к «Маленькому герою» компактно и точно пояснялись отношения персонажей, которые вели себя «как Бенедикт и Беатриче в шекспировском “Много шума из пустяков”». Попутно была прокомментирована динамика вариантов названия комедии в разных редакциях рассказа («Много шума из пустого» в 1857 и 1860, «...из пустяков» — в 1865). Крепкий, добротный комментарий. Изъятие его без замены из корпуса примечаний ПСС₂ совершенно необъяснимо.