Карякин Ю. Ф. Стоит ли наступать на грабли? Открытое письмо одному Инкогнито
О Достоевском: «Ренегат», «не протестовал против потока слез»
Уже давно я заметил одну закономерность: люди Вашего склада почему-то очень активно не любят — прямо-таки ненавидят — Достоевского.
Я, конечно, не буду — здесь рассматривать вопрос о мировоззренческих противоречиях Достоевского. Скажу опять лишь о Вашем уровне подхода к этому духовному явлению.
Вы пишете: «Печально, но факт: Достоевский был ренегатом, он изменил делу своей юности (скажем: сломался). Он не хотел строить будущее общество ценою слезы ребенка, но он не протестовал против потока слез, которые проливали в России дети голодных и запоротых крестьян, ссыльных, переселенцев, еврейской, татарской бедноты, польских каторжан».
Почему Вы забыли сказать, что Достоевский во время процесса над петрашевцами не только не предал ни одного человека, а всячески спасал, а когда их всех повели расстреливать, — не дрогнул, не отрекся и с гордостью заявил об этом на всю Россию уже в 70-х годах? Почему не сказали о том мужестве, с каким он провел 10 лет каторги, солдатчины, ссылки? Это — не подвиг?
«Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния... тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений». Это Достоевский — публично — заявил в 1873 году.
Тогда же, в ответ на «глупую сплетню» и «подлую клевету», будто Достоевский написал карикатуру на Чернышевского, заключенного в тюрьму, — он заявил: это — «низость, мне приписываемая», для этого «нужно иметь ум и поэтическое чутье Булгарина... Значит, предположили, что я, сам бывший ссыльный и каторжный, обрадовался ссылке другого «несчастного»... Чернышевский никогда не обижал меня своими убеждениями. Можно очень уважать человека, расходясь с ним в мнениях радикально».
А «Подросток» в журнале Некрасова и Салтыкова-Щедрина — тоже «ренегатство»? А статья о Некрасове и речь на могиле поэта?
Ни одного из этих (и подобных) фактов Вы не привели. Стало быть, не обрадовались, не вдохновились ими? Не поставили себя на его место: сам бы выдержал хоть одну сотую долю того, что выдержал он?
Достоевский «не протестовал против потока слез»...
Такого я еще не читал никогда, ни у кого, нигде.
Это кто писал:
«Я не хочу мыслить и жить иначе как с верою, что все наши девяносто миллионов русских, или сколько их тогда будет, будут образованы и развиты, очеловечены и счастливы... С условием 10-й лишь части счастливцев я не хочу даже и цивилизации».
А это: «...мы, может быть, видим Шекспира. А он ездит в извозчиках, это, может быть, Рафаэль, а он в кузнецах, это актер, а он пашет землю. Неужели только маленькая верхушечка людей проявляется, а остальные гибнут (податное сословие для подготовки культурного слоя). Какой вековечный вопрос, и однако он во что бы ни стало должен быть разрешен».
Вот доминанта всего его творчества. Вот кредо, которому он ни разу не изменил. Ни разу.
И этот Достоевский — «не протестовал против потока слез»? А что такое картина из «Братьев Карамазовых», когда помещик затравливает собаками ребенка, затравливает на глазах матери, или сон Дмитрия о голодных матерях и детях — что это, как не гениальные и вечные образы вечного протеста?
И опять спрошу: а когда, где, как — Вы протестовали против потоков слез, которые на Ваших, на Ваших глазах лились, в Вашей стране, в Ваше время, слезы Вашего народа, слезы детей Вашего народа?
И Вы ему — Достоевскому — опять читаете «мораль».
С Вами согласился бы один критик, когда он в 1934 году заявил: «...если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника».
Прочитав это, я первый раз в жизни испугался за Достоевского. Я первый раз в жизни был рад, счастлив, что он умер.
Но Ваш суд уже не страшен — он смешон.
Смешно читать Ваши выкрики, когда издано 30-томное Полное собрание сочинений писателя — шедевр академического издания, образец научных комментариев к нему. Вы прочли их? Или Ваши выкрики и есть Ваша рецензия на гигантский труд нескольких поколений наших ученых?
Не желая — похвалил
Вы пишете: «Над произведением Б. Можаева витает дух Федора Михайловича Достоевского, в первую очередь — «Бесов». Фактически «Мужики и бабы» — попытка пересказать «Бесы» на новом историческом материале. Даже имена главных героев нарочито сближены: у Достоевского — Верховенский, у Можаева — Возвышаев».
И тут Вы совершенно правы. Вполне можно сказать: Возвышаев — это Верховенский времен коллективизации.
И в «Белых одеждах», и в «Детях Арбата», и в «Покаянии» Вы отыскиваете мотивы «Бесов». И Вы правы, правы. Вот еще несколько аргументов за эту Вашу правоту — самохарактеристики Петруши из черновиков к «Бесам»:
«Мне, собственно, до народа и до знания его нет никакого дела».
«В сущности, мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело».
«Если б возможно было половину перевешать, я бы очень был рад, остальное пойдет в материал и составит новый народ».
Еще о народе: «На растопку...», «На растопку...», «Матерьял!», «Всех оседлать и поехать», «Если же не согласятся — опять резать их будут, и тем лучше».
А вот откровение Петруши из романа:
«Останемся только мы, заранее предназначавшие себя для приема власти: умных приобщим к себе, а на глупцах поедем верхом. Этого вы не должны конфузиться. Надо перевоспитать поколение, чтобы сделать достойным свободы. Еще много тысяч предстоит Шатовых».
Но вот что писал один человек еще за восемь лет до «Бесов»:
...теперь мы уже знаем, какую роль в революциях играет глупость и как негодяи умеют ее эксплуатировать.
Спрашивается: надо разоблачать негодяев от революции? Надо показывать самой глупости, что она — глупость и что ее — эксплуатируют негодяи?
При всей огромной разнице, при всей даже противоположности позиций Достоевского и Маркса, — в этом пункте есть поразительное сходство.
В 1873 году Достоевский так разъяснял свой замысел:
«Я хотел поставить вопрос и, сколько возможно яснее, в форме романа дать на него ответ: каким образом в нашем переходном и удивительном современном обществе возможны — не Нечаев, а Нечаевы, и каким образом может случиться, что эти Нечаевы набирают себе под конец нечаевцев?.. “Я мошенник, а не социалист”, — говорит один Нечаев, положим, у меня в моем романе “Бесы”, но уверяю вас, что он мог бы сказать это и наяву. Это мошенники очень хитрые и изучившие именно великодушную сторону души человеческой, всего чаще юной души, чтоб уметь играть на ней как на музыкальном инструменте».
Все это точь-в-точь относится и к можаевскому Возвышаеву, и, скажем, к рыбаковскому Юрию Шароку, к дудинцевскому Саулу.
Повторяю: тут Вы правы. Только ведь Вы считаете это сходство самоубийственным для Можаева, Рыбакова, Дудинцева. Почему? Что тут плохого?
Возвышаеев, Шарок, Саул похожи па Петрушу Верховенского? Похожи.
Были такие Верховенские? Были такие Возвышаевы, Шароки, Саулы? Были.
Надо их разоблачать? Надо с ними бороться? Надо.
Или — не было? Или — не надо?
Ну, так вот они, Можаев, Рыбаков, Дудинцев, — с ними и борются, и борются превосходно.
Вы хотите сказать, что в романе Достоевского есть такие вещи, с которыми мы никак не можем согласиться? Несомненно.
Надо их «отсечь» (по Вашему выражению)? Безусловно. Вот Можаев, Рыбаков, Дудинцев их и отсекают: они и показывают реальную силу, противостоящую Возвышаевым, Шарокам, Саулам.
Почему-то я, читая «Бесов», всегда восхищаясь образом Петра Верховенского (то есть восхищаюсь тем, как беспощадно он разоблачается, Петруша), но на свой счет его не принимаю. Неужели Вы — принимаете? Странно.
Персонаж — против автора
Я попытаюсь доказать Вам, что Вы даже не представляете, насколько Вы правы в своем неприятии Достоевского. Вы его и должны не просто не любить, не просто бояться, а ненавидеть. За что? За то, что он раскусил Вас задолго до Вашего появления на свет. И отсюда же — Ваша болезненная страсть к нему.
Отчего сходят с ума, отчего мучаются герои Достоевского. Вот Иван Карамазов. Сам не убивал, только подсказал Смердякову: «Бога нет — всё дозволено», а тот взял и убил. И вот Иван вдруг чувствует себя действительно «главным убивцем». Или Алеша. Отец Зосима посылает его «в мир», чтобы предотвратить преступление, предупредить кровопролитие, спасти братьев. Алеша не сделал этого. И? И — чувствует себя еще более виноватым, чем Иван, — в полном соответствии с тем, что ему, Алеше, говорил Зосима: «...и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый и безгрешный и не светил. Если бы светил, то светом своим озарил бы и другим путь, и тот, который совершил злодейство, может быть, не совершил бы его при свете твоем...» И более того. Оказывается, по Достоевскому: «Воистину и ты в том виноват, что не хотят тебя слушать». — Совесть не дает покоя. Совесть — кричит.
Спрашивается: Вам-то это всё зачем? Ведь эдак всю жизнь будешь чувствовать себя виноватым. И Вы превосходно отделываетесь от совести: «самокопанье», «абстрактный гуманизм»... А Ваш «конкретный гуманизм» — без совести?..
Ваше неприятие Достоевского — не что иное, как трусость разобраться в своих истинных мотивах и страх перед тем, что в них разберутся другие.
Зачем Вам такой Достоевский:
«Во мне много есть недостатков и много пороков. Я оплакиваю их, особенно некоторые, и желал бы, чтоб на совести моей было легче. Но чтоб я вилял, чтобы Федор Достоевский сделал что-нибудь из выгоды или из самолюбия — никогда Вы этого не докажете и факта такого не представите... С гордостью повторю это... Направление! Мое направление то, за которое не дают чинов».
Зачем Вам и такое:
«Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, а потому надо желать одной правды и искать ее, несмотря на все выгоды, которые мы можем потерять из-за нее, и даже несмотря на все те преследования и гонения, которые мы можем получить из-за нее».
Зачем Вам — такая высота:
«О том, что литературе (в наше время) надо высоко держать знамя чести. Представить себе, что бы было, если б Лев Толстой, Гончаров оказались бы бесчестными? Какой соблазн, какой цинизм и как многие бы соблазнились. Скажут: “если уж эти, то... и т. д.” То же и наука...»
И все-таки Вы всё возвращаетесь и возвращаетесь к Достоевскому, как его герой в квартиру процентщицы, всё дергаете и дергаете за звонок. Со сладострастием отыскиваете грехи гения, чтобы низвести его до себя.
Сюрпризик на букву «П»
В «Преступлении и наказании» Порфирий Петрович, следователь, спрашивает Раскольникова:
— А сюрпризик-то не хотите разве посмотреть?
— Какой сюрпризик? что такое?
Надо сказать, что Вы тоже заготовили хороший сюрпризик.
Вы приводите такую цитату из Достоевского о Чернышевском и Добролюбове: «И те пердуны». И изящно добавляете: «Извините»...
Ах, какая деликатность! Какое обхождение! За ярлык — с Гитлером с белофиннами — не извинялись ни перед Можаевым, ни перед читателями, а тут — извольте признать утонченность Вашей души... «Извините».
Только нет уж, тут-то и особенно не извиню. И Вы сами прекрасно знаете — почему.
Вы прекрасно знаете, откуда, у кого Вы их взяли, эти слова.
Вы прекрасно знаете, какую операцию над ними проделали.
Вы взяли их из черновиков к «Бесам». Взяли у Петра Верховенского. По замыслу писателя, этот негодяй и должен был их произносить.
Вот контекст этих слов. Достоевский набрасывает диалог между Степаном Трофимовичем и Петром Верховенским.
Степан Трофимович — Петруше:
— Ты даже не имеешь извинения в утопии, как Ч<ернышевски>й, Д<обролюбо>в.
А Петруша ему в ответ:
— И те пердуны. Мы последние и самые лучшие.
Петруша, Петруша это, а не Достоевский!
Что Вы делаете с цитатой?
Фразу «Мы последние и самые лучшие» Вы предусмотрительно отбрасываете и правильно, правильно! Значит, все-таки чуть-чуть понимаете Достоевского, понимаете, по крайней мере, что не мог он такое сказать о себе: «Мы последние и самые лучшие».
Зато Вы оставляете фразу первую, берете эту пакость, берете слова этого негодяя и — приписываете их самому Достоевскому!
Достоевский устами... Петруши.
Как всё же называются такие вещи? Похоже, Вы поставили здесь настоящий рекорд неразборчивости средств. Подсунуть Достоевскому убеждения Нечаева-Петруши (а Можаеву — Гитлера) — такого еще действительно не бывало и уже, вероятно, не будет. Но кто бы мог с Вами хотя бы сравниться? Не вижу никого, кроме героев самого Достоевского. Такими ведь средствами именно Петруша и пользуется, когда выдает свой «листок» за шатовский (в чисто провокаторских целях), или вон еще Лужин, когда подсовывает свою «красненькую» в карман Сонечке, чтобы уличить ее в воровстве.
И после всего этого Вы еще осмеливаетесь писать: «Извините».
Извините, дескать, меня за то, что мне, такому деликатному, интеллигентному и научному, приходится цитировать такие грубые, неприличные, такие циничные и ренегатские слова такого циника, реакционера и ренегата, как Достоевский. О, те слова режут мне ухо, оскорбляют мой тонкий слух. Но всё равно, мол, приходится ради истины, ради того, чтобы раскрыть всем глаза на Достоевского (и на Можаева), приходится их цитировать. Ужасно...
Нет, великолепно. Действительно, великолепно разыгранная сценка! Как говорится в булгаковском романе: «Королева в восхищении!»...
Так что сюрпризик с этими — как их? на букву «п»? — сюрпризик с ними у Вас не получился. Получились опять и опять грабли, то есть получилось то, что всегда получается, когда на них наступают (извините).
Карякин Ю. Ф. Бес смертный: Приход и изгнание. О Ленине, Сталине, Пол Поте, а также Солженицыне и Сахарове. М., 2011. С. 98–107.