Звуки

Звуки — фрагмент художественно-изобразительной системы Достоевского, связанный с описанием звукового ряда, сопровождающего текст. Наиболее яркая особенность — усиление значимости звукового ряда, установка не на то, что говорят, а на то, как говорят (совершается переход от ментального плана к психологическому), важность звукового фона, описание которого делает читателя сопричастным происходящему. А. В. Чичерин считал, что звуковой ряд Достоевским продуман до мельчайших подробностей: от описания звуков до звукописи. «У Достоевского под каждой буквой глубоко и прочно уложенный фундамент, крепко все слажено, в тугой грунт вбиты звуки слов и слова» (Чичерин А. В. Достоевский — Искусство прозы // Достоевский — художник и мыслитель. М., 1972. С. 263). Интерес к звуковому миру у Достоевского возникает одновременно с появлением интереса к его стилю и развеиванием мифа о «нехудожественности» произведений Достоевского (работы В. Виноградова, Л. Гроссмана, А. Чичерина, А. Гозенпуда, С. Соловьева и др.). Наблюдения исследователей в этой области можно обобщить следующим образом:

1. Исступленность, повышенная экстатичность, напряженность звукового мира. С. М. Соловьев отмечает, что эта черта особенно ярко проявляется на фоне относительно умеренных в звуковом плане фрагментов: «Звук используется Достоевским весьма неравномерно. На фоне обычного, умеренного использования звуковых описаний резко выделяются звуковые ансамбли, звуковые максимумы, звуковые пики, которые вбирают в себя как бы все голоса его оркестра» (Соловьев С. М. Изобразительные средства в творчестве Ф. М. Достоевского. М., 1979. С. 310). «— Едем! — заревел Рогожин, чуть не в исступлении от радости <...> Не подходи! — завопил Рогожин <...> Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пели, другие кричали и хохотали...» (8; 143) и далее по тексту (Настасья Филипповна бросает деньги в камин): «крикнула», «крик раздался кругом», «кричали кругом», «все восклицали», «вопил», «провопив, он пополз было в камин», «закричала», «кричала», «вопил», «вскрикивал», «проскрежетал», «вскричал», «кричали все в один голос», «заревел», «закричали кругом», «вопил», «ревели со всех сторон», «крикнула» и наконец: «Вся рогожинская ватага с шумом, с громом, с криками пронеслась по комнатам к выходу...» (8; 143–148).

2. Автономность описаний звукового мира от мира зримого и вещественного. У Достоевского нередки ситуации, когда герой, что называется, «весь превращается в слух». По словам С. М. Соловьева, «вместе с Достоевским читатель словно погружается в первичные глубинные пласты чувствований и переживаний, где еще не ясен смысл, не подключено сознание, не определено слово, но звук, один лишь уплотненный звук выражает неистовство несдерживаемых страстей» (Там же. С. 289). Такова сцена бреда Раскольникова: «Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику. Боже, что это за крик! Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств он никогда еще не слыхивал и не видывал. Он и вообразить не мог себе такого зверства, такого исступления. <...> Но драки, вопли и ругательства становились все сильнее и сильнее. И вот, к величайшему изумлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова, так что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, — конечно о том, чтоб ее перестали бить, потому что ее беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки и бивший что-то такое говорил, и тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь. Вдруг Раскольников затрепетал как лист: он узнал этот голос; это был голос Ильи Петровича. <...> Он бьет ее ногами, колотит ее головою о ступени, — это ясно, это слышно по звукам, по воплям, по ударам! <...> Но вот, наконец, весь этот гам, продолжавшийся верных десять минут, стал постепенно утихать. Хозяйка стонала и охала <...> Но <...> вот уходит и хозяйка, все еще со стоном и плачем... вот и дверь у ней захлопнулась... Вот и толпа расходится с лестниц по квартирам, — ахают, спорят, перекликаются, то возвышая речь до крику, то понижая до шепоту...» (6; 90–91).

3. Контраст звуков и беззвучия. Тишина у Достоевского отнюдь не тождественна молчанию; она является значимым элементом звукового мира. «Но всюду было мертвое молчание и, как нарочно, полное затишье, ни малейшего ветерка. “И только шепчет тишина”, — мелькнул почему-то этот стишок в голове его, — вот только не услышал бы кто, как я перескочил; кажется, нет» (14; 353). Е. Димитров указывает на принципиальность безмолвия у Достоевского: «Слово увенчивается безмолвием Христа. Безмолвие у Достоевского есть не смерть слова, а его живая жизнь. Безмолвие не является отрицанием, отсутствием слова, оно скорее инословие. Безмолвие “звучит” в пространстве, где все слова уже высказаны. Безмолвие — это граница слова, это выход за пределы языка, но не за пределы смысла. Безмолвие останавливает, укрощает слово, но еще сильнее продолжает символическую и смысловую цепь. Онтологическое безмолвие реализуется поэтически как символический жест (поцелуй Христа, поклон Зосимы, финальный жест Раскольникова и т. д.)» (Димитров Е. Безмолвие у Достоевского // Достоевский и современность. Ч. 1. Новгород, 1991. С. 51). Но безмолвие неразрывно соединено у Достоевского с целым морем звуков. А. Гозенпуд отмечает: «С удивительным мастерством использует Достоевский контрасты безмолвия и шума, переходы от пиано к форте и обратно» (Гозенпуд А. А. Достоевский и музыкально-театральное искусство. Л., 1982. С. 140). В качестве примера исследователь приводит фрагмент из «Преступления и наказания»: «Но ничто не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного... Вдруг, далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейся темноте, различил он толпу, говор, крики...» (6; 135). А. Гозенпуд делает вывод: «На контрастах шума и тишины, нарастания и спада звучности строятся драматические сцены; и тишина, предваряющая взрыв, и следующая за ним пауза столь же действенны, как возбужденная речь противников» (Гозенпуд А. А. Достоевский и музыкально-театральное искусство. Л., 1982. С. 141).

4. Повышенный психологизм звукоописательного ряда. С. М. Соловьев указывает: «Достоевский использует весьма часто звук в виде отдельного, расчлененного звукового акцента, находящегося, однако, в глубочайшем соответствии с настроением, психологией и переживаниями его персонажей» (Соловьев С. М. Изобразительные средства в творчестве Ф. М. Достоевского. М., 1979. С. 271). «...Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему всё приятнее и приятнее становилось» (6; 134).

5. Звуко-музыка Достоевского (термин С. М. Соловьева) — описание звуков музыки у Достоевского строится не столько на воспроизведении ассоциативного ряда, сколько на описании человеческих голосов, прорывающихся сквозь музыкальную оболочку звуков. Это своеобразная персонификация музыкального ряда: «Началась музыка <...> скрипка зазвенела сильнее; быстрее и пронзительнее раздавались звуки. Вот послышался как будто чей-то отчаянный вопль, жалобный плач, как будто чья-то мольба вотще раздалась во всей этой толпе и заныла, замолкла в отчаянии <...> вопли и стоны лились все тоскливее, жалобнее, продолжительнее. Вдруг раздался последний, страшный, долгий крик, и все во мне потряслось...» (2; 196). С. М. Соловьев отмечает: «Проникновение звуков и музыки в переживания человека, близость со-звучий к со-переживаниям, соответствие звуков настроению человека и настроение человека, выраженное в звуках, — вот истинная, своеобразнейшая сфера “звукописи” Достоевского...» (Соловьев С. М. Изобразительные средства в творчестве Ф. М. Достоевского. М., 1979. С. 267).

В целом можно отметить, что звукоописания у Достоевского тяготеют к какофонии, дисгармонии, дискретности и контрастности — но во всем этом и заключается своеобразие симфонического размаха его произведений, их гармония, цельность и единство.

Загидуллина М. В.