Юродство

Юродство — 1) экстремальная форма самоотречения, вид практической религиозно-бытовой аскезы внеуставного содержания; 2) у Достоевского — тип поведения героя-маргинала. Юродивый — трагический лицедей, антигерой-обличитель обыденного мира и его мнимых ценностей. Божье дитя, презревшее высокоумие земных князей и собственное тело, шут в веригах («Божий шут», — по выражению Л. Карсавина в «Поэме о Смерти», 1932), актер и зритель собственной игры. Его воспринимают как наместника Страшного Суда на земле. Юродивый никого не боится, суд земной ему не страшен, поскольку никто не способен оказаться более жестоким по отношению к своему телу, чем он сам; не боится он и чужого мнения. В жутковато-веселом поведении защитника правды последнее прикрыто, как щитом, убогим образом. Подлинная правда несказуема в гармоническом речении и в упорядоченном по правилам риторики высказывании (см. специфическое косноязычие юрода; Аким во «Власти тьмы» Л. Толстого; стихотворство капитана Лебядкина). Есть стыд формы и бесстыдство последней правды. Юродство и есть самораскрытие в человеке стыда как формы правды, ее эпатирующее людей явление. Феномен юродства является изначально русским, не имеющим прямых аналогов в культурах иного типа (ср.: фигуры евнуха, дервиша, аскета-пустынника, йога). В своей истории русское юродство не исчерпано биографиями знаменитых юродивых, оно получает множество секулярных форм выражения, как на уровне бытового поведения, так и в литературных образах и в философской личности. Юродство стало глубоко национальной чертой отечественного поведения и образа жизни, а со временем — и предметом игры и мимикрии (лже-старец Распутин). Наличие черт юродства в облике мыслителя — писателя и художника — не следует трактовать в оценочных интонациях: амбивалентный характер юродства сочетает бессознательное лицемерие с открытым отрицанием основ нормированной жизни, надрыв страдания с комической самокритикой, сакральную серьезность религиозного подвига с жизненной клоунадой. Юродство выражает отчаяние перед несовершенной жизнью, тоску о слабом человеке и попытку прорваться сквозь грешную телесность к святой возможности встречи с Богом, раскрыться ему в жертвенном самонаказании. Юродство — форма кризиса духа и вечного стояния на пороге смерти заживо. Юродство может свидетельствовать о трагической разломленности жизни на неадекватные сферы слова и идеи. Так, озабоченность Мышкина мыслевыражением («Я не имею жеста. Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею...» — 8; 458) определяет неполноту его личного юродства, в принципе неспособного завершить героя и оставляющего его на стадии «идиота» (отсюда в частности все следствия трагической вины Мышкина). От самоуничижительных жестов Макара Девушкина и Фомы Опискина до эстета-юродивого Ставрогина и позерского юродства Федора Павловича Карамазова, от маргиналов церковной ограды («блаженная»-юродивая Лизавета; изуверско-фантастическое юродство отца Ферапонта) до патологического лже-юродства Смердякова — таковы воплощения «основного героя» Достоевского. Для писателя в подлинном юродстве был дан народный идеал органической святости: «Лучшие люди. Где теперь и что такое теперь лучшие люди <...> Чины — пали. Дворянство — пало. Все форменные установки лучшего человека — пали. Остались народные идеалы (юродивый, простенький, но прямой, простой. Богатырь Илья Муромец, тоже из обиженных, но честный, правдивый, истинный)» (24; 269). На героях Достоевского сказалось исконно русское юродство мысли (привычка к негативному, «от противного», поиску правды) и юродства творческого поведения, связанного в частности с мессианскими наклонностями: таково поведение П. Чаадаева, А. Хомякова, поздних Н. Гоголя и Л. Толстого, В. Гаршина, Н. Федорова, В. Соловьева, символистов. Юродство связано в русской культуре с «уходом» как типом фронды (уход в скиты или монастырь, «к цыганам» или «в актеры», в город или в деревню, «в народ» или в эмиграцию; ср. романтический мотив «добровольной» ссылки). Уход в город внес элементы юродства в поведение С. Есенина и В. Шукшина; например, его «чудики»; «в народ» ушли и пропали А. Добролюбов и Л. Семенов (их, как и Л. Толстого, Н. Бердяев назвал «нашими русскими францисканцами»). Юродство как тип «Божьего безумия» наблюдали в поведении В. Хлебникова, А. Белого, В. Свенцицкого, Н. Клюева, Е. Честнякова, обериутов и футуристов. Именно героям Достоевского отечественная культура обязана непрерывностью юродской традиции. Если для С. Булгакова в «подвиге юродства» мыслится предел забвения «самости» в жертвенном предстоянии Богу (Свет невечерний. М., 1917. С. 348), то для М. Бахтина в этой надчеловеческой и абстрактной отверженности заключен грех гордого одиночества и противления другому (Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 105–106, 125, 128, 150, 161, 353). Известного предела самоотрицания (не без влияния Достоевского) достигает юродство в героях утопий-антиутопий А. Платонова «Чевенгур», «Котлован», «14 Красных Избушек». Современное прочтение феномена юродства усиливает в нем элементы вымученного и наигранного героизма паче гордости.

Исупов К. Г.