Засецкая (Давыдова) Юлия Денисовна

[1835 (?) — 1882, Париж]

Дочь поэта-парти­зана Д.В. Давыдова, переводчица, автор книги «Часы досуга». Жена писателя А.Г. Достоевская вспоминает: «К 1873 году относится знакомство Федора Михайловича с Юлией Денисовной Засецкой, дочерью партизана Дениса Давыдова. Она только что основала тогда первый в Петербурге ночлежный дом (по 2-й роте Измайловского пол­ка) и чрез секретаря редакции "Гражданина" пригласила Федора Михайловича в назначенный день осмотреть устроенное ею убежище для без­домных. Ю.Д. Засецкая была редстокистка, и Федор Михайлович, по ее приглашению, не­сколько раз присутствовал при духовных бесе­дах лорда Редстока и других выдающихся про­поведников этого учения. Федор Михайлович очень ценил ум и необычайную доброту Ю.Д. Засецкой, часто ее навещал и с нею переписывал­ся. Она тоже бывала у нас, и я с нею сошлась, как с очень доброю и милою женщиною, выразив­шею ко мне при кончине моего мужа много уча­стия в моем горе <...>. Любил Федор Михайло­вич бывать у Юлии Денисовны Засецкой <...> и постоянно вел с нею горячие, хотя и дружеские, споры по поводу ее религиозных убеждений».
Дело в том, что Засецкая переменила свои религиозные убеждения, перейдя из правосла­вия в лютеранство, а Достоевский пытался ее снова обратить в православие. Н.С. Лесков вспо­минает об этом, хотя и с явной предвзятостью по отношению к Достоевскому: «Ф.М. Достоевский зашел раз сумерками к недавно умершей в Па­риже Юлии Денисовне Засецкой, урожденной Давыдовой, дочери известного партизана Дени­са Давыдова. Федор Михайлович застал хозяй­ку за выборками каких-то мест из сочинений Джона Буниана и начал дружески укорять ее за протестантизм и наставлять в православии. Юлия Денисовна была заведомая протестантка, и она одна из всех лиц известного великосвет­ского религиозного кружка не скрывала, что она с православием покончила и присоединилась к лютерантству. Это у нас для русских не дозволе­но и составляет наказуемое преступление, а по­тому признания в таком поступке требует изве­стного мужества. Достоевский говорил, что он именно "уважает" в этой даме "ее мужество и ее искренность", но самый факт уклонения от пра­вославия в чужую веру его огорчал. Он говорил то, что говорят и многие другие, то есть что пра­вославие есть вера самая истинная и самая луч­шая и что, не исповедуя православия, "нельзя быть русским". Засецкая, разумеется, держа­лась совсем других мнений и по характеру свое­му, поразительно напоминавшему горячий ха­рактер отца ее, "пылкого Дениса", была как нельзя более русская. В ней были и русские при­вычки и русский нрав, и притом в ней жило та­кое живое сострадание к бедствиям чернорабо­чего народа, что она готова была помочь каждо­му и много помогала. Она первая с значительным пожертвованием основала в Петербурге первый удобный ночлежный приют и сама им занима­лась, перенося бездну неприятностей. Вообще, она была очень доступна всем добрым чувствам и отзывалась живым содействием на всякое че­ловеческое горе. Притом все, что она делала для других, — это делалось ею не по-купечески, а очень деликатно. Словом, она была очень добрая и хорошо воспитанная женцина и даже набожная христианка, но только не православная. И пере­ход из православия в протестантизм она сдела­ла, как Достоевский правильно понимал, пото­му, что была искренна и не могла сносить в себе никакой фальши. Но через это-то Достоевскому и было особенно жалко, что такая "горячая ду­ша" "ушла от своих и пристала к немцам". И он ей пенял и наставлял, но никак не мог возвра­тить заблудшую в православие. Споры у них бывали жаркие и ожесточенные. Достоевский из них ни разу не выходил победителем. В его бое­вом арсенале немножко недоставало оружия. Засецкая превосходно знала библию, и ей были знакомы многие лучшие библейские исследова­ния английских и немецких теологов. Достоев­ский же знал священное писание далеко не в та­кой степени, а исследованиями его пренебрегал и в религиозных беседах обнаруживал более страстности, чем сведущности. Поэтому, буду­чи умен и оригинален, он старался ставить "загвоздочки", а от уяснений и от доказательств он уклонялся: загвоздит загвоздку и умолкнет, а люди потом все думают: что сие есть? Порою все это выходило очень замысловато и забавно. Так-то, по этому способу, он здесь и загвоздил раз "куфельного мужика", с которым с этих пор в свете и возились чуть не десять лет и никак не могли справиться с этой загвоздкой.
Тою зимою, о которой я вспоминаю, в Петер­бург ожидался Редсток, и Ф.М. Достоевский по этому случаю имел большое попечение о душе Засецкой. Он пробовал в это время остановить ее религиозное своенравие и "воцерковить" ее. С этой целью он налегал на нее гораздо потвер­же и старался беседовать с нею наедине, чтобы при ней не было ее великосветских друзей, от которых (ему казалось) она имела поддержку в своих антипатиях ко всему русскому. Он захо­дил к ней ранним вечером, когда еще велико­светские люди друг к другу не ездят. Но и тут дело не удавалось: иногда им мешали, да и Засецкая не воцерковлялась и все твердила, что она не понимает, почему русский человек всех луч­ше, а вера его всех истиннее? Никак не понима­ла... и Достоевский этого ее недостатка не испра­вил. Засецкая говорила, будто она имела уже об этом ранее беседы с такими-то и с такими-то ав­торитетными людьми, но что ни один из них не был в этом случае счастливее Достоевского.
Это сделалось любимою темою Засецкой для отпора Достоевскому. Она думала, что если "со всеми" говорила, то и Достоевский ее воцерковлять не станет, а его это только раздражало, и раз, когда Засецкая при двух дамах сказала, что она не знает: "что именно в России лучше, чем в чужих странах?", то Достоевский ей коротко отвечал: "все лучше". А когда она возразила, что "не видит этого", — он отвечал, что "никто ее не научил видеть иначе".

— Так научите!

Достоевский промолчал, а Засецкая, обратясь к дамам, продолжала:

— Да, в самом деле, я не вижу, к кому здесь даже идти за научением.

А присутствовавшие дамы ее еще поддержа­ли. Тогда раздраженный Достоевский в гневе воскликнул:

— Не видите, к кому идти за научением! Хо­рошо! Ступайте же к вашему куфельному мужи­ку — он вас научит!

(Вероятно, желая подражать произношению прислуги, Достоевский именно выговорил "куфельному", а не кухонному).

Дамы не выдержали, и одна из них, сестра За­сецкой, графиня В<исконти>, неудержимо рас­хохоталась...

— Comment! [Как! — франц.]. Я должна идти к моему кухонному мужику! Вы Бог знает какой вздор говорите!

Достоевский обиделся и заговорил еще раз­драженнее:

— Да, идите, все, все идите к вашему куфельному мужику!

И, встав с места, он еще по одному разу по­вторил это каждой из трех дам в особину:

— И вы идите к вашему куфельному мужи­ку, и вы...

Но когда это дошло до живой, веселой и чрез­вычайно смешливой гр. В<исконти>, то эта еще неудержимее расхохоталась, замахала на Досто­евского руками и убежала к племянницам.

Одна Засецкая проводила мрачного Федора Михайловича в переднюю, и за то он, прощаясь с нею, здесь опять сказал ей:

— Идите теперь не к ним, а к вашему куфель­ному мужику!

Та старалась сгладить впечатление и тихо от­вечала:

— Но чему он меня в самом деле научит!
— Всему!
— Как всему?
— Всему, всему, всему... и тому, чему учит Редсток, и тому, чему учит Мэккензи Уоллес и Деруа Болье, и еще гораздо больше, чем этому.

Хозяйка возвратилась в свой кабинет и рас­сказала дамам свое прощание с Достоевским, и те еще более смеялись над данною им команди­ровкою "идти к куфельному мужику", который "научит всему"».

По поводу их переписки А.Г. Достоевская указывает: «У наследников Юлии Денисовны (ее сыновей и дочерей) или сестры ее графини Вис­конти могли бы найтись и ответы Федора Михай­ловича на письма Засецкой, преимущественно по вопросам религии». Письма Достоевского к Засецкой не со­хранились, но известно 6 писем Засецкой к До­стоевскому в РГАЛИ и РГБ. С некоторыми из них связаны личные записи Достоевского. На­пример, в 1878 г. встречается дважды: «У Засец­кой (фабрика и приют) <...>. К Засецкой и проч.». Эти записи связаны с получением 21 апреля 1878 г. следующей записки от Засецкой: «Многоуважаемый Федор Михайлович! Завтра, в субботу, в 8 часов с ¼ будет стоять у Вашего подъезда моя коляс­ка, в которой прошу вас приехать не на часок, а более. Вы в ней и возвратитесь обратно...».
Через Засецкую Достоевский устраивал ня­ню Прохоровну (П.П. Шахову) «в богадельню». «Все сделано, улажено и устроено для вашей ста­рушки, — сообщает Засецкая Достоевскому 14 июля 1878 г., откликаясь на его письмо. — Я взяла ей годовой мещанский паспорт, отдала <...> для богадельни <...>. Я очень рада, что это мне удалось, несмотря на все препятствия, но после Бога она вас должна за это благодарить. Я получила ваше письмо и дорого ценю его, зная, насколько вы не любите писать письма <...>. Со­вершенно справедливо вы мне заметили, что не следует строго судить никого, даже и чиновни­ков в белых галстуках <...>. Кстати, раз навсег­да, вы ничем меня оскорбить не можете, потому что я знаю, что вы этого желать не можете <...>. Надолго ли вы едете в Москву и когда? Решились ли вы на издание журналга и к какому времени явится ваш роман?».
7 сентября 1878 г. Засецкая пишет Достоев­скому: «Наконец-то вы решились обрадовать меня письмом. До вчерашнего утра я беспокои­лась о вас, думая, что вы нездоровы, потом вооб­ражала, что вы сердитесь на меня за мое длин­ное письмо <...>, где я так много говорила о лор­де Редстоке. Но вчера утром, в просительные часы (около 9-11), сижу за чаем одна, и вдруг является элегическая фигура П<уцыковича>. Он стал развивать свои планы и мечты (всегда блестящие), рассчитывает на сотрудничество И.С. Аксакова, надеется на вас и тут же сказал, что получил от вас письмо. Это немедленно ввер­гло меня в mauvaise humeur [дурное настрое­ние — франц.] <...>. Вы более месяца молчите, а пишите ему. Не знаю даже, получили ли вы книгу "Histoire de la Commune” ["История Ком­муны" — франц. <...>, а в ней адрес Шаховой, и по­том в конверте изречения Св. Писания. Но ска­жу откровенно, вечером, когда получила ваше письмо, с радости все вам простила.
Не могу верить, чтобы роман ваш, как бы вы его ни подразделяли, был иначе как художе­ственным, хотя вы им пока недовольны. Вы зна­ете, как ценят все ваши произведения, т.е. люди понимающие, потому что публика вообще не сто­ит внимания, для нее все хорошо, даже Мещер­ский <...>.
Вы коснулись Ноя и столпотворения вавилон­ского, называя его колоссальной аллегорией. Скажите, по правде, не все ли ваши подобные, поэты, писатели, восторженные патриоты, угас­шие и еще существующие, не все ли вы строите, строите, высоко поднимаете одну задушевную идею о каком-то великом будущем, о каких-то доселе не осуществленных высоких стремлени­ях народа и молодого поколения, о влиянии на мир любимой вами России потому только, что она ваша отчизна, и что ж? вдруг после целой жизни воспеваний, предсказаний и ожиданий вы с ужасом видите, что никто не понимал вас, не слушал <...>.
Как я рада, что скоро увижу вас <...>. До­звольте мне, уважаемый друг, быть вам чем-ни­будь полезной и не причиняйте мне mauvaise humeur постоянным напоминанием о каких-то книгах, за которые я сама ничего не заплатила. Только будьте здоровы, и для этого не волнуйте себя <...>. Неужто необходимо для вас писать по ночам и расстраивать себе нервы?..».
13 марта 1879 г. Засецкая благодарит А.Г. До­стоевскую за то, что она прислала ей билет на публичное чтение с участием Достоевского 16 мар­та 1879 г., а 29 января 1881 г. Засецкая пишет одиннадцатилетней дочери писателя Л.Ф. До­стоевской: «Милая Лили. Положите этот венок на вашего незабвенного папа, не смею беспоко­ить вашу мамашу, но, если возможно, отложите номер "Дневника", теперь вышедшего».