Толстая Александра Андреевна

[17(29).7.1816, Петербург — 31.3(13.4).1904, там же]

Гра­финя, двоюродная тетка Л.Н. Толстого, фрей­лина и камер-фрейлина Императорского дома с 1848 г. Дружеские отношения между Толстой и Л.Н. Толстым возникли в 1857 г., од­нако особенно запомнились Толстой встречи с Л.Н. Толстым в Петербурге в марте 1878 г., так как в это время Л.Н. Толстой впервые высказы­вает свои новые религиозные воззрения, отрица­ющие божественность Христа и церковь. Имен­но тогда Толстая записала в своем дневнике: «Каждое утро Лев приходит ко мне, и главный предмет наших разговоров — религия. После многих лет искания истины он наконец у при­стани. Эта пристань, конечно, построена им по-своему <...> У Льва в зачатии теперь новое сочи­нение, и я уверена, что в нем теперь отразится эта исповедь его веры или, вернее, исповедь его новой веры».

В январе 1880 г. между Толстой и Л.Н. Толс­тым выявились непримиримые разногласия, что выразилось в письме Л.Н. Толстого к Толстой в январе 1880 г.: «Я знаю, что требую от Вас по­чти невозможного — признания того прямого смысла учения, который отрицает всю ту среду, в которой Вы прожили жизнь и положили все свое сердце...», а Толстая ответила в письмах от 23 и 29 января 1880 г., назвав последнее письмо своим professi­on de foi.

Вполне понятно, что Толстая, верующая, как и Достоевский, в божественность Христа и при­знающая церковь, искала с ним сближения. Еще 26 марта 1880 г. Толстая направила Достоевско­му письмо на бланке Дома милосердия: «Мило­стивый государь Федор Михайлович. Высокая покровительница С.-Петербургского Дома мило­сердия ее Императорское высочество Евгения Максимилиановна принцесса Ольденбургская поручила мне выразить Вам искреннюю призна­тельность за участие в Литературно-музыкаль­ном вечере (20 марта) в пользу отделения несо­вершеннолетних Дома. С полным удовольствием исполняя волю ее Императорского высочества, прошу Вас, милостивый государь, принять вы­ражение моего к Вам уважения и преданности. Графиня А.Толстая».

Однако познакомилась Толстая с Достоев­ским только в январе 1881 г., незадолго до его смерти, о чем она вспоминала: «В 1878 году Лев Николаевич явился в Петербург, как всегда, не­ожиданно и, кажется, без всякой другой причи­ны, кроме желания объясниться и высказать мне свой духовный переворот <...>. Когда Лев стал мне доказывать не только бесполезность, но и вред, приносимый церковью, и дошел, нако­нец, до того, что отрицал божественность Хрис­та и спасение через Него, я готова была плакать и рыдать <...>. От нашей переписки того време­ни почти не осталось ничего; иные письма я уничтожила, — они меня слишком смущали, — другие я отдала Достоевскому. Вот как это слу­чилось.

Я давно желала познакомиться с ним, и на­конец мы сошлись, но — увы! — слишком по­здно. Это было за две или за три недели до его смерти. С тех пор как я прочла "Преступление и наказание" (никакой роман никогда на меня так не действовал), он стоял для меня, как моралист, на необыкновенной вышине, несравненно выше других писателей, не исключая и Льва Толсто­го, — разумеется, не в отношении слога и худо­жественности.

Я встретила Достоевского в первый раз на ве­чере у графини Комаровской. С Львом Николае­вичем он никогда не видался, но как писатель и человек Лев Николаевич его страшно интере­совал. Первый его вопрос был о нем:

— Можете ли вы мне истолковать его новое направление? Я вижу в этом что-то особенное и мне еще непонятное...

Я призналась ему, что и для меня это еще за­гадочно, и обещала Достоевскому передать по­следние письма Льва Николаевича, с тем, однако ж, чтобы он пришел за ними сам. Он назначил мне день свидания, — и к этому дню я переписа­ла для него эти письма, чтобы облегчить ему чте­ние неразборчивого почерка Льва Николаевича. При появлении Достоевского я извинилась пе­ред ним, что никого более не пригласила, из эго­изма, — желая провести с ним вечер с глаза на глаз. Это очаровательный и единственный вечер навсегда запечатлелся в моей памяти; я слуша­ла Достоевского с благоговением: он говорил, как истинный христианин, о судьбах России и всего мира; глаза его горели, и я чувствовала в нем пророка... Когда вопрос коснулся Льва Ни­колаевича, он просил меня прочитать обещан­ные письма громко. Странно сказать, но мне было почти обидно передавать ему, великому мыслителю, такую путаницу и разбросанность в мыслях.

Вижу еще теперь перед собой Достоевского, как он хватался за голову и отчаянным голосом повторял: "Не то, не то!.." Он не сочувствовал ни единой мысли Льва Николаевича; несмотря на то, забрал все, что лежало писанное на столе: оригиналы и копии писем Льва. Из некоторых его слов я заключила, что в нем родилось жела­ние оспаривать ложные мнения Льва Николае­вича.

Я нисколько не жалею потерянных писем, но не могу утешиться, что намерение Достоевского осталось невыполненным: через пять дней пос­ле этого разговора Достоевского не стало <...>.

Эта внезапная кончина поразила и меня. Я от­правилась к нему на квартиру поклониться его праху. Он лежал в крошечной комнатке; мало­летние сын и дочь стояли около него; вся обста­новка совершенно бедная; но посетителей было множество, и все казались убитыми горем; осо­бенно много было молодежи. Я уже собиралась уходить, когда подошла ко мне дама, весьма скромно одетая, и спросила меня, — я ли графи­ня Толстая. На мой утвердительный ответ она прибавила:

— Я позволила себе подойти к вам, полагая, что вам приятно будет услышать, какое хорошее впечатление Федор Михайлович вынес с вечера, проведенного у вас; это было его последнее удо­вольствие. Дама эта была его жена, А.Г. Досто­евская...».

И.Г. Захарьин (Якунин) передает рассказ Толстой о впечатлении от встречи с Достоевским: «Я, конечно, еще не видя его, находилась уже под обаянием его огромного, выходящего из ряду вон, таланта, так как прочитывала буквально все, что он писал. Весь его "Дневник писателя", тщательно собранный и переплетенный, испещ­рен моими заметками, сделанными на полях. Но тем не менее впечатление, которое он произвел на меня своею личностью и беседою (он пробыл у меня целый вечер), было необыкновенное. Мало того, что он казался мне человеком еван­гельским, не от мира сего, но самая речь его, порывистая и огнеустая, производила потряса­ющее впечатление. Могла ли подумать я тогда, что за его плечами стоял уже тихий ангел смер­ти!..».

17 января 1881 г. Толстая писала Л.Н. Тол­стому, что передала Достоевскому одно письмо: «Я эту зиму очень сошлась с Достоевским, которо­го давно любила заочно. Он с своей стороны лю­бит Вас, много расспрашивал меня, много слышал об Вашем настоящем направлении и, наконец, спросил меня, нет ли у меня чего-либо писанно­го, где бы он мог лучше ознакомиться с этим на­правлением, которое его чрезвычайно интересу­ет. Я вспомнила Ваше прошлогоднее письмо и да­ла ему это письмо».

Об этом же вспоминает А.Г. Достоевская: «Однажды гр. А.А. Толстая сообщила моему мужу о только что полученном ею письме от графа Льва Николаевича, в котором граф вы­сказывает несколько оригинальных мыслей по поводу возбужденного графинею религиозного вопроса. Федор Михайлович, уже знавший от Н.Н. Страхова о религиозных переживаниях Толстого, очень заинтересовался этим письмом. Графиня А.А. [Толстая] обещала прочесть это письмо Федору Михайловичу и пригласила посе­тить ее. Мой муж поехал, провел у графини ве­чер и привез с собою копию письма гр. Л.Н. Толс­того, которую графиня, ввиду неразборчивости почерка великого писателя, переписала для му­жа моего собственноручно. Но случилось так, что, передавая копию письма, графиня вложила в него и подлинник», и 25 января 1881 г., как свиде­тельствует А.Г. Достоевская, ее муж передал письмо Л.Н. Толстого и его копию Н.Н. Стра­хову, возвратившему их А.Г. Достоевской в 1883 г. в запечатанном пакете, который был вскрыт лишь в 1892 г. Ско­рее всего, речь идет о письме Л.Н. Толстого к Толстой от 2-3 февраля 1880 г.

Известно одно письмо Достоевского к Толс­той.