Попов Иван Иванович

[2(14).3.1862, Петер­бург — 1942, Москва]

Революционер-народово­лец. В 1882 г. окончил Петербургский учитель­ский институт (предварительно уездное и город­ское училища) и стал преподавателем истории в училищах и пансионатах. В 1882 г. Попов стал членом центрального кружка «Народная воля». В феврале 1885 г. был арестован по делу Г.А. Ло­патина, Якубовича-Мельшина и других и вы­слан в административном порядке в Забайкалье, в Кяхту. В Сибири был редактором газеты «Вос­точное обозрение» и журнала «Сибирский сбор­ник». С 1906 г. Попов поселился в Москве, был председателем Литературного общества, сотруд­ником газеты «Новь», работал в Московском крае­ведческом музее.

После октября 1917 г. Попов в качестве чле­на Общества политкаторжан и ссыльнопоселен­цев участвует в увековечении памяти народовольцев, выпускает книги: «Ковалик» (М., 1926), «Г.Лопатин» (М., 1930), «Минувшее и пе­режитое» (Л., 1924; 2-е изд. 1933) и др.

В книге «Минувшее и пережитое» Попов вспо­минает о знакомстве с Достоевским летом 1879 г.: «На втором курсе института я познакомился с Ф.М. Достоевским <...>. Он жил в Кузнечном переулке, около Владимирской церкви <...> Ле­том, в теплые весенние и осенние дни Достоев­ский любил сидеть в ограде церкви и смотреть на игры детей. Я иногда заходил в ограду и все­гда раскланивался с ним. Сгорбленный, худой, лицо землистого цвета, с впалыми щеками, вва­лившимися глазами, с русской бородой и длин­ными прямыми волосами, среди которых проби­валась довольно сильная седина, Достоевский производил впечатление тяжело больного чело­века. Пальто бурого цвета сидело на нем меш­ком; шея была повязана шарфом. Как-то я под­сел к нему на скамью. Перед нами играли дети, и какой-то малютка высыпал из деревянного ста­кана песок на лежавшую на скамье фалду паль­то Достоевского.

— Ну что же мне теперь делать? Испек кулич и поставил на мое пальто. Ведь теперь мне и встать нельзя, — обратился Достоевский к ма­лютке...

— Сиди, я еще принесу, — ответил малютка.

Достоевский согласился сидеть, а малютка высыпал из разных деревянных стаканчиков, рюмок ему на фалду еще полдюжины куличей. В это время Достоевский сильно закашлялся, а кашлял он нехорошо, тяжело; потом вынул из кармана цветной платок и выплюнул в него, а не на землю. Полы пальто скатились с лавки, "куличи" рассыпались. Достоевский продолжал кашлять... Прибежал малютка.

— А где куличи?

— Я их съел, очень вкусные...

Малютка засмеялся и снова побежал за пес­ком, а Достоевский, обращаясь ко мне сказал:

— Радостный возраст... Злобы не питают, горя не знают... Слезы сменяются смехом. — Не пом­ню, что я ответил ему.

— Вы студент, в университете?

— Нет, я в учительском институте.

— То-то фуражка (я был в фуражке) с бархат­ным околышем. Я думал, что вы семинарист: у них такой же пиджак да фуражка, кажется, та­кая же. Вы говорите, учительский институт... Это все равно что учительская семинария?

— Нет, к нам в институт поступают из учи­тельской семинарии. У нас учится много народ­ных учителей.

— Так вы были в учительской семинарии и учителем. А совсем мальчик. Сколько же вам лет?

Я сказал ему и объяснил, что такое институт, причем заметил, что большинство воспитанни­ков много старше меня, а есть и женатые, напри­мер Дмоховский.

— И живет в институте? А как же его жена?

— По правилам, у нас не должно быть жена­тых. Институтское начальство знает, что Дмо­ховский женат, но не подает виду. Жена его на родине...

— Да, женатых в институт принимать неудоб­но, — смеясь, заметил Федор Михайлович. — Пришлось бы для каждой семьи иметь комнату, а пожалуй, и школу для ребят...

— Ну что же, в образцовом городском учили­ще при институте обучалось бы собственное по­коление детей воспитанников, — отшучивался я.

— Тогда для института пришлось бы завести целые казармы, иметь целый штат мамок, ня­нек, гувернанток. Тут уж не до учения, — сме­ялся Федор Михайлович, а потом серьезно заме­тил:

— А я и не знал, что такое учительский ин­ститут. Слыхал о нем, но думал, что это учитель­ская семинария, а вот теперь вы и просветили меня. Встречи между людьми всегда бывают по­лезны: часто узнаешь то, чего раньше не знал.

Мы приветливо простились уже за воротами ограды, причем я указал на Владимирское учи­лище, где живет моя семья.

— Да мы совсем соседи, — сказал он, проща­ясь со мной.

После этой встречи, поздней осенью, когда воздух Петербурга был пропитан туманной сы­ростью, на Владимирской улице я снова встре­тил Ф.М. Достоевского с Д.В. Григоровичем. Федор Михаилович приветливо ответил на мой поклон. Контраст между обоими писателями был большой: Григорович, высокий, белый как лунь, с моложавым цветом лица, был одет изящ­но, ступал твердо, держался прямо и высоко нес свою красивую голову в мягкой шляпе. Досто­евский шел сгорбившись, с приподнятым ворот­ником пальто, в круглой суконной шапке; ноги, обутые в высокие галоши, он волочил, тяжело опираясь на зонтик...

Я смотрел им вслед. У меня мелькнула мысль, что Григорович переживет Достоевского. Больше Достоевского я уже не видел».