Островский Александр Николаевич

[31 марта (12 апреля) 1823, Москва — 2 (14) июня 1886, имение Щелыково Костромской губ.]

Драматург. В 1835—1840 гг. учился в 1-й Московской гимназии, затем в Московском университете на юридическом факультете (1840—1843). Оставив университет, поступил на службу в Московский совестный суд (1843—1845), затем в Московский коммерческий суд (1845—1851). Признание принесла Островскому комедия «Свои люди — сочтемся!» («Банкрут»), которую он закончил в конце 1849 г. В числе наиболее значительных пьес Островского — «Доходное место» (1856), «Гроза» (1859), «Горячее сердце» (1868), «Лес» (1870), «Волки и овцы» (1875), «Бесприданница» (1878) и др.; пьеса-сказка «Снегурочка» (1873), несколько исторических драм.

Знакомство Достоевского с Островским произошло в Москве во второй половине июня 1861 г., о чем Достоевский писал 31 июля 1861 г. поэту Я.П. Полонскому. Достоевский просил Островского поддержать журнал «Время» и получил согласие. 19 августа 1861 г. Островский высылает Достоевскому вместе с письмом «пьеску, которую обещал для "Времени"», «За чем пойдешь, то и найдешь» («Женитьба Бальзаминова»): «Когда прочтете эту вещь, сообщите мне в нескольких строках Ваше мнение о ней, которым я очень дорожу. Вы судите об изящных произведениях на основании вкуса; по-моему, это единственная мерка в искусстве». 24 августа 1861 г. Достоевский отвечал Островскому: «Вашего несравненного Бальзаминова я имел удовольствие получить третьего дня и тотчас же мы, я и брат, стали читать его. Было и еще несколько слушателей — не столько литераторов, сколько людей со вкусом неиспорченным. Мы все хохотали так, что заболели бока. Что сказать Вам о Ваших "Сценах"? Вы требуете моего мнения совершенно искреннего и бесцеремонного. Одно могу отвечать: прелесть. Уголок Москвы, на который Вы взглянули, передан так типично, что будто сам сидел и разговаривал с Белотеловой. Вообще эта Белотелова, девицы, сваха, маменька и, наконец, сам герой — это до того живо и, действительно, до того целая картина, что теперь, кажется, у меня она ввек не потускнеет в уме. Капитан только у Вас вышел как-то частнолицый. Только верен действительности, и не больше. Может быть, я не разглядел с первого чтения. Разумеется, я Вашу комедию прочту еще пять раз. Но из всех Ваших свах — Красавина должна занять первое место. Я ее видал тысячу раз, я с ней был знаком, она ходила к нам в дом, когда я жил в Москве, лет 10-ти от роду; я ее помню...»

Во «Времени» (1863, № 1) была напечатана также пьеса Островского «Грех да беда на кого не живет», Островский хотел также участвовать в «Эпохе», но не успел из-за прекращения журнала. Встречался Достоевский с Островским в Москве 4 апреля 1864 г. на одном литературном чтении, о чем Достоевский сообщал брату на следующий день: «Читал на публичном чтении. Читал и Островский, который, хоть и приветливо, но как бы с обидчивостью, заметил мне, что прежде ты присылал ему "Время", а теперь "Эпохи" не выслал». В последний раз Достоевский виделся с Островским в июне 1880 г. в Москве на открытии памятника А.С. Пушкину. «Второй обед в Дворянском собрании, предложенный только литераторам от Общества любителей российской словесности, особенно увлек слушателей чудесною речью А.Н. Островского, — вспоминает И.Ф. Василевский. — В ней сказалась душевная простота и художественная непосредственность натуры драматурга. Она была очень тепла, светла и красива. Островский говорил ее фамильярным, разговорным тоном, певуче растягивая некоторые слова и окончания, несколько в нос, говорил, заметно сам увлекаясь и увлекая других. Речь его блистала удачными и новыми афоризмами. Их подчеркивали рукоплесканиями. Тут были высказаны, между прочим, следующие мысли: "Главная заслуга великого поэта в том, что чрез него умнеет всё, что может поумнеть: Пушкиным восхищались и умнели, восхищаются и умнеют...", "Пушкин сполна раскрыл русскую душу...", "Он первый заявил в Европе о существовании русской литературы...", "Немного наших произведений, — говорил Островский, — идет на оценку Европы, но в этом немногом оригинальность наблюдательности, самобытный склад мысли замечен и оценен по достоинству..." Особенно милым был конец речи Островского. Он очень понравился всем своим товарищеским к присутствующим обращением, своим взывающим к веселию ликованием и меткою заключительною фразою. Предлагая тост за русскую литературу, которая пошла и идет по пути, указанному Пушкиным, Островский с необыкновенным одушевлением восклицал: "Выпьем вёсело за вечное искусство, за литературную семью Пушкина, за русских литераторов! Мы выпьем очень весело этот тост! Нынче на нашей улице праздник!"».

Однако несмотря на незначительное сходство идеологических концепций пушкинских речей Достоевского и Островского, отношения их были всё же прохладными, так как Достоевского отталкивала псевдонародность пьес Островского, прежде всего исторической тематики. В письме к своему другу поэту А.Н. Майкову от 26 октября (7 ноября) 1868 г. Достоевский отмечал: «Хорошо, если б журнал поставил себя сразу независимее собственно в литературном мире; чтоб, например, не платить двух тысяч за гнусную кутью вроде "Минина" или других исторических драм Островского, единственно для того, чтоб иметь Островского; а вот если комедию о купцах даст, то и заплатить можно». Возможно, этим объясняется отзыв об Островском Достоевского в передаче жены его сына Е.П. Достоевской: «Островский — кунст-камера чудаков и уродов», или отзыв об Островском в записных тетрадях Достоевского 1876—1877 гг.: «Трагедия и сатира — две сестры и идут рядом и имя им обеим, вместе взятым: правда. Вот это бы и взял Островский, но силы таланта не имел, холоден, растянут (повести в ролях) и недостаточно весел, или, лучше сказать, комичен, смехом не владеет. Островскому форма не далась. Островский хоть и огромное явление, но сравнительно с Гоголем это явление довольно маленькое, хотя и сказал новое слово: реализм, правда, и не совсем побоялся положительной подкладки».