Маслянников Константин Иванович

[23.5(4.6).1847 — после 1899]

Юрист, присяж­ный поверенный. В 1876 г. Маслянников служил в кассационном департаменте Министерства юстиции. Восхищенный глубиной психологи­ческого анализа Достоевского в главе «Простое, но мудреное дело» октябрьского выпуска «Днев­ника писателя» за 1876 г. преступления петер­бургской швеи Е.П. Корниловой (она выброси­ла из окна свою падчерицу — писатель выска­зал убеждение, что ее поступок был совершен в состоянии аффекта), Маслянников предложил Достоевскому помощь в решении дела. В 1882 г. в газ. «Новое время» (12 окт.) Маслянников в статье «Эпи­зод из жизни Ф.М. Достоевского (Материал для биографии)» вспоминал о знакомстве с Достоев­ским: «...Под влиянием необыкновенно сильно­го впечатления, произведенного мыслями вели­кого художника и его сомнениями, я немедленно написал к нему письмо, в котором удостоверил его, что описанное им до мельчайших подроб­ностей верно действительности, и предложил свои услуги помочь несчастной, если только Фе­дор Михайлович действительно желает ее спасе­ния <...>.
Затем, не зная, как отнесется Федор Михай­лович к моему письму, я пометил его только сво­ими инициалами "К. И. М." и просил ответ оста­вить в книжном магазине Я.А. Исакова, у кас­сира.
Недели через <...> я справился у кассира на­званного магазина и узнал о том, что у него было письмо Ф.М. Достоевского на буквы "К. И. М.", но взято автором на днях обратно <...>.
После всего этого я написал второе письмо Федору Михайловичу, также помеченное ини­циалами "К. И. М.", на которое 22-го ноября 1876 года получил от него разом два письма от 5-го и 21-го ноября 1876 года, в конверте, над­писанном: "Здесь. Поварской переулок, дом № 3, квартира № 14. Господину К. И. М." <...>.

1) "21-го ноября. Многоуважаемый г. К. И. М. В ответ посылаю вам мое письмо от 5-го ноября, пролежавшее у Исакова. Я сам дурно сделал, что послушался кассира и взял его обратно, так что вся вина на мне.
К письму от 5-го я имею прибавить разве лишь то, что я был еще раз у Корниловой и вы­нес то же впечатление, как и в первый раз, разве лишь усиленное. Она просила меня съездить к ее мужу. Я съезжу, но съезжу тоже и к адвокату ее. Между тем, я заболел и ничем не занимался, а теперь подавлен моими занятиями. Боюсь, что пропущу как-нибудь срок кассационного реше­ния сената. Надо сговориться с ее адвокатом, а у меня все нет времени; но я как-нибудь успею. Особенно рад тому, что вы откликнулись; на вас вся надежда, потому что в сенате, конечно, ре­шат не в ее пользу, тогда сейчас просьбу на Вы­сочайшее имя, а вы, вероятно, поможете, как обещали.
До свидания. Примите уверение в моем самом искреннем уважении Вашего слуги Ф.Достоев­ского.
P. S. Если что надо будет, обращусь к вам, если будете по-прежнему добры".

2) "5 ноября 1876. Милостивый государь Мно­гоуважаемый г. К. И. М. Боюсь, что опоздал от­вечать вам и вы, справившись раз или два, уже не придете более в магазин Исакова за письмом.
Во-первых, благодарю вас за ваше лестное мнение о моей статье, а во-вторых, за ваше доб­рое мнение обо мне самом. Я и сам желал посе­тить Корнилову, впрочем, вряд ли надеюсь по­дать ей помощь. А ваше письмо меня прямо на­правило на дорогу <...>.
Одним словом, всего не упишешь и не разли­чишь. Я убежден в том, что все было от болезни, еще пуще прежнего и хоть не имею строгих фак­тов, но свидание мое с ней как будто все мне подтвердило.
Итак, о просьбе нельзя думать до кассацион­ного решения. Когда это будет — не знаю. Но потом, в случае неблагоприятного ей решения (что вернее всего), я напишу ей просьбу. Проку­рор обещал содействовать, вы тоже, и дело, ста­ло быть, имеет пред собой надежду. В Иеруса­лиме была купель, Вифезда, но вода в ней тогда лишь становилась целительною, когда ангел схо­дил с неба и возмущал воду. Расслабленный жа­ловался Христу, что уже долго ждет и живет у купели, но не имеет человека, который опустил бы его в купель, когда возмущается вода. По смыслу письма вашего думаю, что этим челове­ком у нашей больной хотите быть вы. Не пропу­стите же момента, когда возмутится вода. За это наградит вас Бог, а я буду тоже действовать до конца. А за сим позвольте засвидетельствовать перед вами мое чувство самого глубокого к вам уважения.
Ваш Ф. Достоевский".

К счастию для Корниловой, а также и для высокой души покойного Федора Михайловича, сомнения его насчет сенатского решения не оправ­дались, и я скоро сообщил ему о том, что уголов­ный кассационный департамент правительству­ющего сената, отменив вердикт присяжных и приговор суда, определил передать дело — для нового рассмотрения — в другое отделение.
Сообщая эти сведения, я убедительно просил Федора Михайловича, "Дневник" которого, как и все вообще его произведения, обращал все­общее внимание, написать опять что-нибудь о Корниловой в том номере "Дневника", который выйдет незадолго до нового рассмотрения дела. Я сильно рассчитывал на то, что глубокий пси­хологический анализ характера осужденной и условий, сопровождавших совершенное ею преступление, неминуемо произведет должное впечатление на какой угодно состав присяжных и этим спасет жертву болезненного состояния, а следовательно, и судебной ошибки.
Впоследствии, узнав, что дело о Корниловой назначено было к слушанию в конце декабря 1876 г., я немедленно написал об этом Федору Михайловичу, который, под заглавием "Опять о простом, но мудреном деле", воспроизвел в де­кабрьском номере "Дневника" почти дословно вышеприведенное письмо ко мне от 5 ноября, добавив к нему такой тонкий и глубокий анализ душевного состояния Корниловой во время со­вершения преступления и после осуждения, ко­торый может всегда доставлять читателю весь­ма художественное наслаждение.
Я не ошибся! Высокохудожественное произ­ведение Федора Михайловича произвело на­столько сильное действие на петербургское об­щество и на присяжных, что даже председатель­ствовавший в резюме своем предупреждал последних не поддаваться влияниям "некоторых талантливых литераторов", а обсуждать дело "по своему крайнему разумению".
Но что могли значить эти сухие слова для при­сяжных, когда они успели уже проникнуться — вместе с Федором Михайловичем — сознанием того, как "тяжело переносить такие потрясения душе человеческой", как второе суждение! Они, под влиянием могучего таланта, с необычайной ясностью поняли, что это "похоже на то, как бы приговоренного к расстрелянию вдруг отвязать от столба, подать ему надежду, снять повязку с его глаз, показать ему вновь солнце и — через пять минут вдруг опять повести его привязывать к столбу"...
Эта краткая, но глубоко трагическая карти­на сделала свое дело, и на вопрос "неужели ж нельзя оправдать, рискнуть оправдать?" — на­печатанный в "Дневнике" — Федор Михайлович услышал сам в зале суда лаконический ответ присяжных: "Нет, невиновна!"
Что это был за счастливый день в многостра­дальной жизни незабвенного учителя, предос­тавляю судить всем тем, которые знают Федора Михайловича лично или по произведениям!.. Для описания этого дня нужно второго Федора Михайловича!..
К величайшему прискорбию для меня, на дру­гой день после процесса Федор Михайлович не застал меня дома и я нашел его карточку, кото­рую храню вместе с приведенными письмами как чрезвычайно дорогие для меня по воспоми­наниям предметы.
Через несколько дней я отдал ему визит, и тут только мы с ним впервые познакомились. Он принял меня так трогательно радушно, как бы родного или старинного приятеля.
Он повел меня в свой маленький, сильно за­валенный книгами кабинет, выходивший окна­ми на Греческий проспект Песков, где он гово­рил мне очень много, несмотря на чрезвычайное утомление от болезни, заставлявшее часто пре­рывать речь для того, чтобы "перевести дух"».

Известны 4 письма Маслянникова к Достоев­скому, опубликованные И. Волгиным в «Вопросах литературы». 1971. №9. С. 193–196.