Крыжановская Наталья Степановна
Омская знакомая Достоевского, сестра фельдшера В.С. Крыжановского. В «Записках из Мертвого дома» Крыжановская изображена под именем бедной вдовы Настасьи Ивановны: «...В городе, в котором находился наш острог, жила одна дама, Настасья Ивановна, вдова. Разумеется, никто из нас, в бытность в остроге, не мог познакомиться с ней лично. Казалось, назначением жизни своей она избрала помощь ссыльным, но более всех заботилась о нас. Было ли в семействе у ней какое-нибудь подобное несчастье, или кто-нибудь из особенно дорогих и близких ее сердцу людей пострадал по такому же преступлению, но только она как будто за особое счастье почитала сделать для нас всё, что только могла. Многого она, конечно, не могла: она была очень бедна. Но мы, сидя в остроге, чувствовали, что там, за острогом, есть у нас преданнейший друг. Между прочим, она нам часто сообщала известия, в которых мы очень нуждались. Выйдя из острога и отправляясь в другой город, я успел побывать у ней и познакомиться с нею лично. Она жила где-то в форштадте, у одного из своих близких родственников. Была она не стара и не молода, не хороша и не дурна; даже нельзя было узнать, умна ли она, образованна ли? Замечательно только в ней, на каждом шагу, одна бесконечная доброта, непреодолимое желание угодить, облегчить, сделать дли вас непременно что-нибудь приятное. Всё это так и виделось в ее тихих, добрых взглядах. Я провел вместе с другим из острожных моих товарищей у ней почти целый вечер. Она так и глядела нам в глаза, смеялась, когда мы смеялись, спешила соглашаться со всем, что бы мы ни сказали; суетилась угостить нас хоть чем-нибудь, чем только могла. Подан был чай, закуска, какие-то сласти, и если б у ней были тысячи, она бы, кажется, им обрадовалась только потому, что могла бы лучше нам угодить да облегчить наших товарищей, оставшихся в остроге. Прощаясь, она вынесла нам по сигарочнице на память. Эти сигарочницы она склеила для нас из картона (уж Бог знает, как они были склеены), оклеила их цветной бумажкой, точно такою же, в какую переплетаются краткие арифметики для детских школ (а может быть, и действительно на оклейку пошла какая-нибудь арифметика). Кругом же обе папиросочницы были, для красоты, оклеены тоненьким бордюрчиком из золотой бумажки, за которою она, может быть, нарочно ходила в лавки. "Вот вы курите же папироски, так, может быть, и пригодится вам", — сказала она, как бы извиняясь робко перед нами за свой подарок... Говорят иные (я слышал и читал это), что высочайшая любовь к ближнему есть в то же время и величайший эгоизм. Уж в чем тут-то был эгоизм — никак не пойму».
Таким образом, Достоевский познакомился с Крыжановской в Омске в 1854 г. перед отправкой в Семипалатинск. Теплое отношение у Достоевского к Крыжановской сохранилось и после его отъезда из Омска — об этом свидетельствует продолжавшаяся ряд лет переписка между ними, хотя письма Достоевского не сохранились, а осталось лишь одно письмо Крыжановской к Достоевскому от 4 августа 1861 г.: «Многоуважаемый Федор Михайлович! В 1<857>-м году имела счастье получить Ваше письмо из Семип<алатинска> и вскоре благодарила Вас за Ваше драгоценнейшее внимание и надеялась, по Вашему обещанию, узнать подробно об окончании дел Ваших, но не имела уже от Вас никакого известия. Ожидала Вас, надеялась видеть и проститься с Вами, когда будете проезжать чрез Омск в Россию. Но, к сожалению, я не знала, когда Вы возвращались в Россию. Не могу Вам и выразить своей досады и горя, что я так долго ждала и не видела Вас. С того времени не знала, где вы находитесь, в России или за границей. Но нынче с сердечной радостию слышу снова, благороднейший Федор Михайлович, что Вы стоите в ряду знаменитых писателей. Слышу одобрительную, полную справедливость, бесспорно приносимую лучшим произведениям г-на Достоевского — этого дорогого автора. Как я рада-то, рада сердечно, что желание Ваше исполнилось, что Вы на своем месте, в качестве писателя исполняете тот долг, для которого Вы призваны, для которого Вам даны способность и силы.
Простите же мне как человек высоких чувств, что смею потревожить Ваши высокие мысли своим безграмотным письмом, но полным искренности и усердия.
Уважаемый Федор Михайлович, воспоминание о Вас в памяти сердца свято, неизгладимо. Ваши дорогие письма храню как завет, полные участия и сожаления к судьбе моей, Ваши религиозные слова "Бог не оставит" сбылись. Бог послал мне в награду всех моих страданий в лице царя ангела-хранителя, который подал мне верную руку помощи. Просьба моя на высочайшее имя удостоена всемилостивейшего воззрения 1859 года.
По высочайшему повелению я удостоилась ежегодного пособия по 114 рублей сереб<ром>. Эта Божия и царская милость благодетельно подействовали на меня, если б не убило меня новое горе, едва ли не сильней всех моих прошедших страданий. Эта несчастная судьба выпала на долю в замужестве моей старшей дочери за линейного прапорщика <...>. Имели счастие читать и Ваши издания — "Село Степанчиково и его обитатели" и роман "Униженные и оскорбленные". Слышали, что выйдет скоро еще Ваше издание, которое ожидают, и надеюсь прочитать непременно, жаль только, что очень на короткое время дают книги, едва успела прочитать "Уни- жен<ных> и оскорбл<енных>". Последних частей еще не читала.
Благороднейший Федор Михайлович, в часы досуга удостойте внимания прочитать мое письмо и простить мне все ошибки и бессвязность.
Несчастная судьба моей бедной дочери сбила меня с последнего толку. Позвольте Вам заявить мое глубочайшее почтение и супруге Вашей, хотя не имею чести знать лично, но, уважая Вас, уважаю также и супругу Вашу, если удостоите принять мою преданность. Прощайте, благороднейший Федор Михайлович, дай Бог Вам всего лучшего в мире. Примите мое уверение в привязанности моей к Вам, уважение, которых ни время, ни расстояние не изменили.
Душевно бы желала видеть Ваш портрет и семейства Вашего, покамест глаза мои не закрылись навеки. Сердечно бы рада была, если б Вы, по великодушию Вашему, когда-нибудь почтили меня одной чертой, если удостоите внимания, то уведомьте, жив ли Сергей Федорович [Дуров] и где находится. Адрес мой: ее благо<родию> Наталии Степанов<не> Крыжановской на Кадышевом форштадте. Я не смею Вас просить об этом и не смею надеяться на счастие получить от Вас когда-нибудь хотя одну строчку. Я от всей души буду Вам благодарна, если Вы вспомните обо мне...».