Ковалевский Михаил Евграфович

[7(19).10.1829 — 31.1(12.2).1884, Петербург]

Судеб­ный деятель, сенатор, действительный тайный советник, член Государственного совета. По просьбе Достоевского А.Ф. Кони в 1875 г. орга­низовал его поездку в колонию для малолетних преступников на Охте в Петербурге. 26 декабря 1875 г. А.Ф. Кони пишет Достоевскому запис­ку: «Я говорил о Вашем желании посетить ко­лонию малолетних преступников Председателю общества колонии сенатору Ковалевскому. Он приглашает Вас завтра, в 10 часов утра, заехать ко мне, — он приедет тоже и, забрав нас, отвезет в колонию...».
27 декабря 1875 г. Достоевский вместе с Ко­валевским и А.Ф. Кони посетил колонию для малолетних преступников на Охте. А.Ф. Кони вспоминает: «...В создание колонии вложил массу труда, хлопот, затрат и са­мой горячей любви известный юрист — практик и один из составителей Судебных Уставов, сена­тор Михаил Евграфович Ковалевский. Он прини­мал непосредственное, живое участие в устрой­стве колонии, в горестях и радостях ее пестрого населения. Библиотека, мастерские, отдельные домики и красивая в своей простоте церковь — все это устроено первоначально под его руковод­ством и надзором. Колония, где все его знали и любили, относясь к нему доверчиво и просто, долго была предметом его постоянной заботы, местом его отдыха и его любимым детищем. В свободное время он проводил там целые дни, изучал характеры отдельных "колонистов", вво­дил и обсуждал разные хозяйственные меры. Когда в колонии устраивался на праздниках до­машний театр или какое-нибудь развлечение для детей, сдержанный и с виду холодный судебный сановник, окруженный шумливою толпою пи­томцев колонии, радовался детскою радостью и бывал счастлив, когда кто-нибудь приезжал ее с ним разделить... Ковалевский сам сознавал не­достатки в устройстве колонии и непригодность двойственности последнего, но, с одной стороны, он не хотел обидеть твердой критикой ни одного из двух педагогов, руководивших делом, к кото­рому они относились с любовью и увлечением, — а с другой — он находил, что торопливость ре­формы может не дать проявиться поучительным плодам вполне выясненного опыта. Впослед­ствии двоевластие в колонии выразилось в таких крайних разногласиях между "соправителями", что на их место пришлось призвать новое лицо — на началах единовластия. Оно исподволь стало водворять новые порядки, но при посещении колонии Достоевским старый строй был, во мно­гих отношениях, еще в силе.
Достоевский внимательно приглядывался и прислушивался ко всему, задавая вопросы и рас­спрашивая о мельчайших подробностях быта питомцев. В одной из больших комнат он собрал вокруг себя всю молодежь и стал расспрашивать ее и беседовать с нею. Он давал ей ответы то на пытливые, то на наивные вопросы, но мало-по­малу эта беседа обратилась в поучение с его сто­роны, глубокое и вместе вполне доступное по своему содержанию, проникнутое настоящей любовью к детям, которая так светит со всех страниц его сочинений, говорящих о "малых сих"... Его иногда прерывали и вступали с ним в спор, но слушали, конечно, даже и не подозре­вая, кто он, с напряженным вниманием, дав раза два подзатыльник одному из шаловливых слу­шателей. Он произвел сильное впечатление на всех собравшихся вокруг него, — лица многих, уже хлебнувших отравы большого города, стали серьезными и утратили напускное выражение насмешки и того молодечества, которому "на все наплевать", — глаза некоторых затуманились.
Когда мы вышли, чтобы пойти осмотреть цер­ковь, все пошли гурьбою с нами, тесно окружив Достоевского и наперерыв сообщая ему о своих житейских приключениях и о проделках и взгля­дах на порядки колонии своих товарищей. Чув­ствовалось, что между автором скорбных сказа­ний о жизни и ее юными бессознательными жерт­вами установилась душевная связь и что они почуяли в нем не любопытствующего только посетителя, но и скорбного друга.
Церковь, довольно обширная, с простыми де­ревянными, ничем не обделанными стенами внутри, была обильно снабжена иконами. Кова­левский выпросил для нее образа, похищенные или почему-то отобранные у старообрядцев, хра­нившиеся много лет без востребования или воз­вращения, в качестве вещественных доказа­тельств, в кладовых упраздненных судебных мест старого устройства. С икон, развешанных по стенам, смотрели коричневые лики и тощие условные фигуры старого письма, в одеждах "празелень" и с бородами "до чресл", окружен­ные неправдоподобными горами, среди которых ютились не менее странные города и обители. Но иконостас был новый, расписанный красивы­ми традиционными изображениями во вкусе итальянской школы.
Когда мы поехали назад в город, Федор Ми­хайлович долго и сосредоточенно молчал, а за­тем мягко сказал мне: "Не нравится мне эта цер­ковь. Это музей какой-то! К чему это обилие об­разов? Для того, чтобы подействовать на душу входящего, нужно лишь несколько изображе­ний, но строгих, даже суровых, как строга долж­на быть вера и суров долг христианина. Да и на­поминать они должны мальчику, попавшему в столичный омут и успевшему в нем загрязнить­ся, далекую деревню, где он был в свое время чист. А там в иконостасе обыкновенно образа не­искусного, но верного преданиям письма. Тут же в нем все какая-то расфранченная итальянщина. Нет, не нравится мне церковь... Да и еще не нравится, — прибавил он, — эта искусственная и непонятная детям из народа манера говорить им вы, — оно, быть может, по-нашему, по-господскому, и вежливей, — но холоднее, гораздо холоднее. Вот я им говорил всем ты, а ведь про­водили они нас тепло и искренно. Чего им при­творяться? да и непритворны они еще пока — ни в добром, ни в злом"... И действительно "коло­нисты" провожали его шумно и доверчиво, окру­жив извозчика, на которого мы садились, и кри­ча Достоевскому: "Приезжайте опять! Непремен­но приезжайте? Мы вас очень будем ждать"...».
Это посещение Достоевским, А.Ф. Кони и Ковалевским колонии для малолетних преступ­ников описано в «Дневнике писателя» 1876 г., впечатления от него отразились в рассказе «Маль­чик у Христа на елке».