Кошаров Павел Михайлович

[1824, Петер­бург — сентябрь 1902, Томск]

Томский худож­ник (с 1840 г. учился в Академии художеств, в 1846 г. получил свидетельство на право препо­давания рисования), встречавшийся с Достоев­ским в 1857 г. в Семипалатинске, в 1889–1891 гг. выпустил в Томске в двух томах альбом «Худо­жественно-этнографические рисунки Сибири», в 1897 г. в газ. «Томский листок» (10 авг. № 172) опубликовал «Воспоминания о Достоевском»: «В 1857 г. я был прикомандирован в качестве художника к учено-военной экспедиции, от­правлявшейся под руководством П.П. Семено­ва в Тянь-Шань (Небесный хребет) для ученых целей, которая должна была собраться в г. Се­мипалатинске. Ввиду этого я выехал из Томска 9, а в Семипалатинск приехал 20 апреля, где, ожидая остальных членов экспедиции, между прочим, осматривал этот степной город с его пре­обладающим киргизским населением. Однаж­ды, гуляя по городу с бригадным адъютантом В.П. Демчинским, мы встретили офицера ни­зенького роста, а с ним рядом солдата высокого роста. Меня это крайне удивило, и я спросил Демчинского, кто это такие. Адъютант ответил: «Да ведь этот офицер Ф.М. Достоевский, а сол­дат князь Мещерский, сосланный с Кавказа в солдаты». На следующий день я был приглашен на обед к бригадному генералу М.М. Химянтовскому [Хоментовскому], где опять встретился с Достоевским. Заинтересовавшись тогда уже зна­чительным писателем, я, разумеется, счел нуж­ным с ним познакомиться. После обеда мы с ним разговорились о прошедшем, о литературе и живописи. Ф<едор> М<ихайлович>, оживив­шись, передал мне, что он очень любит живопись и что в бытность в Петербурге он часто посещал Ака­демию художеств и особенно любовался карти­ною "Последний день Помпеи" проф. К.П. Брюл­лова; что он знаком со многими художниками и проч. Затем, разговаривая о прошлом, я расска­зал Достоевскому, как был взволнован Петер­бург делом Петрушевского [Петрашевского] и о том грустном впечатлении, которое я вынес в 1849 г. в качестве очевидца от всех внешних при­готовлений к смертной казни участников дела Петрушевского. Помню, сказал я Федору Ми­хайловичу, как глубокой осенью на Семенов­ском плацу высилось 25 виселиц [всего привез­ли 21 петрашевца. — С. Б.], у которых были при­слонены в белых саванах приговоренные к смертной казни, которая не приводилась в ис­полнение вследствие ожидания приказа Его Ве­личества Николая Павловича. Помню, как спу­стя некоторое время, вдруг сделался страшный шум и волнение в народе, которого собралось на казнь несколько тысяч, и среди толпы мы уви­дели скачущего флигель-адъютанта от Государя. Затем раздались голоса о помиловании Госуда­ря, после чего палачи стали снимать с осужден­ных саваны, сводить их с виселиц на приготов­ленные уже тройки с конвоем для немедленной отправки в Сибирь. Когда я кончил рассказы­вать, то чрез несколько минут Ф<едор> М<ихайлович>, не смотря на меня, с поникшей головой, сказал: «Да, я ничего этого не помню и что до этого с нами делали в этот день, я тоже не могу вспомнить, очнулся уже вечером в дороге. Затем привезли сюда, а потом в Бухтарминскую кре­пость и приковали меня к тачке...» Закончив эту тираду, Ф<едор> М<ихайлович> сказал взвол­нованным голосом: «Извините, больше говорить не могу, а вот что я вас попрошу: когда вы воз­вратитесь обратно из путешествия, то съездите в Бухтарминскую крепость и нарисуйте ее для меня со всех сторон, а также и окружающую ее местность». На это я, конечно, охотно согласил­ся. Возвратившись из экспедиции в Семипала­тинск в конце августа и повидавшись еще с Ф<едором> М<ихайловичем>, я на другой же день отправился в Бухтарму и все для него исполнил. Вот мои скромные воспоминания о Ф.М. Досто­евском. Я думаю, что некоторые мои знакомые того времени помнят, когда мы были в Семипа­латинске с П.П. Семеновым и, наверное, воспол­нят пробелы моих воспоминаний».
Однако журналист, метеоролог и географ И.Ф. Соколов опровергает воспоминания Кошарова о пребывании Достоевского в Бухтарминской крепости: «С Ф.М. Достоевским и его союз­ником и товарищем по несчастью С.Ф. Дуровым я познакомился в 1852 году, когда оба они нахо­дились еще в Омской крепостной арестантской роте инженерного ведомства, а по освобождении их в марте 1854 года, более сблизился с ними <...>. Много я беседовал с ними о деле Петрашевско­го, о ссылке и обо всем пережитом в тюрьме, но ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из них когда-либо был в Бухтарминской крепости; да этого и не могло быть, прежде всего потому, что в этом совершенно ничтожном полевом укреп­лении, а не крепости, как называет П. Кошаров, никогда не было ни тюрьмы, ни каторжных работ, к которым были присуждены Достоевский и Дуров, а во-вторых потому, что укрепление это было упразднено в 1842 году, т. е. за восемь лет до ссылки Достоевского <...>. Зная замкнутый и крайне щепетильный характер Достоевского, я положительно не верю, чтобы с первой же встречи с совершенно незнакомым ему челове­ком он мог обратиться к нему с просьбой о такой серьезной услуге, какова поездка в 300 верст от Семипалатинска (вперед и обратно 600 верст) и только для того, чтобы срисовать осыпавшие­ся, почти сравненные с землею, валы ничтожно­го укрепления».
Скорее всего, Кошаров просто забыл и речь идет об Омской крепости, во всяком случае И.Ф. Со­колов спокойно и вежливо пишет об этом: «Я, конечно, не позволю себе обвинить его в предна­меренном вымысле, но склонен объяснить все простою забывчивостью, что весьма возможно, если принять во внимание 40-летнюю давность события и, вероятно, уже почтенный возраст рас­сказчика».
Вместо же этого современный исследователь B.С. Вайнерман, совершенно забывая, что встреча-то Кошарова с Достоевским все-таки была, пишет абсолютно безапелляционно, что «по­скольку молчали очевидцы, слово брали те, кто хотел приобрести некий общественный капитал на спекуляции именем Достоевского», называ­ет известного художника совсем напрасно «вра­лем и проходимцем», а его воспоминания «вра­ньем».