Коренев

Преступник, заключенный Тобольской тюрьмы, которого Достоевский видел в январе 1850 г. (В «Записках из Мертвого дома» он назван и Кореневым и ошибочно Каменевым.) Вот что пишет Достоевский в «Записках из Мертвого дома»:

«Я видел уже раз, в Тобольске, одну знаменитость в таком же роде, одного бывшего атамана разбойников. Тот был дикий зверь вполне, и вы, стоя возле него и еще не зная его имени, уже инстинктом предчувствовали, что подле вас находится страшное существо. Но в том ужасало меня духовное отупение. Плоть до того брала верх над всеми его душевными свойствами, что вы с первого взгляда по лицу его видели, что тут осталась только одна дикая жажда телесных наслаждений, сладострастия, плотоугодия. Я уверен, что Коренев — имя того разбойника — даже упал бы духом и трепетал бы от страха перед наказанием, несмотря на то что способен был резать даже не поморщившись».

Достоевский отмечает, что Коренев научил его «ловко снимать из-под кандалов белье».

Семипалатинский друг писателя А. Е. Врангель, посетивший Тобольскую тюрьму в 1854 г., вспоминает о Кореневе:

«Последний арестант, к которому мы подошли, был знаменитый Коренев — самый предприимчивый и опасный. За ним считалось, как я усматриваю из моих заметок, восемнадцать убийств. С каторги он бегал неоднократно. По виду в нем не было ничего разбойничьего. Пожилой человек, борода с проседью, мирные, добрые глаза; в них не было заметно того особенного, неспокойного, блуждающего огонька или того пронзающего острого взгляда, который я часто подмечал у бесшабашных преступников. Среднего роста, коренастый, на вид здоровяк, только вялая бледность лица, как у всех долго лишенных воздуха и солнца.

Вскоре после нашего посещения тюрьмы этот Коренев вместе с другим секретным заключенным бежал. Следствие выяснило, что они скрылись, подпилив оковы, цепь и решетку окна. Подпилки были им переданы за известную мзду их же надсмотрщиками в караваях черного хлеба, перемена платья была приготовлена в условленном месте. Но успел скрыться только Коренев; другой же беглец, ошеломленный свежим воздухом, впал в глубокий обморок, к тому же при падении свихнул ногу и был схвачен.

Бегство Коренева, конечно, было очень неприятно начальству, но в то же время все были уверены, что этот отчаянный рецидивист, вскоре опять не минует рук правосудия. Крестьяне были страшно озлоблены на него.

Типы подобные Кореневу, — не люди, собственно говоря, это уже звери, алчущие крови и сильных ощущений. И действительно, недели три спустя после бегства Коренева прокурор дал мне знать, что беглец схвачен, закован, а если я желаю быть при допросе, чтобы приехал к назначенному для допроса времени. Отправился я, и вот каков был рассказ, который я услышал из уст самого преступника.

Смирно, спокойно, без малейшего волнения, как будто дело касалось действий лица постороннего, а не его самого, рассказал нам Коренев свои похождения: "Ну, зашел это я после побега к приятелю, переоделся, припас денег и направился я лесами по Ирбитскому тракту. Набрал молодцов-товарищей немного, но знатных! Ведь нашего брата, каторжника, по лесам шляется видимо-невидимо. Ну вот, зажили мы вольготно, весело (как-то захлебываясь добавил он), грабили, поубивали, где пришлось — так и петуха красного подпустили, да вот все водка проклятая — все дело наше испортила. Забрались это мы раз в корчму, на опушке леса стояла, богатеющую по виду, хозяин-то в хате был один и пикнуть не успел, как мы его разделали, заглянули по ящичкам да сундучкам, деньжонок кой-то наскребли, да тут же на глаза водка проклятая попалась, набросились на нее — здорово угостились! Слышим вдруг скрип немазаных колес. "Ну, братцы, — говорю, — ухо востро держи, новая пожива". Притаились кто где, видим — едет телега, а лошадью правит старик; подле него молодуха с грудным младенцем. Над стариком недолго работали, убили. "Только как увидел я эту кровь, — воодушевляясь, продолжал свой рассказ злодей, — с водки, что ль, будь она проклята, точно в голову что ударило, схватил я у матери ребеночка за ножки и начал им это я по воздуху размахивать. Он, шельма, орет. Ну я, чтоб долго с ним не валандаться, со всего размаху хвать его головою об колесо, ну вся голова и разлетелась и мозги повыскакали, а меня-то горячей кровью так и обдало. Пока это мы тешились, да забавлялись, а бабенка-то, чтоб ей пусто было, прыг в лес, добежала до деревни, скликала народ; прибежали люди да тут на месте нас и накрыли! Только всего и дела-то было", — цинично закончил свой рассказ зверь-человек.

Это потрясающее повествование и теперь, на склоне моих лет, когда я его восстановляю, глубоко волнует меня и наводит на размышления. В настоящее время так много пишут и говорят о неотложной необходимости совершенно уничтожить смертную казнь; полное отрицание ее, я знаю, есть признак либерализма настоящего времени.

Тем не менее я, человек вполне мягкосердечный, по совести могу сказать, едва ли в жизни умышленно сделавший какое-нибудь зло, теперь, пройдя долгий жизненный опыт, с полным убеждением, смело утверждаю, что для подобных, мною выше изображенных зверей-человеков, утративших окончательно образ и подобие божеское, другого исхода избавить от них общество, как смертная казнь, нет. Надежды на исправление и возврат их в круг нормальных людей быть не может».

О том же Кореневе, находившемся в Тобольском остроге в особом отделении, пишут также в своих воспоминаниях дочь тобольского прокурора М. Д. Францева и этнограф С. В. Максимов (см.: Максимов С. В. Сибирь и каторга. 3-е изд. СПб., 1900. Т. 2. С. 172—182).