Федосья

[1835(?) — ?]

Вдова писаря, слу­жанка в доме Достоевского в 1866 и в начале 1867 г., о которой он упоминает в письмах к свое­му пасынку П.А. Исаеву от 25 июня 1866 г., 4 июля 1866 г., 2 сентября 1866 г. и 19(31) мая 1867 г. Более подробно о Федосье вспоминает жена писателя А.Г. Достоевская, когда расска­зывает, как она двадцатилетней стенографист­кой пришла помогать в работе Достоевскому 4 октября 1866 г. и о дальнейших встречах с ним: «Квартира № 13 находилась во втором эта­же. Я позвонила, и мне тотчас отворила дверь по­жилая служанка в накинутом на плечи зеленом в клетку платке. Я так недавно читала "Преступ­ление и наказание", что невольно подумала, не является ли этот платок прототипом того драдедамового платка, который играл такую большую роль в семье Мармеладовых. На вопрос служан­ки, кого мне угодно видеть, я ответила, что при­шла от Ольхина и что ее барин предупрежден о моем посещении <...>. Служанка пригласила меня в комнату, которая оказалась столовою <...>. Служанка просила меня сесть, сказав, что барин сейчас придет <...>. Через пять минут вош­ла служанка и принесла два стакана очень креп­кого, почти черного чая <...>. Отворившую мне дверь служанку я спросила, как зовут ее барина <...>. Федосья (так звали служанку) опять по­просила меня подождать в столовой и пошла до­ложить о моем приходе. Вернувшись, она при­гласила меня в кабинет <...>. Тем временем Фе­досья приготовила в столовой чай и принесла нам два стакана, две булочки и лимон <...>.

Федор Михайлович, приезжая к нам, брал извозчика по часам, от семи до десяти. Во время долгого пути к нам и обратно Федор Михайло­вич, любивший простых людей, разговаривал обыкновенно со своим извозчиком. Чувствуя потребность поделиться с кем-нибудь своим сча­стьем, он рассказывал ему про свою предстоя­щую женитьбу. Однажды, вернувшись от нас домой и не найдя в кармане мелочи, он сказал извозчику, что сейчас вышлет ему деньги. День­ги вынесла служанка. Не зная, которому из трех извозчиков, стоявших у ворот, следует уплатить, она спросила, кто сейчас привез "старого бари­на"?

— Это жениха-то? Я привез.

— Какого жениха? Наш барин — не жених.

— Ан нет, жених! Сам мне сказывал, что жених. Да я и невесту видал, когда дверь отворяли. Выходила его проводить, такая веселая, все смеется!

— Да ты откуда барина привез?

— Из-под Смольного привез.

Федосья, знавшая мой адрес, догадалась, кто невеста ее барина, и поспешила сообщить это известие Павлу Александровичу [Исаеву].

Всю эту сцену рассказал мне назавтра Федор Михайлович (он подробно расспросил Федосью) и так картинно, что она навсегда осталась в моей памяти <...>.

Неприятности со стороны Павла Александро­вича были небольшие каждая сама по себе, но они были бесчисленны, и так как я знала, что они делаются с намерением меня рассердить и оскорбить, то я, конечно, не могла не обращать внимания и не раздражаться. Например, Павел Александрович взял привычку каждое утро по­сылать куда-нибудь горничную: то купить папи­рос, то доставить письмо приятелю и дождаться ответа, то отнести портному и т.п., и почему-то приходилось посылать очень далеко от нашей квартиры, так что бедная Федосья хоть и была легка на ногу, но опаздывала к вставанию Федо­ра Михайловича и не успевала убрать его каби­нет. Федор Михайлович был чрезвычайный лю­битель чистоты и порядка, а потому сердился, если находил кабинет неприбранным. Делать нечего, проходилось мне самой брать щетку и убирать его кабинет. Застав меня раз за этим за­нятием, Федор Михайлович сделал мне репри­манд, сказав, что это дело Федосьи, а не мое. Когда Федосья отказывалась идти куда-нибудь далеко по делу Павла Александровича, говоря, что ей надо убрать комнаты, иначе, пожалуй, "забранит барыня", то он ей говорил, не стесня­ясь тем, что я сижу в соседней комнате:

— Федосья! Кто здесь хозяин: я или Анна Гри­горьевна? Ты понимаешь? Ну так отправляйся, куда посылают!

Эта Федосья была страшно запуганная жен­щина. Она была вдовою писаря, допившегося до белой горячки и без жалости ее колотившего. После его смерти она осталась с тремя детьми в страшной нищете. Кто-то из родных рассказал об этом Федору Михайловичу, и тот взял ее в прислуги со всеми ее детьми: старшему было одиннадцать лет, девочке семь, а младшему — пять. Федосья со слезами на глазах рассказыва­ла мне, еще невесте, какой добрый Федор Михай­лович. Он, по ее словам, сидя ночью за работой и заслышав, что кто-нибудь из детей кашляет или плачет, придет, закроет ребенка одеялом, успокоит его, а если это ему не удастся, то ее раз­будит. Эти заботы о ее детях и я видела, когда мы поженились. Так как Федосье несколько раз случалось видеть припадки Федора Михайлови­ча, то она страшно боялась и припадков и его са­мого. Впрочем, она всех боялась: и Павла Алек­сандровича, на нее кричавшего, и, кажется, да­же меня, которую никто не боялся. У Федосьи, когда она выходила на улицу, всегда был зеле­ный драдедамовый платок, тот самый, который упоминается в романе "Преступление и наказа­ние", как общий платок семьи Мармеладовых».