Пьяненькие

Авторское название неосуществленного замысла 1864–1865 гг., слившегося, по мнению большинства исследователей, в сентябре 1865 г. с замыслом «психологического отчета одного преступления», над которым к этому времени уже более полутора месяцев идет напряженная работа. Соединение двух этих замыслов явилось важнейшей вехой в работе Достоевского над будущим «Преступлением и наказанием», более того — одной из точек кристаллизации жанрово-композиционной формы романов «великого пятикнижия» в целом. Обобщенная характеристика замысла романа, к работе над связным текстом которого писатель, скорее всего, еще не приступал, содержится в письме Достоевского к А. А. Краевскому от 8 июня 1865 г.: «Роман мой называется “Пьяненькие” и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч. и проч.». Здесь же писатель обязуется «формально доставить <роман> в ред<акцию> “От<ечественных> записок” не позже первых чисел начала октября нынешнего года». В письме от 11 июня Краевский ответил на предложение Достоевского отказом, еще раньше, 5 июня, также отказом ответил и редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» В. Ф. Корш. Видимо, по причине полученного писателем отказа летом 1865 г. работа над «Пьяненькими» не была начата, а через два месяца, в первых числах августа, Достоевский уже делает наброски к ранней редакции «Преступления и наказания».

По мнению, впервые высказанному в 1921 г. Л. П. Гроссманом (Гроссман Л. П. Рукописи Достоевского // Творчество Достоевского. 1821–1881–1921. Сб. статей и материалов. Одесса, 1921. С. 6), а затем развитому в 1928 г. А. С. Долининым (Долинин А. С. Предисловие редактора // Ф. М. Достоевский. Письма. М.; Л., 1928–1959. Т. 1. С. 7), именно из замысла «Пьяненьких» в роман о «теоретическом преступнике» Раскольникове входит сюжетная линия семейства Мармеладовых, упоминаний о которых нет ни в связном тексте первоначальной («висбаденской») редакции «Преступления и наказания», ни в письме к М. Н. Каткову от середины сентября 1865 г. с изложением идеи «психологического отчета одного преступления». Соединение — и даже не слияние, а «столкновение» — в творческом воображении Достоевского двух самостоятельных замыслов привело к качественным изменениям в художественной структуре создаваемого романа. Введение в повествование о «преступлении и наказании» Раскольникова «истории» Сони Мармеладовой привело к возникновению важнейшего художественного контрапункта произведения, явилось началом процесса серьезной трансформации жанровой формы «идеологического романа», в границах которой развивался — и достаточно длительное время — первоначальный замысел, отправной точкой перерастания ее в итоговую форму романа-трагедии.

С другой стороны, появление рядом с Раскольниковым Сонечки, которая «тоже переступила», «пьяненького» Мармеладова с его напряженными эсхатологическими ожиданиями, Катерины Ивановны, бунтующей против несправедливого миропорядка, — обусловило сюжетно-композиционную перестройку первоначального сугубо моноцентрического замысла «психологического отчета одного преступления». С этого момента роман начал строиться на новых композиционных основаниях, которые Л. П. Гроссман, говоря об архитектонике последних романов Достоевского, определил как «принцип двух или нескольких встречающихся повестей» (Творчество Ф. М. Достоевского. М., 1959. С. 343). Этим же обусловлен и последовавший вскоре отказ Достоевского от ведения повествования в форме Icherzählung, разработка повествования «от имени автора, как бы невидимого, но всеведущего существа».

Также замечено (см.: Тихомиров Б. Н. Издание, открывающее новые возможности в изучении романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» // Достоевский и мировая культура. 1997. № 8. С. 245–246), что в окончательном тексте «Преступления и наказания» само название замысла — «Пьяненькие» — отзывается в картине Судного дня (в финале исповеди Мармеладова), в словах Христа, который «в тот день» «всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных... И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголит и нам: “Выходите, скажет, и вы! Выходите, пьяненькие, выходите, слабенькие, выходите, соромники!” И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: “Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!”». Эпизод этот играет в романе особую роль. Здесь в первый раз появляется на страницах произведения Христос (второй раз — в чтении героями евангельского эпизода воскрешения Лазаря). Именно здесь впервые в творчестве Достоевского происходит столь важный для художественной структуры романов «великого пятикнижия» прорыв повествования в «метафизический контекст», соприкосновение «текущей действительности» с вечностью, что отныне станет принципиальной особенностью глубинной поэтики поздних произведений писателя. Правомочно предположить (о чем свидетельствует название), что в том или ином виде отмеченный эпизод скорее всего существовал уже в замысле «Пьяненьких». А это в свою очередь позволяет говорить о том, что будущий роман мыслился художником не просто как картины быта и нравов, но как произведение с масштабной религиозно-философской, религиозно-этической проблематикой. В этой связи уместно отметить, что летом 1865 г. роман «Пьяненькие» планировался писателем как самое крупное (по объему) произведение из всего им ранее написанного. «Листов будет не менее 20, но может быть и более», — писал Достоевский в уже цитированном письме Краевскому. С другой стороны, и сохранившиеся немногочисленные наброски к «Пьяненьким» в рабочей тетради писателя 1863–1864 гг. (впервые частично опубл.: Описание рукописей Ф. М. Достоевского. М., 1957. С. 123; полностью: Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 177, 186) также не позволяют согласиться с распространенным утверждением, что в этом замысле «нраво- и бытописательный элемент должен был играть главную роль» (Евнин Ф. И. Преступление и наказание // Творчество Ф. М. Достоевского. М., 1959. С. 138). Единственный бесспорно относящийся к «Пьяненьким» черновой набросок представляет собой заготовку к спору двух персонажей:

«ПЬЯНЕНЬКИЕ.

— Оттого мы пьем, что дела нет.

— Врешь ты, — оттого, что нравственности нет.

— Да и нравственности нет оттого — дела долго (150 лет) не было».

По предмету разговора («мы пьем») и по интонации («врешь ты») это вполне может быть трактирный спор «за полуштофом». Но в то же время в этом споре затрагивается важнейшая для почвеннической идеологии проблематика: ставятся вопросы о трагических противоречиях всей послепетровской («150 лет») России. Как по содержанию, так и по форме к этой записи примыкают еще два наброска из той же рабочей тетради 1863–1864 гг.

«— Отчего у нас заблуждаются?

— Потому что дела не знают.

— Позвольте вас спросить, откуда мы узнаем дело?»

а также:

«— Ты немногим задайся, братец, и лучше немного, да хорошо сделай.

— Нельзя русскому человеку задаваться немногим. Это немецкая работа. Русский человек лучше сделает много, да нехорошо».

Первый из двух диалогов, хотя и написан в ином интонационном ключе, тематически близко соприкасается с наброском, маркированным как относящийся к замыслу «Пьяненьких» самим Достоевским, и оба они явно отзываются в «Преступлении и наказании» в сцене спора Зосимова, Разумихина и Лужина о нравственном состоянии современного общества. «Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены», и затем тот же Разумихин именно «закоренелою слишком неделовитостью» пытается объяснить причины распространения преступлений «в высших классах» общества. Второй диалог, на возможную принадлежность которого к замыслу «Пьяненьких» указал Ю. И. Селезнев (см.: Селезнев Ю. И. Достоевский. М., 1981. С. 330–331), в большей степени предвосхищает проблематику романа «Игрок», который создавался в октябре 1866 г., в перерыве работы над «Преступлением и наказанием». «...Ведь право, неизвестно еще, — спрашивает герой этого романа, — что гаже: русское ли безобразие или немецкий способ накопления, честным трудом?» Эти наблюдения, со своей стороны, также свидетельствуют, что замысел «Пьяненьких» не замыкался в сфере социально-бытовой проблематики, но, по-видимому, включал в себя постановку и острых социально-этических и национально-исторических вопросов.

Сказанное приобретает особое значение в связи с упомянутым выше желанием Достоевского публиковать будущий роман в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (обращение к Краевскому последовало лишь после получения отказа от В. Корша). «...Хочу издавать новый роман мой выпусками», — писал Достоевский еще 14 апреля 1865 г. А. Е. Врангелю, что как будто говорит о тяготении замысла «Пьяненьких» к жанровой форме романа-фельетона. И тут уместно было бы вспомнить, что в романном творчестве писателя замысел «Пьяненькие» возникает вслед за «Униженными и оскорбленными», в художественной структуре которых, действительно, присутствует известная зависимость от традиций европейского «фельетонного романа». Однако обнаружение в проблематике «Пьяненьких» выходов к сложным религиозно-этическим, социально-историческим и другим вопросам свидетельствует об иной, более сложной картине: творчески воспринимая и развивая традиции европейского романа фельетона (Сю, Сулье и др.), Достоевский одновременно дерзко взрывает его каноны, вырабатывая принципиально новую, «синтетическую» жанровую форму. И в этом отношении еще важнее не забывать, что замысел «Пьяненьких» не только непосредственно предшествовал началу работы над «Преступлением и наказанием», но и сыграл исключительную роль в его творческой истории, в формировании жанрово-композиционной структуры первого романа «великого пятикнижия».

В завершение надо отметить указанную еще Л. П. Гроссманом (Гроссман Л. П. Рукописи Достоевского // Творчество Достоевского. 1821–1881–1921. Сб. статей и материалов. Одесса, 1921. С. 6) «новую попытку разработки того же замысла», причем в буквальном соответствии с характеристикой, которую Достоевский дает «Пьяненьким» в письме к Краевскому, предпринятую писателем в 1874 г. в работе над романом «Подросток» (эпизод встречи Аркадия с замерзающей десятилетней девочкой Аришей, которую жильцы посылали среди ночи за водкой; зарисовка жилища «пьяненьких» обитателей дома на Конногвардейском бульваре), однако не вошедшую в окончательный текст и оставшуюся лишь в черновом автографе. «Отблеск» замысла «Пьяненьких» также можно усмотреть в набросках к «Житию великого грешника», где главный герой — незаконный сын Альфонского — в детстве воспитывается на стороне, у каких-то «старичков», которые часто «очень напивались и валялись»; Хроменькая, девочка — подруга героя, при этом «над ними плакала». Герой «запирал их» (старичков), один раз сам «напился пьян» и т. д. Замысел «Жития...» также остался неосуществленным.

Тихомиров Б. Н.