Мальчик у Христа на елке

Рождественский рассказ (опубл.: Дневник писателя. Ежемесячное издание Ф. М. Достоевского. 1876 г. Январь. СПб., 1876). В его основе — реальные факты, контрастные впечатления от посещения рождественской елки и детского бала в петербургском Клубе художников и от встречи с нищим мальчиком на улице. В параллельных, публицистических и художественных, вариантах они отразились в первом выпуске возобновленного и самостоятельного издания «Дневника писателя».

Неразрывная связь с контекстом «Дневника писателя», а также внутренняя перекличка с рассказом «Мужик Марей» (в рамках своеобразного христианского диптиха) определяют сложность рецептивной и герменевтической характеристики произведения.

Еще при жизни автора оно «эмансипировалось»: Достоевский неоднократно читал его на литературных вечерах и собирался издать отдельной книжкой. Подобные издания появились после смерти писателя. Вместе с тем единство и целостность восприятия и интерпретации рассказа нельзя соблюсти без учета его публицистического обрамления в «Дневнике писателя». Большинство исследователей считает, что «текст "Дневника писателя" рассчитан на целостное переживание» (Волгин И. Л. «Дневник писателя»: Текст и контекст // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1978. Т. 3. С. 158).

Обрамляющие публицистические главки («Золотой век в кармане», «Мальчик с ручкой» и «Колония малолетних преступников...») развивают тему «теперешних русских детей» в реальном жизненном обличье. В рассказе она переводится в более условный и обобщенный план благодаря обращению к рождественской фантастике, хотя и сохраняет резкий петербургский колорит: в произведении изображены типичные русские фигуры («хозяйка углов», «халатник», «блюститель порядка», «барыня», «дворник»), много конкретных деталей в описании русской провинции и столицы. Черновые записи подтверждают взаимосвязь реального и фантастического материала, нехарактерную для жанрового канона. Уже в них обнаруживается специфическая логика творческой разработки темы в последовательно идущих главах о «милой и прелестной» детской елке, затем — о несчастном «выкидыше общества», «мальчике с ручкой» и, наконец, о «мальчике у Христа на елке».

В последнем тексте предшествующие ему «праздничный» и трагический варианты соединяются на фабульной основе. Достоевский соотнес в нем две истории: как бывает в жизни и как в сказке-сне. Поэтому сюжет оформляется и развивается в результате слияния и наложения двух традиционных ситуаций — рождественского чуда и отверженного ребенка.

Связь с жанровым каноном проявляется в приуроченности сюжета к христианскому календарю («история» случилась «как раз накануне Рождества»); в центральной роли образа невинного, страдающего ребенка, соотнесенного с образом Христа; в первой идиллической развязке.

Отход от канона обусловлен мотивом неискупимых детских страданий и второй, трагической развязкой («дворники нашли <...> трупик <...> мальчика»), которая подчеркивает утопизм первой. В итоге возникает жестокий «болевой эффект», свидетельствующий совсем не о «розовом христианстве» писателя. Р. Л. Джексон очень точно определил рассказ как «трогательную рождественскую историю, экстатическую в своем религиозном идеализме и жестокую в своем социальном реализме» (Джексон Р. Л. Четвертое окно: «Мальчик у Христа на елке» // Джексон Р. Л. Искусство Достоевского: Бреды и ноктюрны. М., 1998. С. 201–202).

Эстетическая и жанровая уникальность рассказанной Достоевским истории — именно в этом соединении. Рождественская утопия и жестокая петербургская «картинка», написанная с натуры, во многом зеркально соположны. Ряд атрибутов и персонажей из петербургской яви переходит в предсмертную грезу мальчика: куколки-игрушки, увиденные за окном, во сне оживают и кружатся с ним вокруг елки. По рождественскому канону это чудесная развязка, не предполагающая мотивации и продолжения. Но последующая «нулевая» концовка снимает и дискредитирует ее. Не совершившееся наяву рождественское чудо переживается как трагедия, а предсмертный сон мальчика о Христовой елке не воспринимается как катарсический исход.

Идейный смысл рассказа — в столкновении двух правд, «жестокой правды действительности» и «поэтической правды идеала» (Поддубная Р. Н.), двух развязок, противопоставленных друг другу буквально в духе Ивана Карамазова, который, наверное, заявил бы, что Христова елка не утоляет детских страданий. Такое «карамазовское» восприятие сюжетно и психологически мотивировано выраженной в рассказе через несобственно-прямую и косвенную речь детской точкой зрения. Она не просто «удваивает» повествование, но сильно драматизирует его.

Чтобы избежать однозначности рождественского канона, автор-повествователь вынужден прибегнуть к трагической иронии. Она слышится, например, в финальной реплике (добавленной в рассказ для устного чтения и второго издания «Дневника писателя» в 1879 г.) о смерти мальчика и его матери: «оба свиделись у Господа Бога в небе».

Сознательно и принципиально допуская жанровую «двусоставность» своего произведения, переплетение «реального» и «идеального» начал в нем, Достоевский открыто релятивизировал свою эстетику. «Введение ироничности» почти разрушает жанровую структуру рождественского рассказа, а авторская игра соотношением аксиологических точек зрения в начале и конце превращает его в трагическую пародию.

Борисова В. В. Мальчик у Христа на елке // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 126–127.

Открывающие вторую главу январского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г. публицистический фрагмент «Мальчик с ручкой» и собственно рассказ «Мальчик у Христа на елке» принадлежат традиции рождественского рассказа. Кроме них явно несут отсвет «рождественской» поэтики первая и вторая главы декабрьского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г. («Опять о простом, но мудреном деле», «Анекдот из детской жизни»), финал второй главы январского выпуска за 1877 г. («Именинник»), а также первая глава декабрьского выпуска «Дневника писателя» за 1877 г. («Заключительное разъяснение одного прежнего факта», «Враг ли я детей? О том, что значит иногда слово "счастливая"»).

Для рождественских рассказов (в отличие от святочных, действие которых лишь календарно приурочено к святочным дням) характерна повышенная философичность, четкость ценностных ориентаций, обретенных в личном неповторимом опыте, утверждение добра, милосердия, любви, понимания, дарующих вечные нравственные уроки, приобщение к высшим ценностям духа. Причем торжество добра и милосердия осуществляется либо в реальных поступках персонажей, либо в высшей метафизической реальности («Христова елка»).

«Мальчик у Христа на елке» заслуженно приобрел у современников и потомков репутацию хрестоматийного рождественского рассказа, много раз переизданного отдельно, и породил большое количество подражаний. Можно без преувеличения сказать, что этим произведением Достоевский подобно Ч. Диккенсу и Г. X. Андерсену, создал гибкий и плодотворный жанровый канон внутренне драматичного рождественского рассказа, в котором праздник в большом и равнодушном городе лишен милосердия к маленькому сироте, а истинная любовь побеждает лишь на елке у Христа. Этот жанровый канон, актуализировавшись, вызвал расцвет русского рождественского рассказа на рубеже XIX–XX вв. и обеспечил живое продолжение этой традиции в XX в.

Новаторством Достоевского явилась многофункциональность вставных жанров (в т. ч. и рождественских рассказов) в итоговой философской книге, какой является «Дневник писателя». Все они носят универсальный синтезирующий характер, выполняя роль текста в тексте, своеобразного нового мифа, творящего новые смыслы, преобразующие знаки культурной памяти в новое качество. Философская проза «Дневника писателя» характеризуется актуализацией интертекстуальности, философствующий рассказчик («писатель») ведет сложную и динамичную игру на границе факта (чистой действительности) и мифологизированного текста (в данном случае рождественского рассказа). Так, детская тема январского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г. реализуется через семантическое поле слов-символов, своеобразных мыслительно-поэтических формул («елка и детский бал», мои «отцы и дети», «подросток», «дитя неготовый человек», «случайные» члены «случайных семей», дети и взрослые, «"золотой век" не парадокс, а совершенная правда»). Каждое из этих номинативных слов-символов дает простор для многовариантного развертывания единого смысла в разных эпизодах, живет на границе разных семантических зон. Фрагмент «Мальчик с ручкой» выполняет роль вступления к рождественскому рассказу, приучая читателя к особому способу художественного философствования в особых точках концентрации повествовательной энергии (вставной рождественский рассказ). Фрагмент закольцован обобщениями-выводами в начале и в конце («Дети странный народ, они снятся и мерещатся...» и «однако же, всё факты»); так между полюсами «сна и морока» и «фактов» помещается очерковая зарисовка «мальчика с ручкой», просящего милостыню. Связь примера и вывода, зарисовки и обобщения напоминает о традиции дидактических жанров «на случай», каким отчасти и являлся всегда рождественский рассказ. Время праздника — это всегда точка остановки бытового потока, когда течение жизни резко меняет свое направление. Рождество Христово — это день, когда Бог вступил в наш мир «видимо, осязаемо, слышно» (ср.: 1 Ин. 1:1), соединив себя с миром и став сродни миру так, как раньше не был. Культурно-сакральное воздействие «сочиненной романистом истории» о замерзшем ребенке-сироте в рождественскую ночь, отвергнутом и брошенном жителями «какого-то большого города» и нашедшем свет, любовь и радость на «Христовой елке», взывает не к жалости, но к состраданию читателя, лишь через эту скорбь и боль ставя его лицом к лицу с Живым Богом. Связывая эти два рассказа — «всё факты» и вымысел («одну историю сам сочинил»), повествователь «Дневника писателя» созидает философское обобщение, сгущающее смысл ситуации в вечности.

Какое суждение о современном ему человечестве приносит этот рассказ? Спасение или погибель пророчит этот эпизод? И что надо сделать нам всем, чтобы оказаться в царстве жизни, а не в царстве смерти? Достоевский в рождественском рассказе «Мальчик у Христа на елке» актуализирует слово повествования, изображающего незримое и невещественное с помощью языка символов всех времен, культур, знаков традиций. Современные исследователи рано уловили литературность, цитатность рассказа «Мальчик у Христа на елке»: скрытые ссылки на другие рождественские тексты становятся универсальным приемом формирования смысла. Этими текстами (чужими и своими) «писатель» пользуется как емкими культурными сгустками энергии. Г. М. Фридлендер указывал в качестве прототекста святочную балладу Ф. Рюккерта «Христос одинокого ребенка» (в другом переводе «Елка одинокого сироты»), а также «Девочку с серными спичками» Андерсена и «Рождественские рассказы» Диккенса, А. В. Денисова прослеживает творческую историю рассказа. Т. В. Захарова анализирует рождение нового авторского статуса в «Дневнике писателя» в равновесии всех культурных тенденций (а особенно синкретизма художественного, философского, публицистического). П. Е. Фокин сближает образ автора «Дневника писателя» с лирическим героем, видя в нем особую «установку на начало», творческую проективность и открытость любой истине, в т. ч. и в данных рассказах.

Современная Достоевскому критика была единодушна в высокой оценке рождественских рассказов, видя в них шедевры «Дневника писателя», в которых «сказалась вся могучесть дарования психолога-романиста, вся теплота его чувств».

Рассказ «Мальчик у Христа на елке», по свидетельству А. Г. Достоевской (см.: Гроссман Л. П. Жизнь и труды Ф. М. Достоевского. Биография в датах и документах. М.; Л., 1935. С. 315), Достоевский в конце жизни больше всего ценил наряду с исповедью Мармеладова, сном Версилова о Золотом веке, рядом сцен из «Братьев Карамазовых», «Столетней» и «Мужиком Мареем».

Акелькина Е. А. Мальчик у Христа на елке // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 127–128.

Прижизненные публикации (издания):

1876 — Дневник писателя за 1876 г. Ф. М. Достоевского. СПб.: Тип. В.В. Оболенского, 1877. С. 9–12.

1879 — Дневник писателя за 1876 г. Ф. М. Достоевского. СПб.: Тип. Ю. Штауфа (И. Фишона), 1879. С. 9–12.