М.М. Достоевскому (31 октября 1838)

С.-Петербург. 1838 года 31 октября.

О, как долго, как долго я не писал к тебе, милый мой брат...
Скверный экзамен! Он задержал меня писать к тебе, папеньке и видеться с Иваном Николаев<ичем>, и что же вышло? Я не переведен! О ужас! еще год, целый год лишний! Я бы не бесился так, ежели бы не знал, что подлость, одна подлость низложила меня; я бы не жалел, ежели бы слезы бедного отца не жгли души моей. До сих пор я не знал, что значит оскорбленное самолюбие. Я бы краснел, ежели бы это чувство овладело мною... но знаешь? Хотелось бы раздавить весь мир за один раз... Я потерял, убил столько дней до экзамена, заболел, похудел, выдержал экзамен отлично в полной силе и объеме этого слова и остался... Так хотел один преподающий (алгебры), которому я нагрубил в продолженье года и который нынче имел подлость напомнить мне это, объясняя причину, отчего остался я... При 10-ти полных я имел 9½ средних, и остался... Но к черту всё это.¹ Терпеть так терпеть... Не буду тратить бумаги, я что-то редко разговариваю с тобой.
Друг мой! Ты философствуешь как поэт. И как не ровно выдерживает душа градус вдохновенья, так не ровна, не верна и твоя философия. Чтоб больше знать, надо меньше чувствовать, и обратно, правило опрометчивое, бред сердца. Что ты хочешь сказать словом знать? Познать природу, душу, Бога, любовь... Это познается сердцем, а не умом. Ежели бы мы были духи, мы бы жили, носились в сфере той мысли, над которою носится душа наша, когда хочет разгадать ее. Мы же прах, люди должны разгадывать, но не могут^а обнять вдруг мысль. Проводник мысли сквозь бренную оболочку в состав души есть ум. Ум — способность материальная... душа же, или дух, живет мыслию, которую нашептывает ей сердце... Мысль зарождается в душе. Ум — орудие, машина, движимая огнем душевным... Притом (2-я статья) ум человека, увлекшись в область знаний, действует независимо от чувства, след<овательно>, от сердца. Ежели же цель познания будет любовь и природа, тут открывается чистое поле сердцу... Не стану с тобой спорить, но скажу, что не согласен в мненье о поэзии и философии... Философию не надо полагать простой математической задачей, где неизвестное — природа... Заметь, что поэт в порыве вдохновенья разгадывает Бога, след<овательно>, исполняет назначенье философии.² След<овательно>, поэтический восторг есть восторг философии... След<овательно>, философия есть та же поэзия, только высший градус ее!.. Странно, что ты мыслишь^б в духе нынешней философии. Сколько бестолковых систем ее родилось в умных пламенных головах; чтобы вывести верный результат из этой разнообразной кучи, надобно подвесть его под математическую формулу. Вот правила нынешней философии...³ Но я замечтался с тобою... Не допуская твоей вялой философии, я допускаю, однако ж, существованье вялого выраженья ее, которым я не хочу утомлять тебя...
Брат, грустно жить без надежды... Смотрю вперед, и будущее меня ужасает... Я ношусь в какой-то холодной, полярной атмосфере, куда не заползал луч солнечный... Я давно не испытывал взрывов вдохновенья... зато часто бываю и в таком состоянье, как, помнишь, Шильонский узник после смерти братьев в темнице...⁴ Не залетит ко мне райская птичка поэзии, не согреет охладелой души... Ты говоришь, что я скрытен; но вот уже и прежние мечты мои меня оставили, и мои чудные арабески, которые создавал некогда, сбросили позолоту свою. Те мысли, которые лучами своими зажигали душу и сердце, нынче лишились пламени и теплоты; или сердце мое очерствело или... дальше ужасаюсь говорить... Мне страшно сказать, ежели всё прошлое было один золотой сон, кудрявые грезы...
Брат, я прочел твое стихотворенье... Оно выжало несколько слез из души моей и убаюкало на время душу приветным нашептом воспоминаний. Говоришь, что у тебя есть мысль для драмы... Радуюсь... Пиши ее...⁵  О ежели бы ты лишен был и последних крох с райского пира, тогда что тебе оставалось бы... Жаль, что я прошлую неделю не мог увидеться с Ив<аном> Николаев<ичем>, болен был! — Послушай! Мне кажется, что слава также содействует вдохновенью поэта. Байрон был эгоист: его мысль о славе — была ничтожна, суетна...⁶ Но одно помышленье о том, что некогда вслед за твоим былым восторгом вырвется^в из праха душа чистая, возвышенно-прекрасная, мысль, что вдохновенье как таинство небесное освятит страницы, над которыми плакал ты и будет плакать^г потомство, не думаю, чтобы эта мысль не закрадывалась в душу поэта и в самые минуты творчества. Пустой же крик толпы ничтожен. Ах! я вспомнил 2 стиха Пушкина, когда он описывает толпу и поэта:

И плюет (толпа) на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник!..⁷

Не правда ли, прелестно! Прощай. Твой друг и брат Ф. Достоевский.
Да! Напиши мне главную мысль Шатобрианова сочиненья «Genie du Christianisme».⁸ — Недавно в «Сыне отечества» я читал статью критика Низара о Victor’e Hugo.¹³ О как низко стоит он во мненье французов. Как ничтожно выставляет Низар его драмы и романы. Они несправедливы к нему, и Низар (хоть умный человек), а врет.⁹ — Еще: напиши мне главную мысль твоей драмы: уверен, что она прекрасна; хотя для обдумыванья драматических характеров мало 10-ти лет. Так по крайней мере я думаю. — Ах, брат, как жаль мне, что ты беден деньгами! Слезы вырываются. Когда это было с нами? Да кстати. Поздравляю тебя, мой милый, и со днем Ангела и с прошедшим рожденьем.
В твоем стихотворенье «Виденье матери» я не понимаю, в какой странный абрис облек ты душу покойницы. Этот замогильный характер не выполнен. Но зато стихи хороши, хотя в одном месте есть промах.¹⁰ Не сердись за разбор. Пиши чаще, я буду аккуратнее.
Ах, скоро, скоро перечитаю я новые стихотворенья Ивана Николаевича. Сколько поэзии! Сколько гениальных идей!¹¹ Да, еще позабыл сказать. Ты, я думаю, знаешь, что Смирдин готовит Пантеон нашей словесности книгою: портреты 100 литераторов с приложеньем к каждому портрету по образцовому сочиненью этого литератора. И вообрази Зотов (?!) и Орлов (Александ<р> Анфимов<ич>) в том же числе.¹² Умора! Послушай, пришли мне еще одно стихотворенье. То прелестно! — Меркуровы скоро едут в Пензу или, кажется, уже совсем уехали.
Мне жаль бедного отца! Странный характер! Ах, сколько несчастий перенес он! Горько до слез, что нечем его утешить. — А знаешь ли? Папенька совершенно не знает света: прожил в нем 50 лет и остался при своем мненье о людях, какое он имел 30 лет назад. Счастливое неведенье. Но он очень разочарован в нем. Это, кажется, общий удел наш. — Прощай еще раз.

Твой.

а Было: Мы же, прах, люди, должны разгадывать, но не можем
б Далее было: также
в Было: улети<т>
г Было: заплачет

¹³ О Викторе Гюго (франц.).

Печатается по подлиннику: РГБ. Ф.93.I.6.11.
Впервые опубликовано: Биография, письма и заметки из записной книжки Ф.М. Достоевского. СПб., 1883. Отд. II. C. 9—12.

¹ А.И. Савельев, служивший в пору пребывания Достоевского в Инженерном училище в должности дежурного офицера, вспоминал: «Ф<едор> М<ихайлович> знал имена начальников в войсках на войне и на гражданском поприще, которые получали награды не по заслугам, а благодаря родству и связям с сильными мира сего. Он знал проделки бывшего инспектора классов Инженерного училища, как он помещал и поддерживал тех кондукторов, которых родители ему платили или делали подарки и пр.» (Pусская старина. 1918. № 1—2. С. 19). См. также письмо Достоевского к отцу от 30 октября, в котором он пишет о переходе многих кондукторов в следующий класс «по протекции».
² Рассуждения Достоевского о соотношении философии и поэзии, их взаимодействии близки к кругу идей романтической философии (в частности, идей русских шеллингианцев) о соотношении художественного и научного познания, о роли интуиции, «откровения» в постижении гармонии «целого». Эти идеи могли сложиться у Достоевского под воздействием статей в «Телескопе», «Молве» и «Московском наблюдателе», бывших «любомудров», Н.И. Надеждина, а также раннего Белинского. Так, Белинский в «Литературных мечтаниях» (1834) из всех «молодых поэтов Пушкинского периода» выделял Веневитинова, который один «мог согласить мысль с чувством, идею с формою, ибо <...> обнимал природу не холодным умом, а пламенным сочувствием и силою любви, мог проникнуть в ее святилище, <...> и  потом передавать в своих созданиях высокие тайны, подсмотренные им на этом недоступном алтаре» (Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953—1959. Т. I. С. 78).
³ В 1830-х гг. в связи с выходом в свет «Оснований физики» М.Г. Павлова (Ч. 1. М., 1833; Ч. 2. М., 1836), развивавших диалектические черты натурфилософии Шеллинга, появился ряд статей с критикой современных метафизических концепций объяснения природы: см., например, рецензию Н.И. Надеждина на книгу М.Г. Павлова (Телескоп. 1833. № 9; 1836. № 12) и статью самого М.Г. Павлова «О неуместности математики в физике» («Прибавления к "Русскому инвалиду"». 1837. № 16). С ними перекликается и протест Достоевского против механического подведения природы «под математическую формулу». 

⁴ Достоевский сравнивает свое угнетенное мироощущение с состоянием Шильонского узника после смерти «убитых неволей» братьев:

И виделось, как в тяжком сне,
Всё бледным, темным, тусклым мне!
Всё в мутную слилося тень!
То не было ни ночь, ни день...
. . . . . . . . . . . . . .
То было тьма без темноты!
То было бездна пустоты
Без протяженья и границ!
То были образы без лиц!
. . . . . . . . . . . .
Ни жизнь, ни смерть — как сон гробов!
Как океан без берегов,
Задавленный тяжелой мглой,
Недвижный, темный и немой!

(Шильонский узник, поэма лорда Байрона, перевод В. Ж<уковского>. СПб., 1822. С. 15). Поэму Байрона «Шильонский узник» (1816) в переводе B.А. Жуковского (1822) Достоевский вспоминал и позднее — живя в Веве на берегу Женевского озера, недалеко от замка Шильон (см. его письмо к С.А. Ивановой 23 июня (5 июля) 1868 г.).
⁵ О своей творческой работе М.М. Достоевский сообщал 28 ноября 1838 г. в письме к отцу: «Ну! папенька! Порадуйтесь вместе с мною! Мне кажется, что я не без поэтического дарования! Написал я уже много мелких стихотворений, отсылал несколько к Шидловскому, и он хвалит их чрезвычайно! Я сам уже начинаю верить, что в них есть поэзия. Теперь я начал писать драму. Она мне удалась в первом действии! <...> Поэзия моя содержит всю мою теперешнюю жизнь, все мои ощущения, горе и радости. Это дневник мой!» (Кумпан К.А., Конечный А.М. Письма Михаила Достоевского к отцу // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1980. Л., 1981. С. 80).
⁶ Суждение об «эгоизме» Байрона, возможно, сложилось у молодого Достоевского под влиянием Шидловского (см. письмо М.М. Достоевскому от 1 января 1840 г., примеч. 7), который в свою очередь мог испытать в оценке английского поэта воздействие статей 1828—1830 гг. Н.И. Надеждина в «Вестнике Европы». Но Достоевский уже в эти годы рассматривал Байрона в ряду поэтических гениев, называя его имя прежде всего в сопоставлении с Пушкиным (см. письмо М.М. Достоевскому от 1 января 1840 г. и примеч. 14 к нему). Как видно из письма, некоторые произведения Байрона, например поэму «Шильонский узник», Достоевский знал наизусть, вспоминал их, когда ему было «грустно жить без надежды» (см. выше, примеч. 4). Впоследствии, несмотря на встречающиеся иногда и в его поздних записных тетрадях отрицательные высказывания о личности Байрона, Достоевский в «Дневнике писателя» 1877 г. дает глубокую оценку исторического значения великого английского поэта.
⁷ Цитата из стихотворения Пушкина «Поэту» (1830). По воспоминаниям А.М. Достоевского, оба старших брата в отрочестве, несмотря на некоторую разницу литературных интересов, на Пушкине «мирились» и «чуть не всего знали наизусть» (Достоевский А.М. Воспоминания. СПб., 1992. С. 71). А.Е. Ризенкампф рассказывал, что при первом же знакомстве в ноябре 1838 г. услышал от Достоевского декламацию «Египетских ночей» (Биография, письма и заметки из записной книжки Ф.М. Достоевского. СПб., 1883. Отд. I. С. 34).
⁸ Трактат Ф. Шатобриана «Гений христианства» вышел в 1802 г. В рассуждениях о литературе и искусстве, полемизируя с эстетикой просветителей, Шатобриан противопоставил апелляции к разуму общественного человека мистическое, чудесное, интуицию и фантазию. Влияние «Гения христианства» как литературного манифеста раннего этапа французского романтизма было чрезвычайно велико.
⁹ В «Сыне отечества» за март — апрель 1838 г. были опубликованы статьи французских критиков Д. Низара о Ламартине и Г. Планша о Гюго (в переводе П. Полевого). Статьи следовали одна за другой и в оглавлении стояли рядом, поэтому Достоевский перепутал их авторов. Основанная на неприятии романтической поэтики Гюго, статья Гюстава Планша содержала отрицательные суждения о его поэтических сборниках, романах и драмах 1820—1830-х гг., которым критик отказывал в серьезной мысли, считая их достоинства чисто внешними. Эти оценки явно противоречили мнению Достоевского (см. письмо М.М. Достоевскому от 9 августа 1838 г., примеч. 14 и письмо М.М. Достоевскому от 1 января 1840 г., примеч. 17).
¹⁰ Посылая стихотворение «Видение матери» отцу, М.М. Достоевский писал в конце января 1839 г.: «По своему содержанию, я знаю, оно будет Вам по сердцу. Я не могу вспомнить покойной маменьки без сильного душевного движения! Летом я видел ее во сне; видел, будто она нарочно сошла с небес, чтоб только благословить меня, и это было причиною рождения моего стихотворения. Я посылал его брату; он читал его Шидловскому, и Ш<идловский> в восхищении от него; он так хвалит мой талант, что я, право, не знаю, достоин ли я всех похвал его. Я переслал уж ему стихотворений с 10; он пишет ко мне огромнейшие письма» (Кумпан К.А., Конечный А.М. Письма Михаила Достоевского к отцу // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1980. Л., 1981. С. 82). Текст стихотворения (без заключительных строф) приводит в своих воспоминаниях А.Е. Ризенкампф (см.: Литературное наследство. М., 1973. Т. 86. С. 325—326).
¹¹ До нас дошло лишь несколько стихотворений И.Н. Шидловского. Публикацию и характеристику их см. в воспоминаниях И. Решетова «Люди и дела давно минувших дней» (Русский архив. 1886. № 10. С. 226—232).
¹² А.Ф. Смирдиным было издано три тома «Ста русских литераторов» (1839—1845). Первый том, вышедший в 1839 г., включал сочинения десяти авторов: А.А. Александрова (Н.А. Дуровой), А.А. Марлинского (Бестужева), И.И. Давыдова, Р.М. Зотова, Н.В. Кукольника, Н.А. Полевого, Пушкина, П.И. Свиньина, О.И. Сенковского, А.А. Шаховского.
А.А. Орлов — лубочный романист, осмеянный критикой 30-х гг.; Р.М. Зотов — автор исторических романов и драм, высмеянных Белинским. Критик в рецензии на 1-й том также иронизировал по поводу подбора имен в издании Смирдина: «Рафаил Михайлович Зотов открывает собою бесконечную вереницу самородных гениев... Помилуйте, кому не лестно <...> видеть свою статью в книге рядом со статьею Пушкина?.. Да для этого иной поневоле сделается писателем... Вот другое дело — приятно ли Пушкину быть в подобном обществе?» (Белинский В.Г. Указ. соч. Т. III. С. 99).