Рублев С. Пырьев. «Братья Карамазовы». III. «Да, плохой Иван Александрович...»
3 февраля 1967 г. (судя по записям Михаила Ульянова, это был шестой съемочный день) у Пырьева произошел конфликт с фотокорреспондентом журнала «Советский экран» А. Томчинской, так изложившей свою версию случившегося главному редактору издания Д. С. Писаревскому:
«3 февраля 1967 г., будучи на съемке фильма “Братья Карамазовы” режиссера Пырьева И. А., я не смогла выполнить задание редакции — фоторепортаж со съемочной площадки. Даже в то время, когда снимал фотограф группы и фотокорреспондент ТАСС, тов[арищ] Пырьев запретил снимать мне, хотя я и объяснила, что материал нужен в номер, и на мой вопрос, “почему такое отношение к ‘Советскому экрану’”, тов. Пырьев заявил, что Писаревский назло поставит плохие кадры и что вообще журнал занимается спекуляцией.
При этом разговоре присутствовала также представительница “Совэкспортфильма” тов. Перепелицкая И.»1.
Реакция главреда не заставила себя ждать: 7 февраля Писаревский отправил Сурину и секретарю парткома «Мосфильма» Л. Н. Саакову эмоциональное письмо. «3-го февраля с. г., — возмущался Дмитрий Сергеевич, — режиссер И. А. Пырьев отказался допустить фотокорреспондента журнала “Советский экран” тов. А. Томчинскую на съемочную площадку фильма “Братья Карамазовы”, чем сорвал выполнение срочного редакционного задания и поставил под угрозу график выхода очередного номера журнала. Запрет этот не диктовался творческими или производственными соображениями, так как другие фоторепортеры в это же время производили съемки. Отказ был сделан в настолько грубой форме, что довел нашу ни в чем не повинную сотрудницу до слез. Копия ее докладной записки, из которой видно, чем мотивировал свой отказ И. А. Пырьев, прилагается.
Мы не настолько наивны, чтобы не понимать, что довольно-таки беспрецедентные действия И. А. Пырьева — своеобразная, хотя и несколько запоздалая “месть” за критику его предыдущей картины. В связи с этим мы очень просим разъяснить И. А. Пырьеву, что ни журнал “Советский экран”, ни руководимая им постановка фильма “Братья Карамазовы” не являются частным предприятием, которое можно поставить в зависимость от чьих бы то ни было прихотей, невоспитанности или дурного настроения. Мы просим также разъяснить И. А. Пырьеву, что свою неприязнь к журналу, если уж она у него существует и требует выхода, он вправе выражать другими способами, более достойными, более согласующимися с этикой, принятой в советском обществе.
В случае отказа И. А. Пырьева принести свои извинения, журнал, видимо, окажется вынужденным поступить так, как поступает в аналогичных случаях наша партийная и советская печать, и проинформировать читателей, по каким причинам журнал не в состоянии рассказать о съемках фильма “Братья Карамазовы”»2.
Неизвестно, как разрешился конфликт, но через три месяца «Советский экран» все-таки «рассказал» о съемках «Карамазовых» — небольшое интервью с Пырьевым появилось на страницах майского (десятого) номера журнала.
«...Это был характер в проявлениях неожиданный, — констатирует Кирилл Лавров, — человек, который всегда делал то, что чувствовал, и говорил то, что думал. Он мог, например, при всех сказать о тебе с беспощадной откровенностью то, что ты тщательно скрывал даже от самого себя. Не всякий способен простить это, и потому многие не любили его... Это была своеобразная, ни на кого не похожая, ни под кого не подстраивающаяся личность. Незаурядность его проявлялась во всем: не только в его картинах, но и в фактах биографии, в мельчайших черточках характера. Недаром о нем и при жизни рассказывали легенды. <...> Мне вспоминается такой случай. Снималась сцена в скиту; в перерыве к съемочной площадке подъехала на лошади Лина Скирда. И вдруг Пырьев приказал ей: “А ну, слезай”, — по-молодому прыгнул в седло и проскакал с места в карьер целый круг. Приехал бледный, запыхавшийся, но нам бросил гордо: “Вот как надо ездить!” Это было красиво, если учесть, что ему было уже шестьдесят семь лет и от сердца у него к этому времени почти ничего не осталось.
Иван и Лионелла Пырьевы на съемках «Братьев Карамазовых»
Все последние свои месяцы он так и прожил, не жалея себя, не щадя сердца. Убегал на съемочную площадку из больницы, в перерывах между съемками отлеживался, но работал, работал, как бешеный, красиво, страстно, неистово, на предельном напряжении сил...
К концу съемок картины, когда уже он себя очень плохо чувствовал, относится один незначительный, но особенно дорогой мне эпизод в наших отношениях. В Доме кино в этот день шел какой-то нашумевший иностранный фильм, чуть ли не “Блоу-ап”. А я еще не был членом Союза кинематографистов и попасть на фильм в этот вечер не надеялся. “Я достану тебе билет, — пообещал Пырьев утром на съемочной площадке. — Обязательно позвони мне в пять часов”. А когда я позвонил в назначенное время, то по телефону мне ответили, что Иван Александрович не смог дозвониться в Союз и сам поехал в Дом кино доставать мне билет. Тяжело больной, усталый после трудной съемки, он поехал выполнять свое случайное, совсем не обязательное обещание... Быть может, это пустяк, но ведь из пустяков и складывается представление о человеке, поэтому я и решился рассказать об этом случае, пустяке»3.
На съемках «Братьев Карамазовых»
21 декабря 1967 г. Сурин попросил председателя Госкино разрешить производство фильма в трех сериях, рассмотрев и утвердив смету последней. «Попытка уложить материал романа в две серии (5400 пол[езных] метров), — обосновывал просьбу генеральный директор “Мосфильма”, — при всех усилиях автора экранизации, режиссера И. Пырьева, явно не удалась. Для того чтобы уложиться в такой метраж, автор-режиссер фактически должен был выстроить лишь “уголовный” сюжет романа, отказавшись от всех сложных, пускай подчас и противоречивых философских проблем, коими живут герои романа. Сегодня в смонтированном и озвученном виде мы имеем 4100 метров материала, соответствующего 2500 полезных метров режиссерского сценария. Если реально представить себе объем еще не отснятого и чрезвычайно важного, пожалуй, даже решающего успех фильма, материала (“Мокрое”, “Суд”, всё, что связано с линией Катерины Ивановны, “Иван и черт” и т. д.), то можно считать, что длина фильма будет примерно около 7000 метров. Учитывая также двухмесячный простой группы из-за болезни режиссера И. А. Пырьева, просим установить срок окончательной сдачи всех трех серий фильма в июне 1968 года»4. «Роман этот, — замечал Сурин, — непрестанно привлекает внимание как русского читателя, так и самых широких кругов западной интеллигенции. И следует помнить, что “Братья Карамазовы” на Западе часто служили основой ложных, реакционных концепций о мистической сущности “русской души” и т. д., и пр. пр. (выделено мною. — С. Р.). Роман уже не раз был инсценирован, и именно западными художниками, как в театре, так и в кино. Для того чтобы вернуть “Братьям Карамазовым” их истинный и высокогуманистический смысл, понадобились немалые усилия автора инсценировки И. А. Пырьева. Надо сказать, что даже в процессе съемок И. А. Пырьев продолжал и продолжает работу над сценарием, углубляя и разрабатывая основные философские его проблемы. В процессе съемок еще очевиднее стало, сколь сложной задачей является экранизация “Братьев Карамазовых”»5.
Съемочная группа фильма «Братья Карамазовы». 1968
Пырьев не переставал убеждать главу «Мосфильма» в необходимости постановки трехсерийной ленты. 19 января 1968 г. Сурин пишет Романову еще одно письмо:
«При обсуждении на киностудии “Мосфильм” материала фильма “Братья Карамазовы” <...> Вы высказались за выпуск фильма в 2-х сериях с общим метражом 6600 метров. Это решение было тогда Вами принято на основании информации режиссера И. А. Пырьева о том, что просмотренный смонтированный материал составляет 4200 пол[езных] метров и неснятый плановый метраж составляет 2400 полезных метров. В настоящее время Комитет ограничивает фильм “Братья Карамазовы” метражом 6000 метров.
Поскольку И. А. Пырьев не видит возможностей дальнейших сокращений материала и сценария, а студия в своем письме уже изложила Вам свои соображения о невозможности сокращения общего метража картины, — мы просим Вас подтвердить свое решение о выпуске фильма “Братья Карамазовы” в объеме 6600 полезных метров.
Вместе с тем мы хотели бы вновь просить Вас вернуться к вопросу о трех сериях, учитывая настойчивую просьбу И. А. Пырьева и Главкинопроката, который после просмотра материала считает наиболее целесообразным выпуск этой картины на экраны в трех сериях»6.
6 февраля 1968 года Пырьев в очередной и, как окажется, последний раз приедет на съемочную площадку. Кирилл Лавров не забыл тот вечер:
«Снимался эпизод в доме у Екатерины Ивановны. Иван Александрович очень плохо себя чувствовал, всё время укладывался на маленьком диванчике, специально для него установленном в павильоне. И вдруг наверху у светотехников с грохотом взорвалась большая лампа. Посыпались осколки, одним из них Пырьеву порезало руку, и потекла кровь... Это было неожиданно, он испугался. Обмотал руку носовым платком, но повел себя непривычно тихо: как-то равнодушно, вполголоса обругал электриков и снова лег на диван. Видно, ему стало совсем плохо от всего этого переполоха и грохота. И этот тихий, сникший Пырьев был настолько новый, неожиданный для всех нас, что было больно видеть его таким погасшим.
В этот вечер мы не успели закончить сцену, а после съемки сели вместе в машину; обычно Иван Александрович завозил меня в гостиницу “Украина”, а потом ехал к себе на квартиру напротив Киевского вокзала.
А на следующий день рано утром была назначена новая съемка. Порядок же в пырьевской группе был таков, что если было сказано “машина придет ровно в восемь”, то значит, действительно, ровно в восемь — ни минутой позже — жди машину. Но в это утро машины не было ни в восемь, ни в девять, ни в пятнадцать минут десятого. И тогда я понял, что что-то случилось. Я побрел обратно в номер, чтобы позвонить в группу, но навстречу мне уже шла администратор гостиницы. “Кирилл Юрьевич, — сказала она, — только что звонили с ‘Мосфильма’ — умер ваш постановщик”.
Я побежал через мост, через Москву-реку, добежал до его дома, стал подниматься по лестнице и в дверях квартиры столкнулся с какими-то людьми, выносившими его на одеяле»7.
Из интервью Лионеллы Пырьевой:
«В какой-то момент работы над фильмом <...> стало ясно, что режиссер надорвался. Почти не спал. А когда засыпал, его “мучил” фильм. Говорил: “Закрою глаза — и вижу всех вас: как вы ходите, говорите, страдаете”. И сам страдал. Работал на износ. Впрочем, как и в каждом своем фильме. “Братьям Карамазовым” — экранизации последнего романа Федора Михайловича Достоевского — суждено было стать последней работой Ивана Александровича Пырьева»8.
Позднее Лионелла Ивановна рассказывала, как в одну из последних ночей января 1968-го ей приснился сон — будто выходит она из какого-то помещения, а следом вырывается огромный клуб пара. «И вот уже плотное облако поднимает меня, обнаженную, вверх, я парю, но на сердце вместо радости полета — тяжесть и боль. Внизу собралось множество людей, и все твердят: “Ах, бедный Иван Александрович... Бедный...” Спустя неделю, вечером шестого февраля, вернувшись со съемочной площадки “Братьев Карамазовых”, мы с мужем, Иваном Александровичем Пырьевым, долго сидим в его кабинете: до самых мелких деталей, интонаций и жестов разбираем последние эпизоды с моим участием — огромная работа над картиной по роману Достоевского близится к концу. Слушаю мужа и с тревогой наблюдаю за тем, как ежеминутно меняется его лицо: то разглаживается, молодеет на глазах, то вдруг скукоживается и темнеет. Отношу это на пережитый днем стресс: во время съемок над Пырьевым взорвался осветительный прибор. Он долго не мог прийти в себя: сидел, опустив голову и свесив меж колен пораненные осколками руки. А когда я, пулей прилетев из гримерной, начала пытать:
— Ты как?! — скользнул невидящим взглядом и процедил:
— Уйди.
Эта единственная за всё время нашего общения грубость меня не обидела, а только еще больше напугала. Иван Александрович, казалось, не понимал, кто перед ним...
Лионелла и Иван Пырьевы на съемках «Братьев Карамазовых»
Время близилось к полуночи. “Всё, пора спать, — сказала я. — Завтра утром снова на площадку, тебе нужно успеть отдохнуть”. Проходя мимо висевшего на стене зеркала, Пырьев вдруг приостановился и, пристально вглядевшись в свое отражение, обронил: “Да, плохой Иван Александрович...” Меня будто током ударило, в ушах зазвучали голоса из сна: “Бедный Иван Александрович... Бедный...”
Муж вскоре уснул, а я не смогла сомкнуть глаз от страшных мыслей, для которых вроде и повода не было...
В четыре утра он собрался вставать.
— Ты куда?
— Да я, кажется, выспался.
— Нет-нет, впереди трудный день, поспи еще.
Муж послушался — лег и уснул. А в двадцать минут седьмого я услышала страшный хрип. Это была агония.
Через несколько часов дом наполнился людьми. Отовсюду слышались голоса: “Бедный Иван Александрович... Так внезапно... Не успел...” Громче всех сокрушался Михаил Ульянов, горячо меня успокаивал. Спустя несколько месяцев я узнала цену его потрясению и его состраданию...»9.
Из воспоминаний Михаила Ульянова:
«Природа часто бывает несправедливой: подарив Ивану Александровичу столько художнической мощи, неукротимости, энергии, она дала ему сердце, которое не выдержало этого накала. 7 февраля 1968 года Пырьев умер. Фильм, давно задуманный режиссером, в самый разгар съемок потерял своего руководителя. Картина остановилась на 72-м съемочном дне, хотя многое уже было сделано, многое задано, многое сложилось. И хотя пырьевское решение уже предопределило фильм, над ним нависла угроза закрытия»10.
12 февраля 1968 г., обсудив ситуацию, сложившуюся после смерти режиссера, худсовет и дирекция творческого объединения «Луч» сочли целесообразным «окончание фильма, в котором предстоит снять важнейшие по идейной концепции и драматургии сцены “Мокрое” и “Суд”», поручить Михаилу Ульянову и Кириллу Лаврову, а «снятый и смонтированный И. А. Пырьевым материал (в количестве 4576 метров) оставить в фильме без изменений. Фильм выпускать в 3-х сериях»11. И. Л. Биц и Б. Г. Кремнев попросили тогда же Сурина ходатайствовать перед Госкино «о назначении художественным руководителем объединения Л. О. Арнштама, работавшего со дня основания объединения заместителем художественного руководителя», а на должность заместителя художественного руководителя «назначить режиссера Э. А. Рязанова»12.
Иван Пырьев и Андрей Мягков
Через три дня Сурин писал В. Е. Баскакову: «После основательных раздумий мы пришли к выводу, что закончить работу над фильмом “Братья Карамазовы” должны люди, которые находились два года в непосредственном творческом и рабочем общении с И. А. Пырьевым. Объединение и студия решили поручить окончание фильма актерам М. Ульянову и К. Лаврову (режиссура), оператору-постановщику С. Вронскому и художнику-постановщику С. Волкову, под общим художественным руководством Л. Арнштама, С. Юткевича и А. Столпера.
Всего И. А. Пырьевым снято, начисто смонтировано и озвучено 4630 п[олезных] метров. Осталось снять 2000 п[олезных] метров. Это кульминационные по сюжету и идейной концепции сцены: “Мокрое”, “Суд” и др. Таким образом, общий метраж фильма составит 6600 п[олезных] метров.
Покойный И. А. Пырьев после долгих размышлений пришел к выводу, что фильм “Братья Карамазовы”, в том виде, в котором он его снимал, может быть только трехсерийным. С этим мнением согласились студия и Комитет. Однако официального согласия Комитета по этому вопросу студия еще не получила.
В связи с тем, что фильм должен быть таким, каким его видел И. А. Пырьев, прошу Вас согласиться с вышеизложенными нами предложениями. Фильм будет закончен производством и сдан 30 июля с. г.»13.
Завершение фильма «после безвременной кончины И. А. Пырьева» Госкино посчитало «делом чести творческого коллектива студии», которое, согласно ответному письму Баскакова, «должно быть осуществлено на основе привлечения к досъемкам и окончательному монтажу фильма крупнейших режиссеров-постановщиков студии — тт. Л. Арнштама, С. Юткевича или А. Столпера. В этом деле, естественно, могут участвовать и актеры М. Ульянов и К. Лавров. Вопрос этот может быть решен руководством и художественным советом киностудии “Мосфильм”.
Что касается размера фильма, то Комитет считает, что следует внимательно пересмотреть объем досъемок, изучить возможности некоторых сокращений в смонтированных сценах (о чем говорилось на обсуждении материала фильма руководством Комитета), с таким прицелом, чтобы размер фильма не превысил двух серий нормального метража (2700 м)»14.
Кирилл Лавров. Рабочий момент
«После этого месяц мы не работали, — вспоминает Лавров, — а потом руководством студии было решено, что мы с Ульяновым должны заканчивать картину. И хотя, вероятно, каждый из нас, Миша или я, как и любой другой человек, видели и делали бы “Карамазовых” иначе, по-своему, что совершенно естественно, мы в этих условиях старались только, чтобы та часть фильма, которую нам оставалось доснять, была и по духу и по стилю такой, какой ее видел Пырьев. Поэтому, обсуждая каждый раз накануне съемочного дня план съемки, мы всегда исходили из того, как сделал бы это Пырьев. Надо сказать, что пырьевская группа <...> все его друзья, помощники, люди, которые (одни больше, другие меньше) были связаны с ним в жизни, оставшись без него, сделали всё, что могли, чтобы закончить эту картину по-пырьевски. До конца работы в группе сохранялись та же атмосфера и та же рабочая обстановка, которая была при Пырьеве. Он как бы оставался с нами и после смерти. А это значит, что он при жизни так хорошо возделал наши души для восприятия Достоевского в своем, пырьевском ключе, что всходы продолжали прорастать и после того, как самого его не стало»15.
Из воспоминаний Михаила Ульянова:
«Руководство “Мосфильма” не решилось передать картину какому-либо другому режиссеру — замысел Пырьева был очень своеобразен, и не каждый мог его принять безоговорочно. Но не переснимать же такое количество материала! И тогда закончить картину предложили мне и Кириллу Лаврову. В решении этом было рациональное зерно: никто так, как мы, актеры, не был заинтересован в судьбе “Братьев Карамазовых”. К тому же мы долго работали с Иваном Александровичем и знали, чего он добивался, привыкли к его почерку, к его манере. Потому-то была надежда, что нам удастся привести съемки к логическому финалу, не меняя стилистики картины.
Мы с опаской согласились на это страшноватое предложение: до этого ни я, ни Кирилл никогда не стояли по ту сторону камеры. Однако другого выхода не было. В этот сложнейший момент нам очень помог Лев Оскарович Арнштам, назначенный официальным руководителем постановки. Опытный режиссер, Лев Оскарович был настойчив и внимателен к нам в подготовительный период, но совершенно не заглядывал в павильон на съемку. Зная меру ответственности, которая на нас легла, он понимал, что при его появлении в павильоне мы начнем оглядываться на него и потеряем остатки решительности»16.
Лионелла Пырьева, узнав о том, кто будет заканчивать съемки, недоумевала: «“Почему не оператор? Сергей Вронский с Иваном Александровичем раскадровки всех будущих эпизодов сделали, он лучше, чем кто бы то ни было, знает замысел Пырьева...” Но сил на чем-то настаивать еще не было.
Сцена последнего свидания Грушеньки с Митей Карамазовым
И вот я снова на площадке. Играю сцену так, как мы отрепетировали с Пырьевым, а Ульянов начинает меня поправлять, указывать, учить. Я, естественно, сопротивляюсь. По “Мосфильму” начинают распространяться слухи о моем несносном характере, намеренном срыве съемок. Одновременно с этим узнаю, что Ульянов переснимает некоторые эпизоды, чтобы добавить своему герою текста. Пытаюсь вмешаться: “Иван Александрович это с больным сердцем снимал! Выезжал на съемку в четыре утра, чтобы всё приготовить к вашему прибытию. А вас не будили до последней минуты — щадили, давали выспаться!”
Ульянов советует не волноваться, однако звучит это как настоятельная просьба не соваться не в свое дело.
От тона, которым Михаил Александрович общался со мной при жизни Пырьева, ничего не осталось. Прежде заискивал, лебезил, угождал, от чего мне становилось ужасно неловко, теперь же демонстрировал полное пренебрежение и решимость: перешагну, но сделаю то, что намерен! И мне вспомнились слова, сказанные Иваном Александровичем в его последнюю новогоднюю ночь: “Как хочется пожить еще. Не потому что страшно умирать — страшно тебя оставлять. Они на тебе выспятся...”»17.
29 апреля 1968 г. на заседании художественного совета разбирали сцену суда над Митей.
«Ульянов: Материал [сцены] суда еще находится в рабочем состоянии: по шумам, по монтажу. По существу снято всё, но еще не готово.
Кокорева: Мои впечатления о материале. Сцена суда сделана и ляжет в общую драматургическую линию. Но меня тревожит следующее. Будет ли чувствоваться в этой сцене переход суда законного, юридического в суд божеский, человеческий, суд нравственности. Режиссер обязан это сделать — высшую победу нравственности, ведь во имя этого и создано это произведение. Может быть, решить это через Митю, может быть, режиссерскими компонентами, может быть, еще как-то. Пока же превращение этого судилища в большую трагедию я еще не уловила.
Меньше всего в этой сцене мне понравился Ульянов, в нем здесь еще нет Мити — того, который был в тюрьме. Здесь Митя со слабой реакцией, не ощущается его состояние. И бунт Ивана и просветление Мити гораздо меньше того, что должно происходить с Митей — он проходит здесь через нравственные страдания. У Достоевского есть ожидание всего этого, должно быть ощущение торжественности перед этим судилищем, но всё это превращается в жалкую коллизию по сравнению с судом человеческим. Не понравилась мне последняя сцена Грушеньки.
Екатерина Ивановна где-то превращается в злую гадюку, а ведь она — [нрзб.] гордыни, прошедшая через свои страдания. Актриса это не сыграла. Возможно, что выбор актрисы на эту роль был с самого начала не совсем верен.
Если есть возможность доснять что-то с Ульяновым, чтобы сделать переход от этого суда к суду человеческому, было бы хорошо.
Ульянов: Мы думали над этим. Несколько планов у нас запланировано. Беда в том, что нравственное перерождение Дмитрия надо играть на крупных планах, а исповеди его нет.
Кокорева: Дмитрий в этой сцене уже просветленный и освобожденный, а, видимо, надо сыграть процесс освобождения и просветления.
Ульянов: В тюрьме Митя говорит, что не боится суда, он уже всё перечувствовал и с этим идет на суд и тут уже видит не свое горе, а горе других людей. Тут он видит предательство Екатерины Ивановны, преданность Грушеньки. Это уже восприятие мира, окружающего его. Он понимает, что не всё рухнуло, осталась любовь, любовь Грушеньки.
Но, безусловно, надо еще поискать. Разрыв, крах бюрократической машины суда приводит Митю к чувству уверенности, несмотря на 20 лет каторги. И эту линию надо еще продумать.
Соколова: Мне кажется, что надо проверить еще монтаж и особенно звук женских ролей. Искусственно звучит речь Екатерины Ивановны — навязчиво, но это, видимо, можно поправить перетонировкой.
Кокорева: У меня осталось впечатление, что Ульянов скован в этой сцене. На суде происходит его просветление, и тут важна его встреча с Грушенькой.
Ульянов: Мы сделали всю сцену суда, чтобы было ясно, что еще дотягивать. Мы еще ищем и ритм и темп этой сцены.
Кокорева: У Достоевского есть ощущение, как Митя входит в суд, а здесь внимание концентрируется на всех остальных. В тюрьме это одно просветление, а здесь — совсем другое. Конечно, кое-что надо еще поискать.
Кремнев: Ульянов скован литературным материалом, мы пытались сохранить структурную ткань сценария, стараемся не делать добавлений. Кульминационный момент линии Мити в тюрьме еще Пырьев наметил18. Сцена суда входит в комплекс финала. Я согласен, что надо еще кое-что поправить монтажом, подумать об общем плане суда. Но дописывать роль Мити, по-моему, не следует, мы поломаем каркас, намеченный Пырьевым.
Кокорева: Необходимо, чтобы было ощущение суда законного и человеческого. Видимо, эта сцена ляжет в общий материал.
Кремнев: В отношении выбора актрисы на роль Екатерины Ивановны — он с самого начала был неверным. В суде она лучше, чем в других сценах. Но надо учитывать и замысел в отношении ее — она в сценарии не такая, как у Достоевского. Здесь образ проще.
Ульянов: Образ Екатерины Ивановны — один из самых сложных. Здесь нам хотелось передать отчаяние, обнаженность страстей ради одной цели — спасение Ивана.
Кокорева: Конечно, трудно найти ощущение раздавленности людей, ощущение счастья Мити»19.
Из воспоминаний Михаила Ульянова:
«Не берусь оценивать нашу работу, тем более что мы лишь старались органично вписать отснятое нами в ткань фильма, который в большей части уже был сделан Пырьевым. Естественно, что-то во время съемок мы делали по-своему, но непременно в известных рамках: мы не считали себя вправе — да, пожалуй, и не сумели бы — строить эпизоды иначе, чем уже развернутые игровые сцены в данной декорации. То есть мы не “сгущали” изобразительное решение и не применяли несвойственные Пырьеву монтажные приемы. Не потому, что новое не склеилось бы, не совместилось с ранее сделанным. И не из одной только доброй памяти нам хотелось донести до зрителя исконный замысел Ивана Александровича. Мы лишь добивались того, чего, как нам казалось, хотел он: чтобы зритель ощутил тоску по сильным характерам, могучим страстям, полюбил бы открытость в поиске правды, каким бы тягостным и горьким этот поиск ни оказался.
Иван Пырьев и Андрей Мягков. Рабочий момент
Мы доснимали большие эпизоды и монтировали сцены, не претендуя на самоличное авторство. Ведь задача состояла в том, чтобы развить начатое Пырьевым. Пожалуй, мы сами могли бы подойти к роману иначе, но нас поддерживала убежденность, что уже сложившийся режиссерский замысел безусловно интересен и страстен. Желая сохранить его, мы двигались прежней дорогой, но своими шагами. Особенно это коснулось характера Мити. Еще в долгих разговорах с Пырьевым мы приходили к горькой для нас обоих мысли, что мой Митя перехлестнут — не хватает в нем человеческой пронзительности. Криком ее не добиться... Теоретически я и Иван Александрович это понимали, а начинались съемки, и я, постепенно накаляясь, опять начинал кричать. И редко удавалось мне вырваться из этой ловушки»20.
9 июля 1968 г. худсовету «Луча» были продемонстрированы первые две серии фильма.
«Рязанов: Сегодня мы посмотрели две серии картины. Прошу начать разговор об этих двух сериях.
Биц: Я сейчас глубоко взволнован, потрясен картиной. Фильм еще раз напомнил мне Ивана Александровича — страстного, темпераментного, преданного своему делу художника. Сегодня мы увидели большое произведение искусства, которое мы все давно ждали. Я потрясен глубиной замысла, глубиной актерской игры. Хочу надеяться, что третья серия будет в том же ключе, темпе, ритме. Я убедился, что мы были правы в своем решении, поручив довести картину до конца нашим двум ведущим актерам: М. Ульянову и К. Лаврову.
Толстых: Картина получилась такой, какой задумал ее И[ван] А[лександрович]. Он хотел, чтобы ее смотрели миллионы. Фильм сделан неравнодушной рукой. Мне нравится пафос картины, что Достоевский здесь не идеализирован. Но хотелось бы, чтобы было учтено следующее:
1. Надо обратить внимание на перезапись — часто смысл сцены перекрикивается, эмоции захлестывают смысл. Образцово, на мой взгляд, сделана сцена в трактире — разговор Ивана с Алешей.
2. В монтаже можно сделать кое-какие изменения. Поездка Мити к Лягавому — затянута, есть в ней некоторая театральность.
3. Я противник такого финала второй серии. Это что-то голливудское.
В целом же картина получилась, думаю, что о ней будут разговоры, споры.
Туровская: Трудно сейчас детально обсуждать картину, хотя и есть о чем поговорить. Видимо, трудно уложить “Карамазовых” в кинематограф, поэтому буду говорить как о самостоятельной картине. Есть в ней страстное дыхание Достоевского. Картину можно принять, если учесть, что говорил Толстых. Относительно финала — бесспорно. Хотелось [бы], чтобы третья серия была на том же уровне.
Столпер: Для меня это волнительная встреча с И[ваном] А[лександровичем]. Трудно говорить о том, Достоевский это или не Достоевский. То, что в картине есть, меня взволновало. Я чувствую темперамент Пырьева, его мастерство, его искусство, его жгучий интерес к происходящему.
Все актеры интересны. Можно спорить о трактовке, но это точка зрения Пырьева. Правильным было наше решение, что мы не поручили это режиссеру со стороны. Жаль, что не удалось посмотреть третью серию. Меня смущает неудобство трех серий для проката. Может быть, сделать картину в двух больших сериях.
Биц: Мне показалось, что иногда не хватает музыки.
Ульянов: Было у нас очень [много] музыки, но в фильме есть места, где музыка не ложится.
Каплуновский: Картина интересная. Есть некоторые места усложненного восприятия, может быть, подумать о некотором облегчении.
Стоит посмотреть метраж и звучание.
Слово настолько сильно, что кажется, что музыки много, особенно когда я вижу страдание. Излишний напор можно снять на перезаписи.
Мне понравился весь актерский ансамбль.
Лучко: Я смотрела картину с волнением, на одном дыхании. Я увидела молодого и страстного художника. Показалось, что мало природы, где можно было бы немного вздохнуть от насыщенной мысли.
Актеры играют прекрасно. Однако Смердякова я представляла несколько другим, хотя многое еще будет сыграно в третьей серии.
Валентин Никулин — Смердяков
Шеленков: Мне было интересно смотреть — а это главное и редкое достоинство фильма. Картина эта должна собрать много зрителей. Присутствует большой замысел и интересное его исполнение. Редкий актерский ансамбль. Неожиданно приятны для меня были образы Грушеньки и Катерины. Интересна изобразительная сторона. Уже сейчас можно сказать об интересной операторской работе. Показалось сначала много краски для Достоевского, но, видимо, темная краска — только привычка. Яркая операторская и актерская работа.
Хотел бы поддержать Столпера относительно двух серий.
Агранович: Правильным было решение поручить доделать картину Ульянову и Лаврову. Картина получилась пырьевской. Удивительно играют актеры, чувствуется школа Пырьева. Громкость здесь оправданна, в ней нет вранья и фальши. Поведение Мити, Ивана — карамазовские.
Цвет и ритм картины в одном ключе. Это живая настоящая картина.
Емельянов: Смотрел картину с большим интересом и волнением. Некоторые сцены, конечно, можно почистить — сцену у Лягавого, сцену Смердякова и [актрисы Т. М.] Носовой. Если и в третьей серии кое-что можно убрать, почистить, то правомерен разговор о двух сериях.
Картина темпераментна актерски и драматургически. Музыка кое-где мешает. По изобразительному решению нет сомнения. Актерская и режиссерская задачи решены интересно. Великолепно снята натура. Интересны портретные характеристики.
Леонов: Картина монолитна. К сокращениям надо отнестись осторожно. Поразителен актерский ансамбль. Семья Карамазовых сложилась так, что трудно представить других. Картина будет интересна для миллионов. Такая трактовка правомочна и правомочна (так в записи. — С. Р.). Пырьев старался вытянуть из Достоевского всё прогрессивное, и это получилось.
Кремнев: Судьбе было угодно, чтобы картина стала мемориалом. Это живое искусство. Меня поразило трагическое противоречие: темпераментная картина была сделана умирающим человеком.
Пырьев — сторонник громкого искусства, искусства больших страстей, мыслей, темперамента и темных залов. Картина обращена к сердцу зрителя. Она покоряет не только страстью, но и глубоким интеллектом. Пырьева волновала мысль не дать развития только сюжетной стороне или только эмоциональной, но рациональной и интеллектуальной. Великолепна сцена в трактире. В картине есть чудесный сплав. Радует интересный блистательный актерский ансамбль, все братья великолепны. Великолепен Прудкин — он циничен и страстен. Большая удача — Грушенька, в ней есть инфернальность и широта.
К сокращениям и правке надо отнестись осторожно, так как фильм выдержан в стиле Пырьева. Надо принимать всё с его точки зрения. Не думаю, что правильным было бы выбрасывать сцену с Носовой. По логике развития образа Смердякова она нужна.
Меня потрясла музыка — эмоционально глубокая, не иллюстративная. Великолепная увертюра. Музыка, близкая по национальному характеру. Мне тоже показалось, что кое-где не хватает музыки.
Никулин, по-моему, недооценен, он великолепен, особенно в третьей серии.
Ульянов: Мы понимали, как трудно и волнительно было продолжать работу И[вана] А[лександровича]. Хотелось бы, чтобы картина была живой памятью об И[ване] А[лександровиче]. Мы оказались в сложном положении. Материал, снятый И[ваном] А[лександровичем], для нас был свят, мы не смели к нему притрагиваться. В увертюре был записан церковный хор, и всё же здесь мы его выбросили, так были в этом убеждены, но в отношении “приглушения” — не знаю, здесь всё сложнее, можно потерять стиль Пырьева.
Музыки во многих местах еще нет, еще много работы.
Видимо, мы ошиблись, что сегодня не показали третью серию. Нам было бы полезно услышать мнение художественного совета.
Мне кажется, что хорошо, что музыки немного не хватает, надо еще работать, нужна возможность кое-что перезаписать.
Нам радостно, что работа И[вана] А[лександровича] так принимается.
Биц: Когда умер И[ван] А[лександрович], тогда еще решили оставить весь его материал — все три серии. Я против сокращений.
Как зритель, я смотрел фильм на едином дыхании.
Рязанов: Художественный совет единодушно принимает картину. Фильм, действительно, крупный, страстный, умный.
Мы должны поблагодарить продолжателей картины Пырьева за то, что они остались верны заветам И[вана] А[лександровича]»21.
Сергѣй Рублевъ
IV. Лионелла Пырьева против Ульянова и Лаврова →
1 Архив к/к «Мосфильм». Ф. 2453. Оп. 6. Ед. хр. 796. Л. 85. «Не возражая против присутствия журналистов на съемке, — свидетельствовала находившаяся на площадке Т. Иванова, — И. Пырьев не показывает посторонним отснятый материал — таково его правило, таково его право...» (Иванова Т. Достоевский на пути к экрану // Советская культура. 1967. 13 мая. № 56. С. 3).
2 Архив к/к «Мосфильм». Ф. 2453. Оп. 6. Ед. хр. 796. Л. 84. В 1961 г. кинооператор Валентин Павлов, поздравляя Ивана Александровича с 60-летием со дня рождения и с награждением режиссера орденом Трудового Красного Знамени, писал: «...Жарко ли, холодно ли, мокро ли, грязно ли, но... если это нужно для фильма, если это задумано, Пырьев не жалеет ни актеров, ни группы, ни себя. Он умеет добиваться задуманного. <...> Бывает резок, вспыльчив... И так бывает. Крылышки ангела, пожалуй, Пырьеву не пристроишь. Но, кстати говоря, резкости он не боится говорить людям со всей прямотой. <...> Мы горячо поздравляем сегодня народного артиста СССР, кинорежиссера Ивана Александровича Пырьева с высокой правительственной наградой и от души желаем ему отличного здоровья и новых творческих успехов. Мы, многие его давние соратники, целуем его нежно и крепко» (Павлов В. Привет юбиляру! // Советская культура. 1961. 4 нояб. № 133. С. 4). Сценарист, режиссер и теоретик кино Александр Мачерет охарактеризовал Пырьева как человека «неуемной действенной силы, неутолимой жажды дела. Был он до краев наполнен богатырской энергией созидания. <...> Всю жизнь его томил мятежный дух. Был Пырьев неукротим в своих страстях. Они в нем яростно сражались — добрые и дурные. Нет, не всякий раз мог он совладать с собой в гневе, не всегда умел вовремя погасить быстро вспыхивавшее раздражение. В нем простота боролась с властностью, нетерпимость — с уважением к людям. Помогало то, что сильнейшей из его страстей всегда оставалась страсть к творчеству, созиданию. Она-то и наводила порядок в душевном хозяйстве Пырьева. Она да еще здоровый инстинкт распознания истины. Это было решающим, так как Пырьев не имел за спиной унаследованных и аккуратно уложенных с детства навыков» (Мачерет А. Последний фильм Ивана Пырьева // Литературная Россия. 1969. 14 февр. № 7. С. 14). А киновед Юрий Ханютин, вспоминая «незаурядную личность» Ивана Александровича, думал, что, «пожалуй, главным качеством Пырьева было неравнодушие. Он выступал, когда дипломатичнее, может быть, было бы промолчать, ввязывался в драку, когда спокойнее было бы пройти мимо. Он ушибался нередко сам и “ушибал” других. Поэтому при жизни у него было достаточно недоброжелателей. Но мало о ком вспоминают сейчас в среде кинематографистов так часто, как о нем. И чем дальше, тем яснее становится, как много он сделал для нашего кинематографа» (Ханютин Ю. Неравнодушие: К семидесятилетию со дня рождения режиссера Ивана Пырьева // Комсомольская правда. 1971. 17 нояб. № 269. С. 2).
3 [Романов А. В. и др.] И. А. Пырьев — художник и человек // Искусство кино. 1972. № 3. С. 96–97.
4 Архив к/к «Мосфильм». Ф. 2453. Оп. 6. Ед. хр. 796. Л. 58.
7 [Романов А. В. и др.] И. А. Пырьев — художник и человек // Искусство кино. 1972. № 3. С. 97.
8 Пырьева Л. Постижение человечности / записала Е. Белостоцкая // Труд. 1986. 19 авг. № 192. С. 4.
9 Пырьева Л. Предназначено судьбой // Коллекция Караван историй. 2013. № 5. С. 134–136.
10 Ульянов М. А. Реальность и мечта. М., 2007. С. 259–260.
11 Архив к/к «Мосфильм». Ф. 2453. Оп. 6. Ед. хр. 796. Л. 47.
13 РГАЛИ. Ф. 2944. Оп. 4. Ед. хр. 1261. Л. 101.
15 [Романов А. В. и др.] И. А. Пырьев — художник и человек // Искусство кино. 1972. № 3. С. 97.
16 Ульянов М. А. Реальность и мечта. М., 2007. С. 260.
17 Пырьева Л. Предназначено судьбой // Коллекция Караван историй. 2013. № 5. С. 151.
18 2 марта 1967 г. Пырьев писал И. Л. Бицу:
«Уважаемый Исаак Львович!
Для наиболее правдивого[,] психологически углубленного решения характеров основных героев фильма “Братья Карамазовы”, я считаю необходимым ввести в финал фильма новую сцену “Камера тюрьмы”, метражом 50 м[етров], взамен исключенной мной сцены “Сон Мити”. Прошу Вас, если Вы сочтете необходимым[,] проконсультировать этот вопрос с главным редактором объединения и дать свое согласие.
Приложение. Текст сцены “Камера тюрьмы”» (Архив к/к «Мосфильм». Ф. 2453. Оп. 6. Ед. хр. 796. Л. 79). Биц и Кремнев свое согласие Ивану Александровичу дали.
20 Ульянов М. А. Реальность и мечта. М., 2007. С. 260–261.
21 Архив к/к «Мосфильм». Ф. 2453. Оп. 6. Ед. хр. 796. Л. 28–34.