Красота

Красота — одна из универсальных форм бытия материального мира в человеческом сознании, раскрывающая эстетический смысл явлений, их внешние и внутренние качества, которые вызывают удовольствие, наслаждение, моральное удовлетворение (Эстетика. Словарь. М., 1985), «есть конкретность воплощенной положительной духовности в пространственных и временных формах» (Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание // Лосский Н. О. Бог и мировое зло. М., 1994. С. 127). Красота — центральное понятие эстетики Достоевского, важнейшее в его мировоззрении в целом. Красота, как считает Достоевский, «есть необходимая потребность организма человеческого» (т. е. человека как целого, а не только духовного существа), «без нее человек, может быть, не захотел бы и жить на свете» (18; 94). Поэтому «искусство есть такая же потребность для человека, как есть и пить». Особенно же потребность в красоте развивается «наиболее тогда, когда человек в разладе с действительностью, в негармонии, в борьбе, т. е. когда он наиболее живет, потому что человек наиболее живет именно в то время, когда чего-нибудь ищет и добивается; тогда в нем появляется наиболее естественное желание всего гармонического, спокойствия, а в красоте есть гармония и спокойствие» (18; 94 — курсив Достоевского. — Прим. ред.). Красота связана с жаждой жизни и тоской по идеалу; она, по Достоевскому, как бы «вектор» общественно-нравственных поисков. Исходя из такого понимания красоты, Достоевский выступает против утилитаристов, отрицающих красоту как бесполезное, и утверждает, что «красота всегда полезна» (18; 95), поэтому и «Искусство всегда современно и действительно, никогда не существовало иначе, и, главное, не может иначе существовать» (18; 98 — курсив Достоевского. — Прим. ред.). Красота имеет, по Достоевскому, не только эстетический, но и нравственный смысл: возражая все тем же утилитаристам, Достоевский пишет: «Трудно измерить всю массу пользы, принесенную и до сих пор приносимую всему человечеству, например, “Илиадой” или Аполлоном Бельведерским, вещами, по-видимому, совершенно в наше время не нужными.» (18; 77–78). Однако, — рассуждает Достоевский, если тот или иной юноша полюбовался прекрасной статуей, а потом, спустя 20–30 лет, — проявил себя положительно в том или ином великом событии, то кто знает? — «может быть, в массе причин, заставивших его поступить так, а не этак, заключалось, бессознательно для него, и впечатление Аполлона Бельведерского...» (18; 78). Подобное сильное воздействие оказывает на ряд героев Достоевского картина Клода Лоррена «Асис и Галатея», которую они называют для себя «золотым веком»: как напоминание о Высшем, она беспокоит душу Версилова «метафизической тоской» («Подросток»), как укор преследует Ставрогина («Бесы»), сон о «золотом веке» спасает от самоубийства и дает идею дальнейшей жизни герою «Сна смешного человека». Сила красоты непосредственна — еще одна мысль Достоевского: «Человек жаждет ее, находит и принимает красоту без всяких условий, а так, потому только, что она красота...» (18; 94 — курсив Достоевского. — Прим. ред.). Искусство, в отличие от науки, дает единственный способ достоверного несомненного знания: оно убеждает без всяких доказательств — Достоевский разделяет здесь аналогичную мысль Л. Толстого. Красота привлекает человека на путь добра, не нарушая его свободы. И, наоборот, — некрасивость может быть верным признаком неистинности. Красота — это сила: «Мир спасет красота» (8; 317) — утверждает князь Мышкин. Аделаида Епанчина, глядя на портрет Настасьи Филипповны, восклицает: «Такая красота — сила <...> с этакою красотой можно мир перевернуть!» (8; 69). Однако красота таит в себе трагическую раздвоенность, уходящую своими корнями, по-видимому, во внутреннюю противоречивость человека: в нем Божественное борется с Дьявольским, Аполлоновское с Дионисийским, рациональное — с иррациональным (см. пассажи «подпольного человека» о «хотении», в котором — в отличие от рассудка — проявляется вся «натура человека», и человек «хоть и врет, да живет» — 5; 115). Об этом говорит Дмитрий Карамазов в своем знаменитом монологе: «Красота — это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут <...> иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы <...> В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей <...> Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей» (14; 100).

Мосиенко Л. И.