Автор

Автор — творец художественного или публицистического сочинения. Если же говорить собственно о писателе (художнике), то речь должна идти о субъекте эстетически направленной творческой деятельности, результатом которой является художественное произведение, в любом случае несущее на себе печать личности автора. Как первичную созидающую инстанцию художественного творчества автора отличают активная роль в цепи «писатель — произведение — читатель», универсальность и многофункциональность. Он имеет несколько ипостасей, наблюдаем и как конкретный человек (биографическое авторство), и как духовная личность, находящая образное выражение в содержании и очертаниях определенного художественного мира, и как присутствующее на страницах произведения структурное начало, выявляемое в аспектах собственно изображения, анализа и оценки. В научных дискуссиях последних десятилетий широко обсуждается проблема авторства в творчестве Достоевского, особенно — формы выражения авторской позиции и оценки. Немалый интерес до сих пор вызывает и писательская личность Достоевского. Строго говоря, авторство вне произведений и вне него не существует. Иначе мы имеем дело с творческой личностью, с писателем, потенциальным автором. Все больше утверждается — как особенно необходимое — элементарное разграничение, предложенное Бахтиным; автор-творец (автор-художник) и автор-повествователь. Автор-творец стоит за всем произведением, которое воплощает его мысль и волю, строится на основе его замысла. Он проявляет себя через композицию, сюжет, сюжетно-композиционную структуру. Этот автор — «всеведущее» или «всеведующее» существо, говоря словами самого Достоевского (7; 146, 149). Автор-повествователь обнаруживается непосредственно в речи героев, в прямом высказывании, как «голос» и точка зрения. Он ведет повествование в целом, из его уст исходит основной рассказ в произведении, охватывающий всех героев и все события (иногда автора-повествователя называют рассказчиком). Пределы его осведомленности могут варьироваться в зависимости от писательского замысла, иногда степень его информированности и понимания происходящего весьма ограничена, и тогда он тем более не может соперничать со «всеведущим» автором-творцом.

Но его нельзя путать с героем-рассказчиком или специальным образом рассказчика, принципиально отделенного от автора. В этих случаях мы имеем дело с самостоятельными фигурами и голосами иного порядка. При этом необходимо помнить, что у Достоевского любая точка зрения тяготеет к персонификации, к личностному, индивидуально-характерному бытию. Интересна попытка В. Д. Днепрова характеризовать соотношения между ведущими голосами в повествовании. По его мнению, «...явление психологически объясняющего автора — в отличие от повествователя — не требуется строем романа Достоевского, и вместе с тем оно неизбежно. Оттого автор входит в текст и уходит из текста по возможности неприметно». По соображениям Днепрова, писатель применяет своего рода «камуфлирующую режиссуру», «делая незаметным различие между автором и рассказчиком». Пишет литературовед и о приеме Достоевского, когда он стремится как бы «прикрыть автора повествователем» (Днепров В. Д. Идеи, страсти, поступки: Из художественного опыта Достоевского. Л., 1978. С. 162).

Ряд ученых в истолковании произведений Достоевского пользуется понятием «образ автора» или тяготеет к подходу, с ним связанному (Я. О. Зунделович, Е. А. Иванчикова, В. А. Мысляков, А. Н. Хоц и др.). Это понятие обосновывалось в трудах В.В. Виноградова. По Виноградову, «в “образе автора”, в его речевой структуре объединяются все качества и особенности стиля художественного произведения». (Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 155). Виноградовский подход требует реконструкции некоего конкретного, индивидуально-неповторимого лица, облика, проглядывающего за всем произведением в его стиле. Достоевский же настаивал уже относительно первого своего произведения, что читатели и критики «во всем <...> привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал» (28₁; 117).

Подходы Виноградова и Бахтина к художественному мышлению и стилю Достоевского противоположны (об этом писали А. П. Чудаков, Н. М. Перлина). Понятием «образ автора», претендовавшим на универсальность, специфика полифонического изображения Достоевским не охватывается. Это продемонстрировал Виноградов в известном анализе языка первого романа писателя. Вопреки тому, что Достоевский говорил о соотношении «сочинителя» и героя в романе «Бедные люди», ученый увидел в Девушкине «маску» образа автора-«сказочника» (от слова «сказ»), пытался проследить «вылазки самого “автора” в стан Девушкина» (Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 488), «отголоски “авторской” речи — в письмах Девушкина» (Там же.) Получилось, что духовно не очень развитый и полемически заданный в своей социальной незначительности герой тем не менее почти буквально отражает «образ автора» и вдобавок «выражает отношение образа автора к образу той действительности, которая строится в рассказе Девушкина» (Там же. С. 488–489).

По мере того, как стало утверждаться понимание Достоевского как художника-полифониста, понятие «образ автора» употребляется все реже. Всё очевиднее обнаруживается его излишняя абстрактность, неуловимость в тексте. Из литературоведения оно окончательно перемещается в лингвостилистику.

В литературной науке понятие образа автора теперь чаще применяется в суженном, частичном смысле в тех случаях, когда в произведении есть сознательно выстроенный образ, задуманный как адекватное авторское отражение, буквально закрепляющий черты создателя или по крайней мере указывающий на присутствие в художественном мире его ипостаси.

Реальную попытку такого «спрямления» наблюдаем в романе «Братья Карамазовы», который начинается с предисловия «От автора». Однако затем эта форма в произведении не выдержана, повествование ведет отчетливо не персонифицированный повествователь, форма конкретного образа автора Достоевскому не свойственна. Ему больше подходят формы хроникера, героя-рассказчика. Персонифицируя повествующие голоса, Достоевский верен своей «объективной манере» изображения, которую отметил в «Преступлении и наказании» еще Н. Страхов, написавший в статье о романе, что «автор не говорит в отвлеченных выражениях об уме, характере своих героев, а прямо заставляет их действовать, мыслить и чувствовать» (Страхов Н. Н. Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание // Страхов Н. Н. Литературная критика. М., 1984. С. 105). Методологически не продуктивны попытки противников полифонизма искать в текстах Достоевского буквальные выходы «авторского» слова: их наличие не отменяет принципа. Когда у Достоевского повествователь становится конкретной фигурой во плоти, приобретает индивидуально-неповторимый характер и интонацию непосредственного рассказчика, он теряет авторитет «всеведущей и непогрешающей» инстанции и попадает в один ряд с персонажами, что наиболее соответствует полифонии, структуре. Тут-то и может возникнуть сомнение в статусе автора, в значимости его роли, особенно если не различаются автор-творец и автор-повествователь. «Отношение автора к изображаемому всегда входит в состав образа» (Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 294). Вместе с тем «автор знает и видит больше не только в том направлении, в котором смотрит и видит герой, а в ином, принципиально самому герою недоступном...» (Там же. С. 15). Все это исходные условия возникновения и бытия художественного целого, его эстетический уровень. Но внутри произведений, особенно в сочинениях с установкой на объективное воссоздание «внутреннего человека», на показ сознания, развертываются отношения уже поэтико-структурного уровня — между героями, между повествователем и его героями. Неразличение этих двух уровней ведет ко многим терминологическим и смысловым недоразумениям.

Нельзя не согласиться, что проявление автора в произведении становится проблемой тогда, когда инстанция мыслящего героя на страницах приобретает независимый, чуть ли не самодовлеющий статус, когда художник начинает использовать преимущественно непрямые формы выражения авторского сознания. Именно объективная эстетика психологического реализма приводит к полицентризму и многоголосию в структуре произведения, а одновременно — к необходимости для писателя соединять в рамках изображения свое личное мнение о человеке и мире с «внеположной» ему данностью объективно сущей реальности. В концепции полифонизма, однако, именно звено, посвященное проблеме автора, вышло наименее убедительным. Здесь в построениях ученого возобладал парадоксальный ход мысли, в согласии с которым Достоевский — художник личности — подчинил всю авторскую энергию задаче показа чужих сознаний, другого человека, их диалога. Автор в полифоническом художественном целом не имеет «смыслового избытка», выступает на равных с героем.

Бахтин употребляет понятие «авторской активности», но так определяет ее направленность, ее приложение, что она фактически означает сознательное самоумаление художника, его отказ от изначально принадлежащих ему прерогатив — выражения собственной идейной позиции и оценки. (См. также: автор и герой, авторская оценка).

По сути, говоря о специфическом воплощении «авторской активности» у Достоевского, Бахтин имеет в виду деятельность автора-творца, глубинную логику художественного изображения, его структурные принципы. Но их значение и роль не зачеркивают функции выражения авторского мнения, авторской оценки. Авторская личность Достоевского не такова, чтобы художник мог всецело сосредоточиться на холодной, умозрительной конструирующей деятельности, отказавшись от своего мнения и «перста указующего». Вот почему особое значение получает формулировка из последнего сочинения Бахтина, объясняющая статус автора: «Автор произведения присутствует только в целом произведения, и его нет ни в одном выделенном моменте этого целого, менее же всего в оторванном от целого содержании его. Он находится в том невыделимом моменте его, где содержание и форма неразрывно сливаются, и больше всего мы ощущаем его присутствие в форме» (Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. Л., 1929. С. 362). Речь идет здесь о «подлинном авторе», «авторе-создающем», авторе-творце. Допускается возможность «образа автора» (своего рода «автопортрета»).

Тем не менее, думается, «личное мнение» создателя произведения и его оценка героев и событий также требуют квалификации и выяснения средств, их выражающих. Этому могут служить голоса повествователя или рассказчика, так же, как возможны и композиционные, и сюжетные авторские решения. В свете этого разграничения понятий обозначения «авторский голос», «авторское слово» кажутся уже бессмыслицей или весьма приблизительными метафорами.

Свительский В. А.