Полонский Яков Петрович
[6 (18) декабря 1819, Рязань — 18 (30) октября 1898, Петербург, похоронен в Рязани]
Поэт, прозаик. Окончив рязанскую гимназию (1831–1838), поступил в 1838 г. на юридический факультет Московского университета. Первая поэтическая книга Полонского «Гаммы» вышла в 1844 г. С 1844 по 1851 г. жил на юге России — два года в Одессе и пять — на Кавказе, затем переезжает в Петербург, где выходят сборники его стихов в 1855 и 1859 гг., печатаются его повести и рассказы.
В самом конце 1859 г. произошло знакомство Достоевского с Полонским: свою книгу «Стихотворения» (СПб., 1859) Полонский дарит Достоевскому с надписью: «Другу моему Федору Михайловичу Достоевскому. Я. Полонский». В 1859—1860 гг. Полонский был одним из редакторов «Русского слова», где печатался «Дядюшкин сон», Полонский же стал активным участником журналов братьев Достоевских «Время» и «Эпоха» и в этот период отношения между Полонским и Достоевским были особенно дружескими и такими оставались, по существу, до конца, хотя между ними в конце 1870-х гг. и был период охлаждения, связанный с И. С. Тургеневым. В 1873–1874 гг. Полонский печатался в «Гражданине», редактором которого был Достоевский.
В письме к своему семипалатинскому другу А. Е. Врангелю из Твери 31 октября 1859 г. Достоевский писал: «О Полонском я слышал много хорошего». В письме к Полонскому от 15 апреля 1861 г. (всего известны 6 писем Достоевского к Полонскому и 9 писем Полонского к Достоевскому) Достоевский приглашал Полонского: «Любезнейший Яков Петрович, если Ваше время завтра, в воскресение не занято, то посетите меня вечерком, выпить чайку, чем очень обяжете Вас крепко любящего Ф. Достоевского».
Об одной из «пятниц» у Полонского, на которой она встретила Достоевского, рассказывает Е. П. Леткова: «Это было в зиму 1878–1879 года. У Я. П. Полонского и его жены Жозефины Антоновны уже были тогда их знаменитые "пятницы", и Яков Петрович как-то сказал мне ласково и внушительно:
— Вы непременно должны быть у нас в эту пятницу... Не пожалеете! На этот раз будет особенно интересно...
Жили тогда Полонские на углу Николаевской и Звенигородской, окнами на Семеновский плац.
В прихожей меня поразило количество шуб <...>.
— A-а!.. Пожалуйте! — приветливым шепотом встретил меня Яков Петрович на пороге первой комнаты. — Пожалуйте!..
Он по-дружески взял меня под локоть, провел через пустую залу с накрытым чайным столом и пропустил во вторую комнату <...>.
И вдруг, в промежутке между стоявшими передо мной людьми, я увидела сероватое лицо, сероватую жидкую бороду, недоверчивый, запуганный взгляд и сжатые, точно от зябкости, плечи.
"Да ведь это Достоевский!" — чуть не крикнула я и стала пробираться поближе. Да! Достоевский! <...>.
Но когда я вслушалась в то, что он рассказывал, я почувствовала сразу, что, конечно, это он, переживший ужасный день 22 декабря 1849 года, когда его с другими петрашевцами поставили на эшафот, на Семеновский плац, для расстрела.
Оказалось, что Яков Петрович Полонский сам подвел Достоевского к окну, выходившему на плац, и спросил:
— Узнаете, Федор Михайлович?
Достоевский заволновался...
— Да!.. Да!.. Еще бы... Как не узнать?...
И он мало-помалу стал рассказывать про то утро, когда к нему, в каземат крепости, кто-то пришел, велел переодеться в свое платье и повез... Куда? Он не знал, как и не знали его товарищи... Все были так уверены, что смертный приговор хотя и состоялся, но был отменен царем, что мысль о казни не приходила в голову. Везли в закрытых каретах, с обледенелыми окнами, неизвестно куда. И вдруг — плац, вот этот самый плац, под окном у которого сейчас стоял Достоевский <...>.
Достоевский умолк. Яков Петрович подошел к нему и ласково сказал:
— Ну, всё это было и прошло... А теперь пойдемте к хозяюшке... чайку попить.
— Прошло ли? — загадочно оказал Достоевский.
(Когда я записала этот вечер у Полонских и, — всегда боясь "достоверных свидетельств", прочла Якову Петровичу, чтобы проверить, так ли передала я слова Достоевского, Яков Петрович добавил, что последняя фраза Федора Михайловича: "Прошло ли?" — намекает на его болезнь (падучая), развившуюся на каторге, но зародившуюся, как он предполагал, на эшафоте...) <...>.
Его сейчас же окружили его знакомые, и он добродушно отвечал дамам <...>. Яков Петрович подводил всех к столу, усаживал пить чай и шел встречать новых гостей; Жозефина Антоновна ласково улыбалась подходившим к ней поздороваться и угощала чаем. Точно не случилось ничего необыкновенного».
Жена писателя А. Г. Достоевская свидетельствует о том, что «бывая на вечерах в семейных домах <...>. Полонских <...>, Федор Михайлович искал отдохновения от своей работы, возможности с кем-нибудь побеседовать, отвести душу». Однако в конце 1870-х гг. произошла небольшая разминка в многолетней дружбе Достоевского с Полонским. С. И. Сазонова вспоминает в своем дневнике 5 февраля 1880 г.: «Только что села заниматься с англичанкой, приходит Достоевский. Жалуется на то, что никак не может всем угодить. Праздные и ничтожн<ые> люди отнимают у него время, да еще про него же распускают слухи, будто бы он при виде гостя идет к нему навстречу и спрашивает:
— Вы зачем, собственно, пришли?
Так<ую> сплетню в лицо ему повторил Полонский, кот<орый> с приездом Тургенева перестал его звать к себе».
В «Дневнике» знакомой писателя Е. А. Штакеншнейдер от 10 октября 1880 г. приведены слова Достоевского: «Полонский боится пускать нас в одну комнату с Тургеневым». О сходной ситуации 1879 г. вспоминает Д. Н. Садовников, когда после литературного чтения 16 марта 1879 г. жена поэта Ж. А. Полонская пригласила Достоевского на очередную «пятницу», однако смущение у Полонского вызвало то обстоятельство, что на эту же «пятницу» еще раньше был приглашен И. С. Тургенев: «Достоевскому сейчас кинулось в голову, что Полонский не желает быть знакомым, сделал жене замечание по поводу его и пр., рассердился и начал везде распространяться о том, что его нога больше не будет у Полонских».
Достоевский был с Полонским на Пушкинских торжествах в Москве в 1880 г.