Косич (Косыч) Андрей Иванович

[1(13).10.1833, Черниговская губ. — март 1917]

Из дво­рян Черниговской губернии. Образование полу­чил в Павловском кадетском корпусе. В 1860 г. Косич окончил Академию Генерального штаба, участвовал в Крымской и русско-турецкой вой­нах. С 1881 г. — начальник штаба Киевского округа, с 1887 г. — саратовский губернатор, с 1901 г. — командующий войсками Казанского округа, генерал от инфантерии. В 1905 г. Косич назначен членом Государственного совета. С До­стоевским Косич познакомился в апреле 1865 г. на прощальном вечере в Петербурге, который устраивала мать А.В. Корвин-Круковской и С.В. Ковалевской Е.Ф. Корвин-Круковская. До­стоевский ревнует Косича к А.В. Корвин-Кру­ковской, о чем пишет в своих воспоминаниях С.В. Ковалевская, хотя она и не называет фами­лию Косича в печатном тексте, а только в рукопи­си, к тому же обозначает Косича как немца. Вот что пишет С.В. Ковалевская: «...В числе гостей был один, который с первой же минуты сделался ему [Достоевскому] особенно ненавистен. Это был наш дальний родственник со стороны Шубертов; это был молодой немец, офицер какого-то из гвардейских полков. Он считался очень блестящим молодым человеком; был красив и умен, и образован, и принят в луч­шем обществе — все это как следует, в меру и не чересчур. И карьеру он делал тоже как следует, не нахально быструю, а солидную, почтенную; умел угодить кому надлежит, но без явного ис­кательства и низкопоклонства. На правах род­ственника он ухаживал за своей кузиной, когда встречал ее у тетушек, но тоже в меру, не так, чтобы это всем бросалось в глаза, а только давая понять, что он "имеет виды".
Как всегда бывает в таких случаях, все в се­мье знали, что он возможный и желательный жених, но все делали вид, как будто и не подо­зревают подобной возможности. Даже мать моя, оставаясь наедине с тетушками, и то лишь по­лусловами и намеками решалась коснуться это­го деликатного вопроса.
Стоило Достоевскому взглянуть на эту краси­вую, рослую, самодовольную фигуру, чтобы тот­час возненавидеть ее до остервенения.
Молодой кирасир, живописно расположив­шись в кресле, выказывал во всей их красе мод­но сшитые панталоны, плотно обтягивающие его длинные стройные ноги. Потряхивая эполетами и слегка наклоняясь над моей сестрой, он рас­сказывал ей что-то забавное. Анюта <...> слушала его со своею несколько стереотипною, салонною улыбкой, "улыбкой кроткого ангела", как язви­тельно называла ее англичанка-гувернантка.
Взглянул Федор Михайлович на эту группу, и в голове его сложился целый роман: Анюта ненавидит и презирает этого "немчика", этого "самодовольного нахала", а родители хотят вы­дать ее замуж за него и всячески сводят их. Весь вечер, разумеется, только этим и устроен!
Выдумав этот роман, Достоевский тотчас в него и уверовал и вознегодовал ужасно.
Модною темою разговоров в эту зиму была книжка, изданная каким-то английским свя­щенником, — параллель православия с протес­тантизмом. В этом русско-немецком обществе это был предмет, для всех интересный, и разго­вор, коснувшись его, несколько оживился. Мама, сама немка, заметила, что одно из преиму­ществ протестантов над православными состоит в том, что они больше читают Евангелие.
— Да разве Евангелие написано для светских дам, — выпалил вдруг упорно молчавший до тех пор Достоевский. — Там вон стоит: "Вначале сотворил Бог мужа и жену" или еще: "Да оста­вит человек отца и мать и да прилепится к жене". Вот как Христос-то понимал брак! А что скажут на это все матушки, только о том и думающие, как бы выгоднее пристроить дочек?
Достоевский проговорил это с пафосом необы­чайным. По своему обыкновению, когда волно­вался, весь он съеживался и словно стрелял сло­вами. Эффект вышел удивительный. Все благо­воспитанные немцы примолкли и таращили на него глаза. Лишь по прошествии нескольких се­кунд все вдруг сообразили всю неловкость ска­занного и все заговорили разом, желая заглу­шить ее.
Достоевский еще раз оглядел всех злобным, вызывающим взглядом, потом опять забился в свой угол и до конца вечера не проронил больше ни слова...».
По мнению Р.Г. Назирова, наме­рение Достоевского сделать женихом Аглаи в «Идиоте» кавалергарда или флигель-адъютанта (в черновиках — Вельмончек, в окончательной редакции — Евгений Павлович Радомский) за­родилось под впечатлением этого прощального вечера у Е.Ф. Корвин-Круковской: ревность писателя и почти «скандал» вызвали ухажива­ния за А.В. Корвин-Круковской Косича, а сам вечер у Епанчиных в четвертой части «Идиота» многими чертами напоминает этот прощальный вечер у Е.Ф. Корвин-Круковской.