Комаров Виссарион Виссарионович

[14 (26) октября 1838, Велижский уезд Витебской губ. — 22 декабря 1907 (4 января 1908), Петербург]

Публицист, издатель. Окончил в Петербурге 2-й Кадетский корпус (1857) и Николаевскую академию Генерального штаба (1861). Служил в различных военных заведениях, в 1871 г. вышел в отставку в чине полковника. В 1871 г. Комаров основал в Петербурге газету «Русский мир», в 1877—1883 гг. — редактор-издатель газеты «С.-Петербургские ведомости», один из лидеров Славянского благотворительного общества, где он должен был встречаться с Достоевским.

Комаров сразу после смерти Достоевского пришел к вдове писателя с предложением похоронить его в Александро-Невской лавре: «"Лавра, — говорил В.В. Комаров, — просит принять место безвозмездно и будет считать за честь, если прах писателя Достоевского, ревностно стоявшего за православную веру, будет покоиться в недрах лавры". Предложение, сделанное Александро-Невскою лаврою, было столь почетно, что было истинно жаль его отклонить. Между тем было возможно, что могильное место было уже куплено П. Гр. Сватковским в Новодевичьем монастыре. Я не знала, на что решиться и какой ответ дать В.В. Комарову. На мое счастье, вернулся зять и заявил, что игуменья монастыря предъявила какие-то затруднения по поводу выбранного моею дочерью места, а потому покупка могилы отложена до завтра. Я была очень довольна, и так как лавра предоставляла выбрать могильное место на любом из ее кладбищ, то я просила В.В. Комарова выбрать место на Тихвинском кладбище, ближе к могилам Карамзина и Жуковского, произведения которых Федор Михайлович так любил...» (Достоевская А.Г. Воспоминания. 1846—1917. М.: Бослен, 2015. С. 435).

И.Л. Волгин в книге «Последний год Достоевского» приводит иные сведения о В.В. Комарове: «По словам Любови Фёдоровны, Анну Григорьевну посещает не Комаров, а некий лаврский монах, который "по поручению братии" обращается к вдове с аналогичной просьбой. "Предложение, сделанное Александро-Невскою лаврою, — продолжает Анна Григорьевна, — было столь почётно, что было истинно жаль его отклонить". Но так как с Новодевичьим монастырём дело разладилось, то желание Лавры получило удовлетворение.

Итак, если верить семейному преданию, инициатива погребения Достоевского в стенах Александро-Невской лавры исходила от самой Лавры и отвечала, так сказать, заветным чаяниям её руководства. Однако существует один малоизвестный источник, который заставляет усомниться в этой — ныне общепринятой — версии.

Речь идёт о дневнике генеральши Александры Викторовны Богданович. Её муж, Евгений Васильевич, исправлял должность церковного старосты Исаакиевского собора. Он не был чужд литературы: его перу принадлежит множество душеспасительных брошюр. Но литературное наследие его жены (хроника трёх царствований) — значительно любопытнее.

29 января Александра Викторовна записывает: "Пришёл Комаров, пришёл от покойного Достоевского, говорит, что семья в нищете. Мною была высказана мысль, не попросить ли митрополита похоронить Достоевского безвозмездно в Александро-Невской лавре. Комаров схватился за эту мысль, и меня Е<вгений> В<асильевич> и он попросили съездить к владыке и попросить у него разрешения".

Таким образом, выясняется, что счастливая мысль впервые пришла в голову даме — Александре Викторовне: сама Лавра об этом пока ничего не подозревает. Не подозревает об этом и пресса, приписывая "погребальную инициативу" именно тем, кому следовало озаботиться такими вещами не в порыве сердечного увлечения, а по долгу службы.

В день похорон Достоевского "Голос" сообщал:

"Его Высокопреосвященство Исидор, митрополит Новгородский и Петербургский, всегда относился с уважением к отечественной литературе и её представителям. Весть о кончине Ф.М. Достоевского глубоко опечалила священноархимандрита Святотроицкой Александро-Невской лавры, и он, желая достойным образом почтить новопреставленного писателя, сделал распоряжение о безвозмездном отводе места для могилы на лаврском кладбище".

Если бы корреспонденту "Голоса" каким-то чудом удалось присутствовать при беседе генеральши Богданович с митрополитом Исидором, его информация, надо полагать, была бы выдержана в менее восторженных тонах.

"Митрополит, — записывает Богданович, — встретил очень холодно это ходатайство, устранил себя от этого, сказав, что Достоевский — простой романист, что ничего серьёзного не написал, что он помнит похороны Некрасова, которые описывались, — было много всякого рода демонстраций, нежелательных в стенах Лавры, и проч.".

Свидетельство А.В. Богданович более чем красноречиво. Высший церковный иерарх (за полуторавековым отсутствием патриаршества — первый в России по своему положению духовный пастырь) категорически отказывается поддержать столь невинную и, главное, казалось бы, столь выгодную для Церкви идею. При этом его доводы достаточно любопытны.

Во-первых, в глазах Исидора Достоевский "простой романист". Если для игуменьи Новодевичьего монастыря автор "Братьев Карамазовых" — человек мирской, равный всем прочим мирянам и абсолютно ничем не заслуживший просимой его родственниками материальной уступки (мзда, взимаемая монастырём, для всех одинакова), то высокопреосвященный Исидор приводит доводы идеологического порядка: покойный — с точки зрения Церкви — "ничего серьёзного не написал".

Во-вторых, владыка опасается "всякого рода демонстраций". Но Достоевский — не Некрасов. Он — писатель, по-видимому, благонамеренный.

Тем не менее настоятель Александро-Невской лавры выказывает присущую его сану осторожность: он не переоценивает степень этой благонамеренности.

Официальная Церковь в лучшем случае индифферентна к самому Достоевскому и к его делу. Эта официальная сдержанность граничит порой с прямой подозрительностью.

<...>

Генеральша А.В. Богданович записывает: "Победоносцев на панихиде выразился, что "мы ассигнуем деньги на похороны Достоевского", и нелестно отозвался об Исидоре". Светский глава духовного ведомства (фактически — министр по делам культов) оказывается дальновиднее и тоньше не только дуры-бабы из Новодевичьего монастыря, но и самого петербургского митрополита. "Мы ассигнуем деньги на похороны Достоевского" — в этом "мы" звучит внушительная государственная нота. У Победоносцева нет ни времени, ни охоты вдаваться в далекие от жизни богословские прения. Он, реальный политик, спешит извлечь из ситуации максимальную пользу.

"Сейчас был наместник Лавры, — записывает А.В. Богданович на следующий день, 30 января. — Победоносцев тоже ходатайствует, чтобы похоронили Достоевского в Лавре, и это ходатайство равняется приказанию. Митрополит прислал наместника нам сказать, что он исполняет нашу просьбу, даёт место, и служение будет безвозмездно".

Очевидно, лишь после этого В.В. Комаров поспешил известить Анну Григорьевну о "лестном предложении" Лавры ("При мне приходили уведомить Анну Григорьевну, — пишет Е.А. Рыкачёва, — чтобы она не хлопотала об месте на кладбище, так как какое-то общество (я не разобрала — какое) берётся выхлопотать место даром в Александро-Невской лавре и просит Анну Григорьевну ни о чём не заботиться и ни о чём не просить... Это свидетельство относится к 29 января. Таким образом, "уламывание" лаврского начальства взяло целые сутки).
То, что случайно пришло на ум прекраснодушной, но политически не очень далёкой генеральше А.В. Богданович и что благодаря одной её личной инициативе никогда бы не смогло осуществиться, по достоинству оценивается обер-прокурором Святейшего синода и незамедлительно проводится им в жизнь. Вообще за кулисами событий чувствуется его незримая, но твёрдая рука. Победоносцев, более чем кто-либо другой, занят идеологическим (и материальным) обеспечением похорон Достоевского. Он приводит в действие правительственный механизм — и добивается высочайшего повеления. Он нажимает на петербургского митрополита — и Достоевский удостаивается места в Лавре. Он хочет, чтобы Церковь и государство — в первую очередь они — согласно и торжественно проводили почившего в последний путь.

И хотя этот план отчасти удался, нельзя сказать, что Победоносцев добился своей цели. Общественная волна, вызванная смертью Достоевского, буквально захлестнула собой все попытки официального участия. И дарованная вдове пенсия, и неожиданное благотворение Александро-Невской лавры — всё это показалось незначительным в сравнении с теми проявлениями общего чувства, которые изумили современников и в которых оттенок скорби — как это ни странно — играл далеко не главенствующую роль» (Волгин И.Л. Последний год Достоевского. 4-е изд., испр. и доп. М.: АСТ: Зебра Е, 2010. С. 615—620).