Кац Н. Ф.

[1837, Пермь — 1912, Семипалатинск]

Барабанщик 7-го Сибирского линейного батальона в Семипалатинске, из кантонистов, сосед Достоевского по нарам в ссылке писателя, впоследствии первый портной в Семипалатинске. В 1896 г. в омской газ. «Степной край» (17 марта, № 21) появилась статья «Заметка о пребывании Ф. М. Достоевского в Семипалатинске»: «Из числа батальона в настоящее время здравствует проживающий в Семипалатинске г. К<ац>, бывший когда-то барабанщиком в названном [7-м Сибирском линейном] батальоне, причем судьба привела его служить в одной роте и спать на нарах рядом с знаменитым писателем.

В настоящее время К<ац> — человек еще не старый, очень словоохотлив на свои воспоминания, касающиеся совместной службы с Ф<едо- ром> М<ихайловичем>, который, по его словам, был человек душевный, отзывчивый на все доброе, человек, к которому тянуло каждого солдата какая-то непреодолимая сила, несмотря на его мрачный характер. Службой Ф<едора> М<ихайловича> "не неволили"; служба вообще тогда была легкая в батальоне; муштровки особенной не было, а на караульную службу в гарнизоне Ф<едор> М<ихайлович> посылался редко. Благодаря этому Ф<едор> М<ихайлович> был представлен большею частью себе: он почти всегда читал и писал, в особенности по ночам. Впрочем, в казарме Ф<едору> М<ихайловичу> пришлось жить недолго: ему было разрешено нанять квартиру. На вопрос о том, сознавало ли хотя офицерство батальона, что среди них служит гениальный писатель, — образовательный ценз офицеров тогда стоял на слишком низком уровне, большинство знало только подписываться с трудом...».

Краевед Н. Яковлев в «Заметке о жизни Достоевского в Семипалатинске» (газ. «Сибирь», СПб., 1897. 11 июля. №80) пишет:

«По словам Н. Ф. Каца, отбывавшего службу в одной роте с Достоевским, последний держал себя очень осторожно и к службе относился с педантической аккуратностью, стараясь, по-видимому, больше всего избегать всяких неприятностей. Ни о деле, за которое попал в Сибирь, ни о своей жизни вообще Достоевский никому в казарме не рассказывал; к сослуживцам относился мягко и был всегда готов, чем возможно, помочь. Приблизительно через год Достоевского произвели в унтер-офицеры и отношение к нему военного начальства значительно изменилось: ему было разрешено жить на частной квартире, и он был почти освобожден от всякой службы. Когда он нужен был зачем-либо в казармы, за ним посылался вестовой. Посыльным Достоевский всегда давал деньги, так что солдаты очень любили за ним ходить...».

О Каце вспоминает также сибирский журналист и поэт Н. В. Феоктистов в статье «Пропавшие письма Федора Михайловича Достоевского» (Сибирские огни. 1928. № 2. С. 125):

«Помню один разговор Каца с моим покойным отцом. Отвечая на какой-то вопрос моего отца о совместной жизни Каца и Достоевского в казармах, он сказал:

— Да, трудненько жилось тогда Федору Михайловичу. Тянуться ему перед каждым унтером приходилось. Уж на что аккуратный был, а без затрещин не обошлась ему служба.

— Неужели его били? — спросил отец.

— Да. Два случая я сам видел... При мне фельдфебель один раз его по голове ударил, а потом как-то, при уборке казармы, от него же он зуботычину получил.

Удивляться тут нечему. Ведь это теперь, для нас, он — великий писатель, а тогда на него смотрели как на преступника, вчерашнего каторжанина, не имевшего никаких прав...

Этот рассказ Каца я никогда не забуду...».

Священник Б. Г. Герасимов, один из известных исследователей семипалатинского периода жизни Достоевского, пишет в статье «Достоевский в Семипалатинске» (Сибирские огни. 1924. № 4. С. 143):

«Возраст солдат был самый разнообразный: были старики, была и молодежь, немало из кантонистов. Один из последних, пермяк Кац, сданный в солдаты семнадцатилетним мальчиком, оказался соседом Достоевского по нарам.

Ф<едор> М<ихайлович> жалел Каца и всячески оберегал его от оскорблений казармы. Кац по окончании военной службы остался на постоянное жительство в Семипалатинске, занимался портняжничеством, имел дом и скончался лет 12 назад. Кац говорил нам, что его очень влекло к Достоевскому. "Всей душой я чувствовал, что вечно угрюмый и хмурый рядовой Достоевский бесконечно добрый человек, которого нельзя было не любить". Будучи портным, Кац заработал немного денег и завел самовар, за которым они и сидели с Достоевским в свободное время. Ф<едор> М<ихайлович> отдыхал за самоваром. Чай являлся заметным дополнением к скромному солдатскому столу. Самовар наставлял и за молоком к чаю нередко ходил сам Ф<едор> М<ихайлович>. Проснется бывало Кац рано утром с твердым желанием поставить самовар и приготовить молоко — смотрит, самовар уже на столе, здесь же стоит кринка с молоком, амуниция вычищена...».

Более подробные сведения о Каце и Достоевском приводит из бесед с Кацем краевед А. В. Скандин в статье «Достоевский в Семипалатинске»:

«Старожил Семипалатинска, Н. Кац, современник и сослуживец Достоевского по роте, до сих пор отчетливо помнит личность Федора Михайловича и охотно делится своими воспоминаниями. С его слов, заслуживающих, по моему убеждению и по мнению многих, хорошо его знающих лиц, полного доверия, помещаю здесь некоторые сведения.

Достоевский в роте спал на нарах рядом и на одной кошме с Кацем, назначенным в том же году на действительную службу из пермского полубатальона кантонистов. У Каца, тогда еще 17-летнего мальчика (чтобы избавиться от тяжелой жизни в полубатальоне кантонистов, Кац скопленные им три рубля подарил одному из писарей, который устроил каким-то образом, что его, далеко еще не достигшего установленного возраста, назначили на действительную службу... Должно быть, хороша была жизнь кантониста, если он променял ее на службу солдатскую!), положительно ничего не было: мундир и брюки заменяли подушку, а шинель — одеяло. Достоевский в это время тоже ужасно нуждался в деньгах. Спустя немного времени Кац портняжной работой (научился этому ремеслу, будучи кантонистом) начал зарабатывать деньжонки и мало-помалу обзаводиться всем необходимым для своего житья-бытья. В числе первых приобретений был самовар, доставивший Кацу вместе с его соседом по месту Достоевским, в полном смысле, "приятное с полезным". Пища для солдат в то время была отвратительная, а поэтому чай служил незаменимым дополнением и улучшением казенного стола... Принесут, бывало, большую деревянную чашку, наполненную "варевом без названия", вооружатся солдаты, в том числе и Достоевский, огромными деревянными ложками с неимоверно толстыми черешками — и начнется скудный, далеко не сытный обед... Федор Михайлович ел приготовление ротной кухни, но ел... мало. По этому поводу он частенько с досадой говорил:

— Вот уже четыре с лишком года не могу как следует есть, по-человечески... Завидую аппетиту товарищей.

Чай любил помногу.

— Как теперь вижу перед собой Федора Михайловича, — передаю подлинные слова Каца, — среднего роста, с плоской грудью; лицо с бритыми, впалыми щеками казалось болезненным и очень старило его. Глаза серые. Взгляд серьезный, угрюмый. В казарме никто из нас, солдат, никогда не видел на его лице полной улыбки. Случалось, что какой-нибудь ротный весельчак для потехи товарищей выкинет забавную штуку, от которой положительно все покатываются от смеха, а у Федора Михайловича только слегка, едва заметно, искривятся углы губ. Голос у него был мягкий, тихий, приятный. Говорил не торопясь, отчетливо. О своем прошлом никому в казарме не рассказывал. Вообще он был мало разговорчив. Из книг у него было только одно Евангелие, которое он берег и, видимо, им очень дорожил. В казарме никогда и ничего не писал; да, впрочем, и свободного времени у солдата тогда было очень мало. Достоевский из казармы редко куда уходил, больше сидел задумавшись и особняком <...>.
Федор Михайлович к Кацу относился всегда тепло, участливо, входил в его положение, жалел его молодость (Кацу, как самому молодому и несравненно выше других солдат по развитию, доставалось огорчения немало. Особенно вспоминает он с тяжелым вздохом, как ему приходилось осенью на Иртыше в нестерпимо холодной воде стоять по пояс и выполнять непосильный для него труд по выгрузке леса и дров и плотов на берег. Не всякий охотно заходил в воду, а его посылали силой, угрозами...), как старший собрат по солдатчине. Кац, разумеется, не знал, что это был писатель-мыслитель; ему и в голову не приходило, что этот его сосед по месту, так хорошо к нему относящийся, — будущая знаменитость, европейская известность... Он только сознавал, чувствовал своим юным сердцем, что этот молчаливый и чрезвычайно угрюмый рядовой Достоевский — беспредельно добрый, сердечный человек, а потому совершенно не похож на окружающую его среду, где Кац, кроме обидных насмешек, грубых понуканий вроде "Эй, школьник, кантонист, собачий сын, иди сюда!", ничего не слышал. Естественно, что он привязался к Достоевскому и глубоко уважал его. Заветным желанием всегда у него было как можно больше услужить своему милому соседу. На деле же, к досаде Каца, частенько выходило наоборот... Что было причиной — трудно сказать теперь, но только рядовой мальчик из кантонистов невольно пользовался услугами рядового Достоевского: то Федор Михайлович приготовит самовар, то сходит за молоком, то вычистит амуницию свою и его...

— Спустя много лет, — привожу подлинные слова Каца, — я уже вышел в отставку и жил на свободе, занимаясь своим ремеслом, вдруг далеко прогремело имя Федора Михайловича... Тогда только я узнал, кто был Достоевский. Как досадовал, как злился я на себя за то, что, живя бок о бок с таким гениальным человеком, я не только не умел оказывать ему самых пустяшных услуг в солдатском обиходе, но даже, стыдно вспомнить, сам пользовался его услугами нередко...

Глубоко запечатлелась в памяти Н.Ф. Каца одна экзекуция, а именно — наказание шпицрутенами, когда Достоевский находился в строю и, конечно принужден был нанести и свой очередной удар по обнаженной спине несчастного осужденного...».