Амвросий Оптинский

[23 ноября (5 декабря) 1812, с. Большая Липовица Тамбовской губ. — 10 (22) октября 1891, Казанская Амвросиевская пустынь Калужской губ.]

В миру Гренков Александр Михайлович

Иеросхимонах, старец, духовный писатель. В октябре 1839 г. после напряженной внутренней борьбы отправился во Введенскую Оптину пустынь, где проходил послушание. В 1842 г. был пострижен в мантию, в 1845 г. — посвящен в иеромонахи, в 1860 г. избран старцем-учителем жизни и с тех пор оптинский старец Амвросий неизменно привлекал к себе внимание всей России.

Жена писателя А. Г. Достоевская вспоминает: «...16 мая 1878 года нашу семью поразило страшное несчастие: скончался наш младший сын Леша <...>. Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, я упросила Вл. С. Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Федора Михайловича».

Оптина пустынь — старинный монастырь, основанный, по преданию, еще в XIV в. возле древнего калужского города Козельска. Этот монастырь возродил особый тип русского монашества — старчество (старец в православии — руководитель совести). Достоевский ездил в Оптину пустынь с Вл. С. Соловьевым с 23 по 29 июня 1878 г. (Соловьев Вл. С. Собр. соч. СПб., 1912. Т. 3. С. 197; Стахеев Д. И. Группы и портреты // Исторический вестник. 1907. № 1. С. 84–88).

«Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся, — продолжает А. Г. Достоевская свои “Воспоминания”, — и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым “старцем”, о. Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Федор Михайлович рассказал “старцу” о постигшем нас несчастии и о моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери... Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый “старец”».

В «Примечаниях к сочинениям Ф. М. Достоевского» А. Г. Достоевская, приведя слова Зосимы из «Братьев Карамазовых»: «Помяну, мать, помяну, и печаль твою на молитве вспомяну, и супруга твоего за здравие помяну», — пишет: «Эти слова передал мне Федор Михайлович, возвратившись в 1878 году из Оптиной пустыни; там он беседовал со старцем Амвросием и рассказывал ему о том, как мы горюем и плачем по недавно умершему нашему мальчику. Старец Амвросий обещал Федору Михайловичу “помянуть на молитве Алешу” и “печаль мою”, а также помянуть нас и детей наших за здравие. Федор Михайлович был глубоко тронут беседою со старцем и его обещанием за нас помолиться» (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому: Материалы, библиография и комментарии. М.; Пг., 1922. С. 67).

В записной книжке А. Г. Достоевской имеются слова Амвросия, сказанные им писателю и записанные ею со слов мужа: «Есть дети, которым предназначено свыше умереть или в утробе матери, или в раннем детстве, — это дети, зачатие которых произошло накануне Богородничных праздников» (ИРЛИ. № 30766).

Старец Амвросий послужил в известной мере прототипом старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», и по Оптиной пустыни воспроизведена обстановка скита и кельи Зосимы, его окружения. Вот, например, как описывается келья Амвросия в одной из популярных брошюр о его жизни: «У домика было маленькое крылечко, дверь была с завешанными изнутри кисеей оконцем и отворялась в полутемные сенцы; направо из сеней была приемная. Стены ее были увешаны портретами разных подвижников последнего века и некоторых архиереев. Передний угол был заставлен большими иконами, и теплилась лампадка. Диван, несколько кресел и этажерка с духовными книгами дополняли убранство» (Поселянин Е. Детская вера и оптинский старец Амвросий. СПб., 1901. С. 32–34).

Образ старца Зосимы прогремел на всю Россию, однако через десять лет после смерти Достоевского писатель и философ К. Н. Леонтьев, которого Амвросий тайно постриг в монахи, пишет философу В. В. Розанову 13 апреля 1891 г.: «Но усердно молю Бога, чтобы вы поскорее переросли Достоевского с его “гармониями”, которых никогда не будет, да и не нужно. Его монашество — сочиненное. И учение от Зосимы — ложное; и весь стиль его бесед фальшивый» (Русский вестник. 1903. № 4. С. 651). Еще более резкий отзыв о Зосиме, в сравнении с Амвросием, содержится в письме К. Н. Леонтьева к В. В. Розанову от 8 мая 1891 г.: «В Оптиной “Братьев Карамазовых” правильным православным сочинением не признают, и старец Зосима ничуть не учением, ни характером на отца Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить его заставил совершенно не то, что он говорит, и не в том стиле, в каком Амвросий выражается. У отца Амвросия прежде всего строго церковная мистика и уже потом — прикладная мораль. У отца Зосимы (устами которого говорит сам Федор Михайлович!) — прежде всего мораль, “любовь”, “любовь” и т. д. ... ну, а мистика очень слаба.

Не верьте ему, когда он хвалится, что знает монашество; он знает хорошо только свою проповедь любви — и больше ничего.

Он в Оптиной пустыни пробыл дня два-три всего!..

“Любовь” же (или, проще и яснее, доброту, милосердие, справедливость) надо проповедовать, ибо ее мало у людей, и она легко гаснет у них, но не должно пророчить ее воцарение на земле. Это психологически, реально невозможно и теологически непозволительно, ибо давно осуждено церковью, как своего рода ересь <...>» (Русский вестник. 1903. № 4. С. 650–652).

В этой переписке с В. В. Розановым К. Н. Леонтьев приводит письмо к нему Вл. С. Соловьева, в котором последний чрезвычайно резко пишет о религиозности Достоевского, по существу совпадая с высказываниями К. Н. Леонтьева: «Достоевский горячо верил в существование религии и нередко рассматривал ее в подзорную трубу, как отдаленный предмет, но стать на действительно религиозную почву никогда не умел» (Русский вестник. 1903. № 5. С. 162).

Под влиянием писем К. Н. Леонтьева многие исследователи творчества Достоевского считают, что реальный старец Амвросий лишь внешне послужил прототипом Зосимы, а всё учение Зосимы основано на творениях Тихона Задонского. Действительно, знаменитый Тихон Задонский, живший в XVIII в., уже давно привлекал внимание Достоевского. В письме к своему другу поэту А. Н. Майкову от 25 марта (6 апреля) 1870 г. Достоевский отмечает: «Хочу выставить во 2-й повести главной фигурой Тихона Задонского... Авось выведу величавую положительную святую фигуру... Почем мы знаем: может быть, именно Тихон-то и составляет наш русский положительный тип, который ищет наша литература...»

Но действительно ли Зосима лишь внешне похож на Амвросия и действительно ли оптинские старцы не признали «своими» ни «Братьев Карамазовых», ни Зосиму, почему К. Н. Леонтьев назвал христианство Достоевского «розовым», и что это за письмо Вл. С. Соловьева, который раньше писал совсем противоположное о религиозности писателя? Однако, прежде чем ответить на эти вопросы, укажем, что отец Амвросий принадлежал к «серафимовскому течению» русской религиозной мысли, которое отличалось от главного Византийско-Московского течения так же, как Нил Сорский от Иосифа Волоцкого. Почти забытое движение Нила Сорского возродили в XVIII в. три человека: отец Паисий Величковский (1722–1794), Тихон Задонский (1724–1783) и Серафим Саровский (1759–1833). Оптина пустынь и стала неофициальным центром православной культуры и духовной жизни, тем центром, где наиболее ярко раскрылись духовные ценности учения Нила Сорского. Достоевский совершенно точно писал о возрождении старчества в «Братьях Карамазовых»: «Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним из великих подвижников (как называют его) Паисием Величковским и учениками его, но и доселе, даже через сто почти лет, существует весьма еще не во многих монастырях и даже подвергалось иногда почти что гонениям как неслыханное по России новшество. В особенности процвело оно у нас на Руси в одной знаменитой пустыни, Козельской Оптиной». Отметим здесь также, что последователи Паисия Величковского вновь принесли в Россию почти забытые к тому времени аскетические и мистические творения древних отцов церкви.

Отец Амвросий был учеником о. Льва, умершего в 1842 г. и о. Макария, умершего в 1860 г. И о. Лев (иеромонах Леонид), и о. Макарий были непосредственными учениками Паисия Величковского, а если учесть к тому же, что в библиотеке Достоевского имелась книга «Жизнеописание Оптинского старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва)» (М., 1876), то можно с уверенностью предположить, что, прежде чем ехать в Оптину пустынь и прежде чем создавать образ Зосимы, Достоевский изучил всю историю Оптиной пустыни, знал о борьбе «стяжателей» и «нестяжателей», Иосифа Волоцкого и Нила Сорского в русской церкви, и знал, что Амвросий принадлежит к последователям Нила Сорского и Паисия Величковского, т. е. к «серафимовскому течению» русской религиозной мысли.

Вот основные мысли учения Амвросия, нашедшие отражение в «Братьях Карамазовых». Прежде всего, всё учение старца Амвросия пронизывает любовное смирение. «Ведь смирение состоит в том, — замечает Амвросий в одном из своих писем, — когда человек видит себя одним из худших из всех, не только людей, но и бессловесных животных, и даже самых духов злобы» (Амвросий. Собрание писем к мирским особам. Сергиев Посад, 1908. Ч. 1. С. 88). Зосима учит: «Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней... Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: “Взять ли силой, али смиренною любовью?” Всегда решай: “Возьму смиренною любовью”. Решишься так раз навсегда и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное — страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего». Следуя евангельской заповеди удерживаться от осуждения людей, Зосима учит: «Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде чем сам сей судья не познает, что и он такой же преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за преступление стоящего перед ним, может, прежде всех и виноват». А вот слова Амвросия: «Только старайся жить по евангельским заповедям Господним, и прежде всего никого ни о чем не судить, чтобы и самой несудимой быть».

Как и Нил Сорский, Амвросий учил держаться в духовной жизни среднего пути, чувства меры: «А средняя мера везде и во всем одобряется». Одно из писем Амвросия мирским особам так и озаглавлено: «В посте должна быть мера». Вот почему монах Ферапонт в «Братьях Карамазовых», фанатик, «иосифлянин» XIX в., осуждает Зосиму за совет монаху, которого преследовали видения злых духов, принять лекарство. А между тем одно из писем Амвросия к мирским особам так и называется: «Лечиться — не грех». «Всё от Бога, — пишет Амвросий, — и лечебные средства, и самые лекари. И не в том состоит грех, что человек прибегает к врачебным пособиям; а в том, если больной всю надежду на выздоровление полагает в одном враче и врачебных средствах, забывая притом, что всё зависит от всеблагого всемогущего Бога, который один, их же хочет, живит или мертвит».

Проблема страдания и всеобщей ответственности каждого за всех и всех за каждого — одна из центральных проблем в учении Амвросия и Зосимы. «Иногда посылаются человеку страдания безвинно для того, — учил Амвросий, — чтобы он по примеру Христа страдал за других... Иметь совершенную любовь и значит страдать за ближних». Близок к этому и Зосима: «Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж, несомненно, уверуете и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу».

И проблема свободы, тоже одна из важнейших проблем в учении Амвросия и Зосимы, решается ими одинаково: истинная свобода ведет к единству человеческой свободы и божественной правды. Одно из писем Амвросия к мирским особам, которое называется «Человеку дана свобода. Как спастись», начинается следующим рассуждением: «Человеку даны от Бога свобода и разум и закон откровения; и свобода эта испытывается, как человек ее употребит».

Таких примеров совпадений мыслей в учении Амвросия и Зосимы можно было бы привести значительно больше, однако и сказанного уже достаточно, чтобы сделать вывод о том, что все эти мысли были в разной степени общими для всех последователей Нила Сорского, в том числе и для Тихона Задонского и для Амвросия. (Необходимо отметить, что сам Амвросий принимал непосредственное участие в издании трудов Нила Сорского, Тихона Задонского, Паисия Величковского). Остановимся кратко на темах, присущих исключительно Амвросию, Зосиме и самому Достоевскому как современникам. С этой точки зрения можно сравнить обличение Достоевским нигилизма, атеизма и социализма в «Дневнике писателя» с письмом Амвросия от 14 марта 1881 г. по поводу убийства Александра II, которое так и называется «Нигилисты и цареубийцы суть предтечи Антихриста»: «Не знаю, что вам написать об ужасном настоящем времени и жалком положении дел в России... Дух антихристов от времен апостольских действует через предтечей своих... Сперва он действовал чрез разных еретиков <...> потом действовал хитро чрез образованных масонов; а, наконец, теперь чрез образованных нигилистов стал действовать нагло и грубо, паче меры». Весьма показательным в данном случае является тот факт, что один из снов Амвросия, о котором он рассказывает в письмах к мирским особам, поразительно напоминает каторжный сон Раскольникова.

Можно сопоставить также антикатолический характер «Легенды о Великом инквизиторе» в «Братьях Карамазовых» с учением оптинских старцев и, в частности, Амвросия. Верный ученик Зосимы, отец Паисий говорит в «Братьях Карамазовых»: «Не церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение! А напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле». Одно из писем Амвросия, которое он озаглавил «Римскому католику, женатому на православной, о неправде католичества», начинается так: «В Евангельском учении проповедуется любовь; а римско-католические ксендзы внушают с самых юных лет своим прихожанам презорство и ненависть к иноверцам, особенно православным. Господь в Евангелии глаголет: “Царство Мое несть от мира сего” (Ин. 18: 36), а римские попы пожелали и земного царства». Эти же антикатолические мысли можно найти и в учениях других оптинских старцев.

Амвросий Оптинский. Художник Наталья Братерская (Козельск)

Достоевский как бы предугадал и «посмертную судьбу» Амвросия, также соединив ее с «посмертной судьбой» Зосимы. Можно сравнить главу «Тлетворный дух» в седьмой книге «Братьев Карамазовых» со словами Амвросия, которые Достоевский мог слышать в Оптиной пустыни, так как их часто повторял Амвросий: «Много я от людей славы при жизни принял, и потому от меня будет смрад» (Поселянин Е. Детская вера и оптинский старец Амвросий. СПб., 1901. С. 59). По русскому народному верованию, тела проповедников считались неподвластными тлению. В главе «Тлетворный дух» Достоевский боролся с этим суеверным подходом к религии (необходимо отметить, что Иосиф Волоцкой критиковал Нила Сорского за то, что он в издаваемых им житиях святых опускал упоминания о чудесах), как бы проверяя практически завет Зосимы своей пастве: «Дети, не ищите чудес, чудеса убивают веру». А вот что пишет очевидец последних дней старца Амвросия: «В начале своей предсмертной болезни старец Амвросий велел одной монахине читать книгу Иова. В ней между прочим сказано, что от смрада ран сего праведника бежала даже его жена. Этим примером, как думается, старец предуказывал на то, что и с ним подобное случится после его кончины. Действительно, от тела покойного вскорости стал ощущаться тяжелый мертвый запах. Впрочем, об этом обстоятельстве давно еще он прямо говорил своему келейнику о. Иосифу. На вопрос же последнего — почему так? — смиренный старец сказал: “Это мне за то, что в жизни я принял слишком много незаслуженной чести”» (Агапит, архим. Жизнеописание оптинского старца Амвросия. М., 1900. Ч. 2. С. 141). Однако в данном случае не исключена возможность влияния и Достоевского на Амвросия, т. е. Амвросий мог предсказать свою «посмертную судьбу» после чтения «Братьев Карамазовых».

Но есть в Зосиме и темы, отличные от всего учения Амвросия. Космический мистицизм, отсутствие догматизма в вере, восторженная любовь ко всему земному, преобладание учения о человеке и мире над учением о Боге, отсутствие страха греха, культ Матери-Земли — вот то новое, что Достоевский внес в образ Зосимы по сравнению с его реальным прототипом — оптинским старцем Амвросием. Вспомним известные слова Зосимы: «Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби, ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои».

Итак, действительно ли прав был К. Н. Леонтьев, когда писал, что «старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож»? В своей книге о Достоевском Н. А. Бердяев замечает: «Не только консервативное католичество, но и консервативное православие должно встретить затруднения в признании Достоевского своим. <...> Христианство Достоевского — не историческое, а апокалипсическое христианство. <...> Зосима не есть образ традиционного старчества. Он не похож на оптинского старца Амвросия» (Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923. С. 213–214).

Однако наиболее близок к истине оказался Г. В. Флоровский, когда он отмечает, что образ Зосимы — это, в сущности, продолжение и возрождение традиций Нила Сорского, которые Достоевский увидел в творениях Тихона Задонского, в личности Амвросия, в трудах Исаака Сирина и пророчески синтезировал их (Флоровский Г. В. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 302). В этом смысле образ Зосимы действительно не всегда вписывался в современное Достоевскому традиционное православное монашество, если только слово «традиционный» означает преобладающую «иосифлянскую» традицию.

В противостоянии К. Н. Леонтьева и Достоевского мы ближе к Достоевскому. Любовь и человечность — не «розовость». Достоевский тут в старцах «угадал лучше», как и в кое-чем другом. Конечно, и Ферапонт, и «старец, подвергшийся тлению», даже и не стилизованы, а несколько романизированы. Это законно и неизбежно было для Достоевского: у него ведь был особый реализм. И надо прочитывать всё верно, не сквозь леонтьевскую суховатую прозу. Сам К. Н. Леонтьев характерен тоже как один из русских старцев. Но он не добрался до настоящей, т. е. благодатной, харизматической духовности, а просто был умным и горячим (как мы увидим дальше в истории с письмом Вл. С. Соловьева, иногда и слишком горячим) сыном своего народа.

В свое время В. В. Розанов точно заметил: «Если это не отвечало типу русского монашества XVIII–XIX веков (слова Леонтьева), то, может быть, и даже, наверное, отвечало типу монашества IV–IX веков». К Златоусту Достоевский, действительно, во всяком случае, ближе (и именно в своих социальных мотивах), чем К. Н. Леонтьев. В. В. Розанов прибавляет: «Вся Россия прочла его “Братьев Карамазовых” и изображению старца Зосимы поверила. “Русский инок” (термин Достоевского) появился как родной и как обаятельный образ в глазах всей России, даже неверующих ее частей».

Ну, а как же быть с письмом Вл. С. Соловьева к К. Н. Леонтьеву, так диаметрально противоположным по смыслу более ранним «Трем речам в память Достоевского Вл. С. Соловьева» (1881–1883) и его же «Заметке в защиту Достоевского от обвинения в “новом христианстве”» (1884) по поводу труда К. Н. Леонтьева «Наши новые христиане...», в которых Вл. С. Соловьев, наоборот, утверждал, что Достоевский всегда стоял на «действительно религиозной почве»? Р. А. Гальцева и И. Б. Роднянская совершенно справедливо пишут о том, что «по-видимому, сведения, исходящие от Леонтьева, требуют осторожного отношения ввиду того, что из-за присущей ему странной захваченности в любом принципиальном споре он часто переакцентирует факты и мнения»; далее: «Подобные казусы заставляют предположить, что Леонтьев столь же произволен, когда он сообщает высокомерный отзыв Соловьева о религиозности Достоевского, будто бы содержащийся в одном из писем Соловьева, которое Леонтьев цитирует явно по памяти и без указания даты» (Гальцева Р. А., Роднянская И. Б. Раскол в консерваторах (Ф. М. Достоевский, Вл. Соловьев, И. С. Аксаков, К. Н. Леонтьев, К. П. Победоносцев в споре об общественном идеале) (Обзор) // Неоконсерватизм в странах Запада. Ч. 2. Социально-культурные и философские аспекты. Реф. сб. М., 1982. С. 259–260).

Почему же К. Н. Леонтьев не принял Зосиму? Да прежде всего потому, что сам он был убежденным «иосифлянином» (не случайно К. Н. Леонтьев назвал христианство Достоевского «розовым», а Н. А. Бердяев в своей книге «Константин Леонтьев» (Париж, 1926. С. 222) назвал христианство самого К. Н. Леонтьева «черным христианством»). Вряд ли можно согласиться и с утверждением К. Н. Леонтьева, что «в Оптиной “Братьев Карамазовых” правильным православным сочинением не признают». Действительно, Достоевский изобразил, точнее, спроецировал оптинских старцев, их «серафимовское течение», т. е. традиции Нила Сорского, — в будущее. Силою своей художественной прозорливости Достоевский угадал и распознал эту серафическую струю в русском благочестии и намеченную линию пророчески продолжил. Но, как мы показали, К. Н. Леонтьев был не прав, утверждая, что «старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож». Образ Зосимы — собирательный литературный образ, «идеальный» или «идеализированный» портрет. В этом образе нашли отражение и учение Нила Сорского, и учение Тихона Задонского, и книга «Житие и подвиги старца схимонаха Зосимы», и личное знакомство Достоевского с оптинским старцем Амвросием. Однако от старца Амвросия в образ Зосимы вошло значительно больше, чем простое внешнее сходство.