Александров Анатолий Александрович

[28 марта (9 апреля) 1861, с. Савенково Тульской губ. — 1930, Сергиев Посад]

Журналист, поэт, в конце 1870-х гг. воспитанник Ломоносовской семинарии при лицее в память цесаревича Николая (В 1872 г. при лицее, основанном в 1867 г. на средства М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева в память о цесаревиче Николае, была учреждена Ломоносовская семинария — особое отделение, где бесплатно обучались и содержались мальчики из народа, которых готовили к учительской деятельности — см.: Историческая записка Императорского лицея в память цесаревича Николая за XXX лет. М., 1899. С. 399), впоследствии — приват-доцент Московского университета, редактор газеты «Русское слово» и журнала «Русское обозрение».

22 июня 1878 г. Достоевский писал из Москвы в Старую Руссу своей жене А. Г. Достоевской: «Итог: с Катковым я в наилучших отношениях, в каких когда-либо находился. — Он особенно велел кланяться тебе. Сегодня мы просидели и проговорили более 2-х часов. У него, отчасти, до тебя просьба. При лицее есть Ломоносовские стипендианты. Этот лицей содержит даром из сирот беднейшего класса, но дает им высшее образование. Один ученик, Александров, страдает золотухой, боль в ноге и проч. Ему 15 лет. Доктора решили — выключить из лицея. Катков же по доброте сердца и на свой счет, не выключая, посылает его в Старую Руссу (завтра). Но не знает совсем, куда и как послать. А потому посылается формальная (не от Каткова) казенная бумага от лицея к Рохелю [директор Старорусских минеральных вод] — в том смысле: что вот, дескать, воспитанник Александров, под ваше покровительство и т. д., поместите удобнее, лечите и пришлите счет содержания. Так они и сделают. Но Катков особенно просит меня и тебя принять в этом деле участие, то есть (это я говорю) или позвать к себе, или отправиться тебе самой к Рохелю и предупредить об воспитаннике Александрове; и чтоб он особенно взял бумагу лицея во внимание (не с Катковым же ему ссориться). Но так как в бумаге просят Александрова и поместить, и кормить, а не только что лечить, то допытайся у Рохеля, какие он может сделать распоряжения, чтобы приютить мальчика. Если же возможно, прибавил Катков, то нельзя ли нанять ему квартиру, где-нибудь у какого-нибудь священника, который бы надзирал над ним и проч., а он бы лечился тем временем. — Главное в том, что воспитанник вовсе не аристократ, а из беднейшего народного сословия. Катков прибавляет, что очень не худо, если бы Рохель представил счет поскромнее, потому что за этого мальчика некому платить, сказал Катков, у него ничего нет и плачу за него лишь я. Приехав, примусь за м-м Рохель в этом смысле...»

Об единственной встрече с Достоевским в Старой Руссе в июле 1878 г., как об «одной из самых светлых страничек моей жизни», вспоминал Александров в 1913 г. в первом номере журнала «Светоч и дневник писателя»: «...На другой день, в назначенный час, в скромную комнатку моего маленького флигелька входит человек, прихода которого я ждал, считая минуты, с большою робостью и волнением. Но при первом взгляде на него, при первых же звуках его голоса от волнения моего и робости моей перед ним не осталось и следа. Через пять минут мне казалось уже, что мы с ним давнишние, добрые знакомые, даже люди близкие между собой, давно уже хорошо знаем и любим друг друга, и что нам ничего другого не остается, как быть друг с другом возможно проще, искренне и откровеннее, побольше верить друг другу и побольше любить друг друга.

Это был немолодой уже человек, но еще очень бодрый и живой, просто одетый, с небольшою проседью в бороде, с лицом чисто русского склада и типа, необыкновенно подвижным и одухотворенным, с очень большим и умным лбом, милым, задушевным голосом и удивительными глазами.

Это были живые, в высшей степени внимательные глаза, казалось, смотревшие вам прямо в душу и видевшие ее всю насквозь, со всеми ее изгибами и тайниками. Но не строгое осуждение, не злая или холодная насмешка смотрела из них, а что-то ободряющее и ласковое, задушевное и милое, вызывающее на откровенность и доверие. То же самое звучало и в его голосе, необыкновенно искреннем и сердечном. Этот голос его, кажется мне, слышу я и сейчас, когда думаю и говорю о нем, а глаза его, вдумчивые и добрые, ободряющие и сейчас смотрят мне прямо в душу.

Он начал с того, что извинился, что так долго после получения письма М. Н. Каткова не мог прийти ко мне: виной тому был припадок падучей, от которого он потом должен был долго оправляться. Имею ли я понятие об этой болезни? Услышав от меня, что я хорошо знаю ее по его описанию в романе “Идиот”, он перешел к своей литературной деятельности и сказал, что очень увлечен теперь темою “Братьев Карамазовых”, в которых хочется вывести ему несколько новых типов, не знает только, удастся ли ему это сделать как следует.

Разговор об этом был очень краток и удивительно скромен и прост, без всякой тени рисовки, без всякой попытки стать на пьедестал и показать себя на нем во весь рост. Он перешел очень скоро к рассказу о Старой Руссе, как о курорте, и к докторам ее, сделав меткую характеристику их, в особенности главного доктора Рохеля. Затем он заговорил обо мне, о моих делах и болезни. Очень утешал и ободрял меня, пророча скорое выздоровление и хорошее здоровье в дальнейшей жизни.

Поразила меня в нем еще одна замечательная и очень редкая особенность в таком крупном человеке и таком прекрасном рассказчике, как он: умение не только хорошо говорить, но и удивительно хорошо слушать. Он слушал своего собеседника с таким интересом и вниманием, с такой охотой и серьезной вдумчивостью, что тот начинал говорить всё с большим одушевлением и откровенностью.

Это первое знакомство мое с Ф. М. Достоевским, к сожалению, было и последним. Уехав из Старой Руссы, я более уже не видел его...» (Ф. М. Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников. СПб., 1993. С. 242–243).

В 1912 году Александров выпустил сборник «Стихотворения», где есть стихотворение «Достоевскому», написанное в 1909 г. и заканчивающееся строками:

«Уча любви нас к родине и Богу,
“Дневник писателя” ты вел до смерти свой.
Нам нашу русскую указывал дорогу
И к истине от лжи ты звал нас за собой».