Алчевская Христина Даниловна

[4 (16) апреля 1841, г. Борзна Черниговской губ. — 15 марта 1920, Харьков]

(урожденная Журавлева)

Общественная деятельница, педагог, публицист, мемуаристка. Из детства вынесла мысль, что «уметь писать и читать есть нравственное наслаждение», до которого она должна «довести в жизни как можно больше людей» (Алчевская Х. Д. Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания. М., 1912. С. 107). В 1861 г. переехала в Харьков, выйдя замуж за руководителя либерального кружка «Громада» А. К. Алчевского. В 1884 г. в Петербурге выходит 1-й том грандиозного труда «Что читать народу?», в котором Алчевской принадлежит общий замысел и авторство в литературном отделе. Мемуары Алчевской «Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания», передающие атмосферу культурного движения в пореформенной России, свидетельствуют о знакомстве Алчевской с Достоевским в 1876 г.

Алчевская вспоминает: «Достоевский всегда был одним из моих любимых писателей. Его рассказы, повести и романы производили на меня глубокое впечатление. Но когда появился в свет его “Дневник писателя”, он вдруг сделался как-то особенно близок и дорог мне. Кроме даровитого автора художественных произведений, передо мною вырос человек с чутким сердцем, с отзывчивой душой, — человек, горячо откликавшийся на все злобы дня, и я написала ему порывистое письмо. Он ответил мне следующее: “<...> Позвольте мне поблагодарить Вас за Ваш искренний и радушный привет. Писателю всегда милее и важнее услышать доброе и ободряющее слово прямо от сочувствующего ему читателя, чем прочесть какие угодно себе похвалы в печати. Право, не знаю, чем это объяснить: тут, прямо от читателя, — как бы более правды, как бы более в самом деле. Итак, благодарю Вас...”».

10 марта 1876 г. Алчевская пишет второе письмо Достоевскому: «...Отправляя к вам свои несколько строк, я и не мечтала об ответе. Я чувствовала только непреодолимое желание высказать вам свой привет и не находила причин отказать себе в этом. При чтении 2-го № “Дневника писателя” я не без грустного раздумья остановилась на строках “Хорошо или нехорошо, что я всем угодил?”. Сказать правду, я приняла это немножко на свой счет. Тем понятнее станет для вас та радость, которую доставило мне ваше письмо. Нам, провинциалам, каждый писатель представляется чем-то чуть не мифическим, недостягаемым, неслыханным и невиданным <...>. Февральский номер понравился нашему кружку еще более первого, особенно дело “Кронеберга”. Что же касается лично до меня, то, отдавая ему полную справедливость, я, тем не менее, остаюсь верна рассказу “Мальчик у Христа на елке” и признаю его chef d’œuvr’ом “Дневника писателя”. Впрочем, и “Мужик Марей” мне очень, очень нравится...» (Литературное наследство. Т. 86. С. 418).

9 апреля 1876 г. Достоевский написал второе письмо Алчевской: «...Имея 53 года, можно легко отстать от поколения при первой небрежности. Я на днях встретил Гончарова, и на мой искренний вопрос: понимает ли он всё в текущей действительности или кое-что уже перестал понимать, он мне прямо ответил, что многое уже перестал понимать. Конечно, я про себя знаю, что этот большой ум не только понимает, но и учителей научит, но в том известном смысле, в котором я спрашивал (и что он понял с ¼ слова. NB. Это между нами) он, разумеется, — не то что не понимает, а не хочет понимать. “Мне дороги мои идеалы и то, что я так излюбил в жизни, прибавил он, — я и хочу с этим провести те немного лет, которые мне остались, а штудировать этих (он указал мне на проходившую толпу на Невском проспекте) мне обременительно, потому что на них пойдет мое дорогое время”... Не знаю, понятно ли я Вам это выразил, Христина Даниловна, но меня как-то влечет еще написать что-нибудь с полным знанием дела, вот почему я, некоторое время, и буду штудировать и рядом вести “Дневник писателя”, чтобы не пропадало даром множество впечатлений. Всё это, конечно, идеал! Верите ли Вы, например, тому, что я еще не успел уяснить себе форму “Дневника”, да и не знаю, налажу ли это когда-нибудь, так что “Дневник” хотя и два года, например, будет продолжаться, а всё будет вещью неудавшеюся. Например, у меня 10–15 тем, когда сажусь писать (не меньше); но темы, которые я излюбил больше всего, я поневоле откладываю: места займут много, жару много возьмут (дело Кронеберга, например), номеру повредят, будет неразнообразно, мало статей; и вот пишешь не то, что хотел. С другой стороны, я слишком наивно думал, что это будет настоящий дневник. Настоящий дневник почти невозможен, а только показной, для публики. Я встречаю факты и выношу много впечатлений, которыми очень бываю занят, — но как об ином писать? Иногда просто невозможно. Например, вот уже три месяца, как я получаю отовсюду очень много писем, подписанных и анонимных, — все сочувственные. Иные писаны чрезвычайно любопытно и оригинально, и к тому же всех возможных существующих теперь направлений...».

19 апреля 1876 г. Алчевская направила еще одно письмо Достоевскому, а 19 мая 1876 г. приехала в Петербург, чтобы встретиться с Достоевским. 20 мая 1876 г. Достоевский навестил Алчевскую. Вот что вспоминает Алчевская: «...Передо мною стоял человек небольшого роста, худой, небрежно одетый. Я не назвала бы его стариком: ни лысины, ни седины, обычных примет старости, не замечалось; трудно было бы даже определить, сколько именно ему лет; зато, глядя на это страдальческое лицо, на впалые, небольшие, потухшие глаза, на резкие, точно имеющие каждая свою биографию, морщины, с уверенностью можно было сказать, что этот человек много думал, много страдал, много перенес. Казалось даже, что жизнь потухла в этом слабом теле. Когда мы уселись близко, vis-a-vis, и он начал говорить своим тихим, слабым голосом, я не спускала с него глаз, точно он был не человек, а статуя, на которую принято смотреть вволю. Мне думалось: “Где же именно помещается в этом человеке тот талант, тот огонь, тот психологический анализ, который поражает и охватывает душу при чтении его произведений? По каким признакам можно было бы узнать, что это именно он — Достоевский, мой кумир, творец "Преступления и наказания", "Подростка" и проч.?” И в то время когда он своим слабым голосом говорил об отсутствии в нашем обществе стойких самостоятельных убеждений, о сектах, существующих в Петербурге для разъяснения будто бы Евангелия, о нелепости спиритизма и интеллигентного кружка, дошедшего до вывода, что это нечистая сила, о деле Каировой, о своей боязни отстать от века и перестать понимать молодое поколение или диаметрально противоположно разойтись с ним в некоторых вопросах и вызвать его порицание, об анонимных письмах, в которых за подписью “Нигилисты” говорится: “Правда, вы сбиваетесь в сторону, делаете промахи, погрешности против нас, но мы все-таки считаем вас нашим и не желали бы выпустить из своего лагеря”, о тех ошибках и перемене взглядов на вещи, которых он не чужд до сих пор; в то время как он говорил это не только не с надменностью замечательного ума, психолога и поэта, а с какой-то необыкновенной застенчивостью, робостью и точно боязнью не выполнить данного ему жизнью поручения честно и добросовестно, мне вдруг показалось, что передо мною вовсе не человек. Таковы ли люди, — все те люди, которых знаю я? Все они так реальны, так понятны, так осязаемы, а здесь передо мною дух непонятный, невидимый, вызывающий желание поклоняться ему и молиться. И мне непреодолимо захотелось стать перед ним на колени, целовать его руки, молиться и плакать...».

25 мая 1876 г. Алчевская была у Достоевского, а 29 мая 1876 г. Достоевский известил Алчевскую, что будет у нее завтра и, действительно, 30 мая 1876 г. был у Алчевской. 1 июня 1876 г. Алчевская написала письмо жене писателя А. Г. Достоевской, где сообщала, что «воспоминания о нашей встрече останутся навсегда самыми дорогими в моей жизни <...>. Благодарю вас за “Дневник писателя”. Прочла. Плакала над Каировой, плакала над Писаревой, плакала над Воспитательным домом — удивительно, как может один человек вмещать в себе столько теплоты и чувства, что стало бы, кажется, на тысячу...» (Литературное наследство. Т. 86. С. 447).

1 июня 1876 г. Достоевский пишет последнее письмо Алчевской: «Помните о нас хорошо: повторяю Вам, мы оба, я и жена, редко кого так полюбили и оценили, как Вас, и любим Вас искренно...», а А. Г. Достоевская сделала приписку: «...Дорогая Христина Даниловна, если б Вы знали, какое отрадное впечатление Вы на нас произвели и как мы искренно Вас полюбили!..».